Ночь с 28 на 29 плювиоза II года республики (16-17 февраля 1794 г.)

Революционный Париж был погружен в глубокий сон, нарушаемый лишь негромким плеском Сены и гулким эхом шагов случайных прохожих, осмелившихся путешествовать по городу в столь поздний час. Время от времени уверенный марш патруля преломлял беспокойную ночную тишину и быстро затихал вдали. Пару раз по неровной мостовой прошумели колесами экипажи, развозя по домам загулявших игроков из Пале-Рояля или заработавшихся до глубокой ночи членов правительства. Впрочем, в темноте кареты мог скрываться и иностранный шпион, предпочитавший ночной покров дневному свету, или счастливый влюбленный, спешивший заключить в объятия даму сердца. Эта мысль заставила улыбнуться человека, уверенно и быстро шагавшего вдоль домов и явно старавшегося избежать встречи с патрулем. Широкий черный плащ защищал его от острого зимнего ветра, столь сурового в Париже, а надвинутая на глаза шляпа надежно скрывала лицо от любопытных взглядов редких встречных.

Он пересек Сену по Новому мосту, соединяющему остров Сите, пристанище Консьержери, главной политической тюрьмы страны, с правым берегом Парижа, затем по Школьной набережной добрался до улицы Фроменто, проходившей между Старым Лувром и дворцом Тюильри, центром революционной власти, где заседал Национальный конвент, свернул направо на улицу Сент-Оноре и четверть часа спустя достиг цели своего путешествия – отеля «Соединенные Штаты» на улице Гайон. Он быстро огляделся по сторонам, словно проверяя, нет ли за ним слежки, и, удовлетворившись наблюдением, толкнул ворота. Оказавшись в небольшом дворе четырехэтажного здания, где разместилась гостиница средней руки с двух- и трехкомнатными номерами, ночной посетитель осторожно поднялся по деревянным ступеням на второй этаж и уже собрался постучать в одну из четырех дверей, как та распахнулась сама собой, впустив его внутрь, и снова захлопнулась, после чего ключ дважды повернулся в замке.

Гость снял перчатки, плащ и шляпу, прошел в гостиную и по-хозяйски бросил их на кресло, после чего, опустившись на одно колено перед камином, подставил замерзшие руки к огню. Теперь, при свете яркого пламени, можно было разглядеть черты его лица – мягкие, даже нежные, обрамленные светлыми волнистыми волосами до плеч. Он был молод – не больше двадцати семи – двадцати восьми лет, высок и хорошо сложен и обладал тем типом внешности, что нравится женщинам, заставляя их сердце биться сильнее, а щеки – покрываться румянцем смущения. Привычка вскидывать голову и кривить красиво очерченные полные губы в насмешливой улыбке придавали ему самоуверенный и несколько высокомерный вид, столь необходимый завсегдатаю и любимцу светских салонов. С его изнеженно-капризным лицом резко контрастировал холодный взгляд голубых глаз, невыразительный и жесткий, который не столько изучал, сколько оценивал собеседника. Если глаза являются отражением души, то душа обладателя этого взгляда была далека от чувственности скрывавшего ее облика.

– Ну? – раздался раздраженный голос хозяина апартаментов, ожидавшего, по-видимому, что гость немедленно сообщит о результатах ночных похождений.

– Работа сделана, гражданин, – ответил молодой человек, повернув к собеседнику раскрасневшееся от жара лицо.

Нетерпеливый жест стоявшего в тени хозяина велел ему продолжать.

– Он больше не станет беспокоить тебя, – развязным тоном довольного собой человека проговорил гость и, помедлив пару секунд, добавил: – Я убил его.

Услышав эти слова, произнесенные небрежно, словно речь шла о светской новости, хозяин подался вперед, и его лицо осветилось неровным пламенем камина, единственного источника света в гостиной. При беглом взгляде ему можно было дать не более двадцати лет, хотя каждому, кто взял бы на себя труд внимательнее присмотреться к нему, стало бы понятно, что он был старше, чем казался. Серые глаза, смотревшие как будто сквозь собеседника, были внимательны и серьезны. Он имел обыкновение плотно сжимать губы, отчего лицо его принимало строгое, даже суровое выражение. Темные волосы, спадавшие на лоб, оттеняли бледность лица, вызванную, впрочем, не столько болезнью, сколько бессонными ночами. Движения его были порывисты и энергичны, голос звучал отрывисто и резко. Перед склоненным у огня гостем стоял человек, привыкший отдавать приказы и получавший от этого явное удовольствие.

– Какого черта? – нахмурился брюнет. – Я сказал обезвредить его, а не убивать.

Блондин поднялся с колен и оказался лицом к лицу с собеседником, бывшим чуть ниже его ростом.

– Тебе известен иной способ обезвредить одного из самых ловких шпионов Франции? – насмешливо спросил он. – Следовало бы поделиться им со мной, поскольку мне таковой не знаком.

Хозяин демонстративно отвернулся и сделал несколько шагов по комнате.

– Его отсутствие будет скоро обнаружено, – заметил он.

– Об этом можешь не беспокоиться, – отозвался гость, бесцеремонно усаживаясь в кресло и закидывая ногу на ногу. – Я устроил так, что заинтересованное лицо думает, будто его шпион поспешно отбыл в Англию. Вернее, сбежал. Не он первый, не он последний. Так что искать его не станут.

– Где тело?

– Там, где ему и положено быть: в мусорной яме, засыпанное отбросами.

– Весьма оригинально.

Упрек, послышавшийся в голосе брюнета, похоже, не понравился гостю.

– У меня не было времени устраивать этому подонку пышные похороны в фамильном склепе, – съязвил оскорбленный убийца.

– Кто из вас еще больший подонок, – процедил сквозь зубы молодой человек.

– Прости? Ты что-то сказал?

– Я сказал, что мусорная куча не самое подходящее место для тела человека, который сбежал в Англию. Его найдут через пару дней, если не раньше.

– Пусть это тебя не волнует. Я так обезобразил его, что родная мать не узнает.

Лицо брюнета передернулось от отвращения, он сглотнул слюну, борясь с подкатившей к горлу тошнотой.

– Одежда? – охрипшим голосом спросил он.

– Я раздел его и сжег одежду, – как ни в чем не бывало ответил блондин. – Но прежде чем бросить ее в огонь, я обшарил карманы. Там было кое-что интересное.

Хозяин квартиры протянул руку. Посетитель поднялся и извлек из кармана пару сложенных листков и маленький мешочек из синего бархата с тремя вышитыми золотой нитью лилиями, символом французской королевской семьи. Выхватив из его рук находку, брюнет бросил на стол мешочек, не проявив ни малейшего интереса к его содержимому, и, приблизившись к свету камина, нетерпеливыми рывками развернул бумаги.

– Ты читал их? – вдруг спросил он, остановив на убийце проницательный взгляд серых глаз. Этот резкий вопрос, в котором слышалось подозрение и даже обвинение, мог привести в смятение кого угодно, только не человека, стоявшего напротив. Казалось, он ждал подобного вопроса, который показался ему не только не обидным, но и естественным.

– Разумеется, нет, – небрежно бросил он. – Насколько я помню, ты не поручал мне ознакомиться с его бумагами.

Трудно было понять, поверил ли брюнет словам подчиненного. Он молча опустил взгляд на листки, которые держал в руках. Первым из них был паспорт, выданный Комитетом общественного спасения на имя человека, в убийстве которого он, вольно или невольно, оказался замешан. Вторым было письмо, написанное красивым, явно женским почерком. Плечи молодого человека передернулись в нетерпении, которое не ускользнуло от проницательного гостя, мысленно усмехнувшегося нежеланию шефа читать бумаги в его присутствии. Помедлив пару секунд, брюнет положил бумаги на стол рядом с мешочком. Медленно, словно стараясь выиграть время, он подошел к стоявшему на камине канделябру, поставил его на стол и зажег все четыре свечи, после чего взял в руку мешочек, пощупал мягкий бархат. Вопросительный взгляд на гостя, приподнятая бровь в ответ – и содержимое его оказалось на столе.

– Черт возьми! – не сдержался брюнет. – Да тут целое состояние!