Да, несмотря на заботы и трудности, Мирослава приносила в жизнь Арея и Пельки только радость. Они являли собой очень необычную и удивительно привлекательную картину, когда выбирались погулять втроём: рослый мужчина с брутальной бородой и цепким взглядом черных глаз, тоненькая темноволосая девушка с молочной кожей и маленькая, красивая девочка, сидящая на руках у матери. Казалось бы, Лысая Гора была не самым подходящим местом для семьи с человеческим ребенком. Однако здесь легко было затеряться, растворившись в разношерстной, пестрой толпе. Тут всем находилось место.

В день рождения Мирославы птицы пели громче обычного. С утра Пелька испекла большой пирог. Через раскрытую дверь туда-сюда бегал Уголёк, занося в дом грязь со двора и свежие запахи весны. Арей тренировался во дворе, а Мира играла на полу с игрушками. Их разнообразие поражало: от девичьих тряпичных куколок до крохотных деревянных мечей и сабель. Когда молодая мать впервые увидела эти «игрушки», она накинулась на Арея с гневными криками. Однако со временем успокоилась и поняла, что где-то это даже правильно. Учитывая то, кем были её родители, девочке рано или поздно придется учиться защищать себя. Пусть уж лучше рано. Тогда привыкнуть успеет не только Мирослава, но и её мать.

День прошёл в играх на свежем воздухе и праздничной суете. Ближе к вечеру Пелька настояла на том, чтобы сходить на площадь. Арей давно заметил, что его молодой жене нравится быть в гуще людей и событий. Мечник относился к этому с пониманием, ведь он ни на минуту не забывал, что она сама ещё совсем ребенок - не так давно ей исполнилось всего двадцать лет.

Пелька изменилась за прошедшее время - от прежней девчонки-дикарки осталось лишь хрупкое сложение да старый нож с ногтём титана, спрятанным в рукояти. Лишь иногда, в моменты напряжения или споров, глаза девушки загорались гордым вызовом, выдававшим, что где-то внутри всё ещё живет прежняя Пелька. Однако замужество, беременность и роды изменили её - она стала уверенней в себе, храбрее, мудрее и терпеливей. А ещё гораздо краше. После рождения дочери девушка стала носить приталенные платья из шерсти и кружева, которые подчеркивали её изящное сложение. Волосы она перестала заплетать, а в уши вдевала большие серьги, усыпанные самоцветами. Если бы не её белокожесть и изысканная одежда, Пелька вполне могла бы сойти за цыганку. Арей, стоит заметить, был ей под стать - со своими собранными в узел волосами и густой бородой, укутанный в плащ и затянутый в черную кожу. А их маленькая дочь, со спутанными кудрями, в нарядном платье и с разодранными коленками, завершала картину. Вместе они выглядели, как семейство благородных разбойников.

На площади, как обычно, клубилась толпа. Тёплый весенний день подходил к концу, и здесь только начиналось самое веселье. Обычно в такое время барон мрака не допускал прогулок, но в тот вечер всё было так хорошо, что даже ему хотелось растянуть эти ощущения. Они втроём пробирались через столпотворение народа к центру, когда взгляд Пельки привлёк старик, сидевший у холста с красками. Дёрнув мужа за рукав, она глазами указала на художника.

Приблизившись к палатке с картинами, девушка с любопытством стала их изучать. Практически сразу стало очевидно, что это не просто рисунки - магия оживляла их, делая подвижными, и вместе с невообразимым талантам мастера картины представляли собой настоящее чудо.

Пелька обернулась к старику и спросила:

- Дедушка, а долго ли рисовать такой портрет? - она указала рукой на небольшой холст, изображавший семью из трёх человек.

Седые кустистые брови художника смешно приподнялись, а лицо озарила широкая улыбка.

- Недолго, дочка, - неожиданно звонким голосом ответил тот. - Несколько часов, почитай, чтобы лицо намалевать, а после уж я сам справлюсь.

Девушка умоляюще взглянула на мужа. Тот вздохнул.

- Несколько часов, Пелька, - покачал он головой. - Мира столько не высидит, да и народу здесь слишком много. Нет, в другой раз.

Его прервал голос старика:

- Так я ведь и к вам могу наведаться, коли вы с дитём, - предложил он, поглаживая длинную белую бороду.

Арей резко обернулся к художнику и смерил его подозрительным взглядом, а затем снова повернулся к жене. Она едва ли не подпрыгивала в надежде уговорить его.

- Хорошо, если тебе так хочется, пусть приходит, - сдался мечник.

Девушка радостно взвизгнула и повисла у мужа на шее. Мирослава, увидев, что её родители улыбаются, тоже пришла в хорошее расположение духа и решила не отставать. Она что-то быстро затараторила на своём собственном языке, захлопала в ладоши и расшумелась. Пока Арей договаривался со стариком, Пелька пыталась угомонить дочь, однако весёлый нрав Миры, помноженный на отцовское упрямство, не так-то просто было смирить.

Так они и шли до дому в уже наступивших сумерках, оставив попытки утихомирить свою девочку, смеясь и играясь. В избе их ждали остатки праздничного пирога и Уголёк, успевший соскучиться по хозяевам. Это была такая простая, тихая жизнь, наполненная покоем и незатейливыми радостями. Она делала молодых родителей очень счастливыми, и ни один из них тогда не хотел задаваться вопросом: достаточно ли им будет этого через год, два, десять лет? Не потянет ли Арея его непростой характер в очередную передрягу? Сможет ли мятежная натура Пельки найти желаемое в скромной участи жены и матери? Насколько долговечно то, что они смогли построить?

Это были важные вопросы, но незамутнённая благодать частенько застилает взор. И с течением времени оказывается, что мы узнаем и ценим чудо только тогда, когда у нас его отнимают. Именно в этот момент приходит осознание, что тогда было счастье.

***

Спустя неделю портрет, написанный старым художником, красовался на стене возле колыбели. На нём одетая в красивое платье Пелька держала на руках Миру и гладила её по голове. Арей наотрез отказался позировать, мотивируя это тем, что он своим видом только разрушит красивую композицию. Как бы жена не уговаривала его, барон мрака остался непреклонен. И пока старик наносил на холст мазок за мазком, мечник стоял за его плечом, улыбался Пельке, отвлекал Мирославу и даже не догадывался о том, что много лет спустя этот портрет будет одной из немногих вещей, что останутся у него от жены и дочери. С холста они навечно взирали на него любящими глазами.

Всё закончилось, как всегда, неожиданно. Резко и без подготовки. За закрытыми ставнями ещё плескался сумрак отступавшей ночи, когда в дверь их избушки громко забарабанили. Арей вскочил с кровати и в одно мгновение оказался у порога. В руках его уже материализовался огромный двуручник. Пелька, тоже проснувшаяся, трясущимися руками вытаскивала из колыбели захныкавшую дочь. Во дворе надрывался Уголёк, однако через секунду его лай превратился в скулёж и затих.

- Кто? - хрипло спросил барон мрака, стоя немного в стороне от двери и принимая боевую стойку.

- Арей, это я, - напряженный голос по ту сторону Пелька узнала мгновенно.

- Это Олаф! - воскликнула она.

Однако мечник поднял руку, давая ей знак замолчать, и прищурился:

- Олаф, друг мой, как звали того, кто раненым сопровождал нас по Запретным в землям в повозке, запряженной мулами?

Ответ прозвучал с небольшой заминкой:

- Грустный. Жена твоя его так назвала.

После этих слов Арей острожно приоткрыл створку, всё ещё держа наготове оружие. На пороге действительно показался варяг. Он быстро шагнул в избу и тут же захлопнул за собой дверь. Выглядел Олаф неважно. Неухоженная борода достигала груди, туника, заляпанная грязью и кровью, свисала лохмотьями. Левый глаз заплыл, а на ключице зияла глубокая рана, успевшая затянуться бордовой коркой.

Одного взгляда на волкодлака было достаточно, чтобы понять: он едва вышел живым из крупной заварушки.

- Собирайтесь! - отрывисто приказал Олаф.

Арей среагировал в одно мгновение, натягивая рубаху и сапоги. Кивнув варягу на бутыль, стоявшую на столе, он отрывисто произнес:

- Говори.