Ясмина аль-Халиль была прекрасна, как райская гурия, и опасна, как пустынная джиннийа, смерчем падающая на заблудившихся путников и высасывающий из них жизнь.

Ясмина аль-Халиль ненавидела мужчин.

Ненавидела и презирала.

Ведомые своей неутолимой похотью, они были отвратительней скотов, коим Аллах не даровал разума, но даже скоты не спаривались с не достигшими зрелости детёнышами. А самцам разумных рас было всё равно, с кем утолять свою похоть.

Сама Ясмина едва встретила свои первые лунные дни месяца, когда старуха Рани, надзиравшая за женской половиной дома купца Аббаса аль-Масри, протащив девчонку по веренице галереек и лестниц, втолкнула её в полутёмную, пропахшую благовониями спальню хозяина. Аббасу было за сорок, и он слыл большим ценителем женской красоты. «Он не тронет тебя сразу, он подождёт, ты ещё слишком мала…» — обливаясь слезами, шептала Ясмине мать, обряжая её в лучшее платье перед тем, как отправить к Аббасу. Но законы Йемена-3, согласно многовековым традициям, дозволяли брать в жёны девочек, проливших первую месячную кровь, а Аббас любил срывать именно полураспустившиеся бутоны. Седобородый мулла, пряча увесистый кошель в карман засаленного халата, совершил обряд «мут’а», брака для удовольствия, и лучшее платье Ясмины было изорвано в клочья цепкими руками Аббаса. Но сама Ясмина сопротивлялась, как дикая кошка — до тех пор, пока потерявший терпение купец не оглушил её ударом кулака в висок.

Она выжила тогда, как потом выжила в гареме у шейха, и на каторге в Нарангассе. Ей помогла выжить гордость, которую не мог попрать никто. Как бы ни ломали мужчины тело Ясмины аль-Халиль, дух её оставался несломленным.

Несломленным, прочным, как дамасский клинок, таким же острым, опасным и жестоким.

Она поклялась, что вытравит из себя любую женскую слабость, и сделала это. Её люди были готовы ради неё на всё, как ассасины, одержимые ею. С каждым из них она переспала, чтобы те отныне вечно надеялись на возвращение в рай её золотого, хмельного, обжигающего тела. Она собирала гаремы из пленников — гуманоидов и негуманоидов — и, натешившись ими вдосталь, безжалостно от них избавлялась, выбрасывая нагишом вблизи космопортов.

Ясмина была ненасытна в плотских утехах, но собственное нутро казалось ей какой-то смёрзшейся ледяной пещерой, и она всегда как-то отрешённо дивилась тому, что ни один из тех, кто, обмирая и содрогаясь от наслаждения, погружался в её лоно, не заметил этого.

Однажды она попробовала предаться блуду с женщиной… но ощущать себя в роли мужчины оказалось ещё противнее, и она, брезгливо передёрнув плечами, властно выдворила вон из своей каюты дрожащую голую девчонку — стюардессу с захваченного ею лайнера «Бертье».

За годы, минувшие с того страшного вечера, когда Ясмина, гордо вскинув голову, застыла под похотливым взглядом купца Аббаса, ни одно живое существо не смогло затронуть её закованную в сталь душу.

До тех пор, пока в какой-то захудалой лавчонке близ космопорта на Варране-9 она, повинуясь внезапному импульсу, не купила смирно сидевшую в пластиковом контейнере змею.

*

Импульс этот был действительно внезапным — никаких домашних любимцев Ясмина сроду у себя не держала, ещё чего! Но взгляд диковинной твари просто заворожил её.

Змея была маленькой — длиною всего-то в локоть и толщиной в большой палец руки. Её шкурка была жёлто-серой, как пыльный песок пустыни. Она не свернулась клубком в углу, как это обычно делают змеи, а лежала, уныло вытянувшись по диагонали своей тюрьмы, и смотрела прямо перед собою.

— Что это? — изумлённо воскликнула Ясмина, ткнув пальцем в поцарапанный пластик контейнера, и змея устало перевела на неё взгляд своих серых, миндалевидных, совсем не змеиных глаз с круглыми тёмными зрачками. — Почему у этой твари такие странные глаза?

— О, да вы наблюдательны, госпожа, — довольно хохотнул торговец, хозяин лавчонки, и низко поклонился, словно извиняясь за выказанную им неуместную фамильярность. — В своей лавке я собираю разные диковинки, а эта зверюшка — единственная в своём роде. Умники-космобиологи немало дали бы за возможность распотрошить её на лабораторном столе!

Ясмине показалось, что змея, заслышав этакое, чуть заметно вздрогнула. Словно поняла, о чём толковал хозяин. Что за чушь!

Лавочник тем временем вкрадчиво продолжал:

— Но вам, прекрасная госпожа, из уважения к вашей красоте и благородству, я продам её всего за…

И он заломил цену, за которую вполне можно было купить небольшой подержанный транспортник. Но Ясмина заплатила, даже не торгуясь. Деньги не имели для неё никакого значения по сравнению с её прихотями, а забавная зверюга стала ей любопытна.

— Она не кусается! — горячо заверил Ясмину довольный торговец, проворно пряча полученный чек. — Взгляните, госпожа, у неё и зубы-то не змеиные!

И он ловко ухватил отчаянно зашипевшую змею чуть пониже головы и прижал её носом к пластику так, чтобы та вынужденно раскрыла пасть. Мелькнули мелкие зубки без клыков — и вправду совсем не змеиные. Пленница снова как-то обречённо зашипела и… зажмурилась?!

Точно. Она зажмурилась, словно бы от стыда и унижения.

Ясмина никак не показала своего удивления, а лишь холодно проронила, отворачиваясь от клетки:

— Оставьте-ка в покое мою собственность, любезный.

И, повелительно щелкнув изящными пальцами, она кивком указала сопровождавшим её пилотам — Али и Джафару — на «Шаллах». А сама пошла в другую лавку, больше не оглядываясь.

*

О своей странной покупке Ясмина вспомнила только через пару дней. Оказалось, что контейнер со змеёй был благополучно засунут парнями в грузовой отсек, где температура был лишь немногим выше, чем в судовом холодильнике. Ясмина устало обругала остолопов и велела водворить змею к себе в каюту.

Иногда Ясмина аль-Халиль отчаянно скучала. Вплоть до того, что хоть на стены лезь. Ей нечем было заполнить кромешную холодную пустоту своего тела и души. Её собственные люди боготворили её и страшились. Ну, а рабы и пленники быстро ей надоедали. Всегда было одно и то же: ужас, ненависть, похоть, собачья привязанность. Скукотища.

А иногда она просыпалась по ночам от навязчивых кошмаров, захлёбываясь криком. У этих кошмаров были похотливые рожи купца Аббаса, шейха Асмуддина, безымянных надсмотрщиков на каторге Нарангасса, по нескольку раз за ночь распинавших её прямо в рудничной пыли.

Проснувшись, Ясмина подолгу сидела на скомканной постели, прижав к груди простыню, с отвращением ощущая, как высыхает между лопатками липкий пот. В такие минуты она жалела, что рядом нет какого-нибудь пленника или купленного на невольничьем рынке мальчишки-раба, страхом которого она могла бы насытиться. Она тянулась к коммуникатору, чтоб вызвать к себе Али или Джамала, но потом поспешно отдёргивала руку — негоже было капитану показывать своим людям постыдную слабость.