– И при чем здесь Сен-Жюст? – неожиданно спросил депутат, поднимая глаза на собеседника. – Все это время он мирно сидел в своем провинциальном городишке и, подобно тебе, решал, чем бы ему заняться. Ни в одном из перечисленных тобой событий он не принимал участия.

– Подожди, я не закончил. Прежде чем перейти к ответу на твой вопрос, я должен убедиться, что ты правильно поймешь меня.

Нетерпеливый жест Барера велел ему продолжать.

– Итак, – снова заговорил Верлен, усаживаясь в кресло и наполняя бокал темно-бордовым вином, – я внимательно наблюдал за развернувшейся в Конвенте борьбой между группировками, присматривался к ораторам, прислушивался к их речам. Кажется, с октября 1792 года по январь 1793-го я не пропустил ни одного заседания, благо, что все они были публичными. Суд над королем окончательно разрешил мои сомнения. Ты, помнится, тогда председательствовал в Конвенте.

Барер коротко кивнул. Именно это председательство стоило ему разрыва с женой.

– Ты был великолепен! – воскликнул Верлен. – Я тогда впервые отметил эту твою способность нравиться всем и давать понять каждому, что ты полностью согласен именно с его точкой зрения. Тогда же я впервые увидел Сен-Жюста. Его речь против короля ужаснула меня. Впрочем, не меня одного.

– Это верно, – согласился Барер. – Признаться, его требование отрубить Людовику голову только за то, что он некогда был королем, произвело впечатление. После такой аргументации спасти короля было бы крайне сложно. А когда Робеспьер выступил в таком же духе, это стало невозможно.

– Собственно на короля мне было глубоко плевать, – отозвался Верлен. – А вот представить, что люди, подобные Сен-Жюсту, получат в свои руки почти неограниченную власть… – он замолчал, подыскивая окончание фразы. – Какой смысл совершать революцию и избавляться от слабого тирана, чтобы затем оказаться под властью тиранов в тысячу раз более опасных?

– Это ты о правительственных Комитетах? – недовольно хмыкнул Барер. – Ох и договоришься ты однажды!

Это была не столько угроза, сколько дружеское предупреждение. Верлен рассмеялся:

– Не сомневайся, я знаю, с кем и как разговаривать. И отвечая на твой вопрос, да, это я о правительственных Комитетах, которые вот уже семь месяцев правят республикой, превратив Конвент в машину по одобрению их решений.

Барер хотел было возразить, но молодой человек опередил его:

– А потом полетели головы, десятки, сотни голов. Это было страшнее народных выступлений, поскольку приобрело форму закона. Когда вы принялись за собственных коллег-депутатов, когда стали карать всего лишь за намерение, за происхождение, за безрассудные слова… – размашистый жест рукой призван был закончить его мысль. – Разве такую республику хотели мы построить?!

– Когда против республики ополчаются все монархи Европы, когда страна разодрана гражданской войной, когда Париж наводнен шпионами английского правительства и бежавших за границу принцев, что прикажешь делать?! – воскликнул Барер. – Дай нам время навести порядок и выгнать врага с французской территории. Тогда не будет необходимости рубить головы.

– И сколько же времени вам нужно? Год? Два? В ваших же интересах не торопиться: Комитет общественного спасения – временный орган, который пользуется неограниченной властью лишь до тех пор, пока во Францию не придет мир. Ведь именно так твой друг Сен-Жюст сформулировал суть революционного правительства с трибуны Конвента четыре месяца назад. Как только война закончится, Комитетам придется сдать свои полномочия и ввести в действие конституцию, которую вы с такой легкостью отбросили, объявив о необходимости суровыми мерами спасать республику от гибели. Ты можешь бесконечно обманывать себя, говоря, что всем сердцем желаешь воцарения во Франции спокойствия и справедливости, но меня обмануть тебе не удастся: никто из одиннадцати членов Комитета общественного спасения и тринадцати членов Комитета общей безопасности не желает воцарения в республике мира и конституционного правления.

– Легко тебе, развалившись в кресле, рассуждать о жестокости Комитетов и честолюбии их членов, – мрачно отозвался Барер. – Спешу напомнить, что до учреждения революционного правительства Конвент начал терять контроль над толпой. Ты предпочитаешь погромы в тюрьмах, как в сентябре 1792-го, которые даже Дантон со всем своим хваленым авторитетом не мог остановить?

– Я предпочитаю не видеть гильотину ежедневно на площади Революции, – раздраженно бросил Верлен. – Впрочем, подобная ситуация долго не продлится. У Франции оказалось слишком много правителей, обладающих, к тому же, чрезмерными личными амбициями. В конце концов, у власти останется один человек. Будет это самый умный, самый дерзкий или самый подлый – покажет время. Но лично я предпочел бы видеть во главе правительства тебя, нежели Сен-Жюста. Вот почему я поступаю так, как поступаю.

Верлен замолчал. Он сказал все, что счел нужным.

– Интересную ты предложил альтернативу – я или Сен-Жюст, – усмехнулся Барер. – А как же другие члены Комитета – Робеспьер, Карно, Колло, Бийо?

– А-а, эти! – пренебрежительно бросил Верлен. – Карно – не правитель, ты сам это прекрасно знаешь. Организовать военную кампанию он может блестяще, а вот увлечь за собой депутатов – едва ли. Хотя власть он любит и вряд ли от нее откажется. Колло и Бийо совершенно лишены политического чутья, а Робеспьер слишком занят отвлеченными теориями. Остаетесь только вы двое. Думаю, рано или поздно Сен-Жюст поймет – если еще не понял, – что ты его единственный реальный противник на пути к власти.

– Не слишком ли ты торопишься, рисуя картины будущего? – с сомнением покачал головой Барер.

– Предупрежден – значит вооружен. Когда Сен-Жюст начнет в открытую играть против тебя, будет слишком поздно готовить оборону. Сила всегда на стороне атакующего. Тебе ли этого не знать!

Барер молчал, погрузившись в раздумья.

– Ты, действительно, надеешься убедить меня в том, что твоими действиями движет любовь к отечеству? – насмешливо спросил он спустя несколько долгих минут.

– Польщен твоим лестным мнением обо мне, – в тон ему ответил Верлен.

– Впрочем, какие бы мотивы тобой ни двигали… – закончить мысль Барер не счел нужным. – Забудем об этом и вернемся к твоему плану, – его голос зазвучал твердой уверенностью.

Верлен довольно улыбнулся.

– Если ты отыщешь для меня кандидата на гильотину с подходящей биографией, то можешь считать, что донос уже на столе у Вадье, – пообещал он.

– Будь осторожен, – предупредил Барер. – У Вадье чутье на фальшивку.

– Все будет выглядеть правдоподобно, – заверил его Верлен, поднимаясь. – И не затягивай с этим, в нашем распоряжении считанные дни. А вино у тебя отменное! – бросил он уже с порога.

3 вантоза II года республики (21 февраля 1794 г.)

Шел девятый час. Сен-Жюст заканчивал завтрак, когда стук в дверь – два раза, потом еще два – возвестил о приходе агента. По торжествующей улыбке, озарявшей лицо вошедшего, депутат понял, что с одним из камней ему придется расстаться.

– Ты нашел ее?! – недоверие и восхищение смешались в возгласе, брошенном в спину проследовавшего в гостиную шпиона.

– Разумеется, – скромно отозвался он, не оборачиваясь. – Дело оказалось проще, чем…

– Имя и адрес, – потребовал Сен-Жюст, бесцеремонно оборвав его.

– Элеонора Плесси, собственный особняк на набережной Анжу, – отрапортовал сыщик. – Так что можешь арестовать ее хоть сейчас. Кстати, утро – наиболее благоприятное для этого время. Утром в ее доме нет никого, кроме служанки, а вот ночью частенько собирается веселое общество. Зачем тебе лишние свидетели?

– Она проститутка? – спросил, поморщившись, Сен-Жюст.

– О нет, – улыбнулся осведомитель, – она просто красивая женщина, пользующаяся успехом у мужчин и использующая его, чтобы свести концы с концами.

– Она нуждается?