Джафар был эстетом. Ему нравилось, когда его окружают красивые вещи: он дарил ей одежду цвета неба и называл Жасмин. И, спустя пару лет такой жизни, она действительно расцвела. Из тощей, угловатой запуганной девчонки она превратилась в прекрасную молодую женщину с глазами чернее, чем ночь.

Делить ложе с Джафаром было все равно, что возлюбить черенок от копья: на следующее утро болело все, к чему он прикасался. Но все равно он был в тысячу раз лучше солдат, истекающих потом. Руки его всегда были холодными, но, к счастью, он не любил долгих предварительных ласк. Жасмин вообще сомневалась, что ему нужна женщина так же, как всем остальным мужчинам, по крайней мере, когда он был с ней, она никогда не видела на его лице удовольствия, скорее что-то похожее на презрение.

Великий Визирь не был ревнив, и вскоре Жасмин обнаружила, что может сама брать у мужчин то, что до этого у нее всегда брали силой. Впрочем, на следующее утро счастливец, которого она выбирала, неизменно умирал, а Джафар не досчитывался некоторых ядов в своем алхимическом шкафу и укоризненно цокал языком. Вскоре он стал сам указывать ей, с кем из придворных она может поступить подобным образом. Жасмин никогда не приходило в голову ослушаться приказа.

Жасмин должна была сразу заподозрить, что с этим парнем что-то не так: вырваться, еще когда он взял ее лицо в ладони и поцеловал в лоб, убить до того, как он стал прикасаться к ней так, словно она сделана из чистого горного хрусталя. О, сколько боли она бы в таком случае избежала!

У молодого вора была более чем скромная постель в тени покосившихся балок: тюфяки, набитые соломой — вот и вся роскошь. Аладдин раздевал ее так, словно в запасе у него была вечность, и смотрел так, словно в целом мире не было сокровища дороже. Привыкшая к более быстрому развитию событий, она вздрагивала от каждого поцелуя в темноте, но скорее умерла бы, чем попросила его поторопиться. Когда он впервые вошел в нее, солома больно врезалась в спину, но с этой секунды весь окружающий мир перестал иметь значение. Мерный ритм его движений сводил с ума, и она выгибалась, точно кошка, чтобы позволить ему проникнуть глубже, стать еще ближе, хотя это было уже невозможно. Он рывком поднял ее с тюфяков и усадил верхом так неожиданно, что она рассмеялась. Занятие, которое с другими она воспринимала, как наказание или обязанность, с ним вдруг превратилось в игру.

— Что это? — вдруг спросил он, проводя рукой по длинной череде шрамов на ее спине.

— Не останавливайся! — прошептала она почти умоляюще, и тут же добавила громче и требовательнее: — Не смей!

Через несколько минут они уже лежали без сил, пытаясь отдышаться, и глядя друг на друга с блаженными и немного глупыми улыбками влюбленных. Алладин вдруг приподнялся на локте и с силой надавил ей на плечо, не давая перевернуться на спину. В свете заходящего солнца белые полосы застарелых шрамов на смуглой коже девушки выделялись ужасающе отчетливо.

— О, Аллах! — выдохнул он. — За что?

— За кражу, — солгала она, но этого парня было провести не так просто, как могло показаться на первый взгляд.

— Кошелька или жизни?

— Ну, ты же сам видел, воровка из меня не очень.

В следующий раз он целовал ее так, что хотелось плакать от нежности, теплой волной затопляющей душу. Это было так больно! Гораздо больнее, чем все, что ей пришлось пережить до этого. Больно и прекрасно.

— Что… ты делаешь со мной? — чувствуя, как слезы катятся по щекам, и ком подступает к горлу, сиплым голосом спросила она.

— Люблю тебя, — Раздался горячий шепот над ухом, и очередной толчок заставил ее застонать. — Прикажешь мне остановиться?

— Н-нет!

Совсем недавно ей казалось, что она разучилась плакать много лет назад, но сейчас, сжимая в объятиях полузнакомого парня, вдыхая запах его запыленных волос, она поняла, что слезы просто ждали своего часа все это время. Того момента, когда она окажется в полной безопасности, и слабость не повлечет за собой наказания.

В отличие от всех, с кем она была раньше, он делал это не для себя, а для нее. Аладдин отдавал больше, чем брал. Он тоже был плохим вором.

***

Утром он застал Жасмин у окна, поспешно выбирающей солому из густых волос. Она ощупывала голову снова и снова, разбирала пряди дрожащими пальцами, и было в этих движениях что-то болезненно-нервное.

— Это необязательно, — проговорил он и положил руки ей на плечи. — Ты и так прекрасна.

Девушка резко обернулась, глаза ее были уже пусты и холодны, как прошлым вечером, когда она стояла перед торговцем, готовая в любую минуту лишить его жизни.

— У меня есть господин. — Твердо проговорила она. — Ему нравится, когда я выгляжу безупречно.

— Сбежим от него.

— В Аграбе от него не спрячешься.

— Значит, сбежим дальше.

«Мальчишка!» — со злостью подумала она и, схватив с пола свою робу, накинула ее на себя. Парень протянул к ней руку, чтобы на прощанье коснуться ее лица, но она отбила ее у самой щеки.

— Хватит! — рявкнула Жасмин и отступила на шаг. Она прекрасно понимала, что если позволит прикоснуться к себе еще раз, уйти уже не сможет. — Забудь меня, если жить хочешь!

Город еще спал, и она бежала по пустым переулкам, не останавливаясь, до самого дворца, в надежде, что он не последует за ней. Но Алладин говорил правду: никто не знал этот город лучше него, и надеяться убежать улицами, которые он знал, как свои пять пальцев, было глупо. Она прошмыгнула мимо стражников к воротам, и уже проскользнула за маленькую дверь, но услышала звуки боя с той стороны ворот. Когда она выглянула наружу, стражники уже скрутили парня, следовавшего за ней. Как бы он ни был ловок, он был один.

— Отпустите его! — прикрикнула она, и стражники обернулись на знакомый голос, хмуря брови и скалясь. Девушка откинула капюшон. — Я — Жасмин. Принцесса.

Принцессы представлялись Аладдину волоокими кроткими особами, бесцельно бродящими по владениям своего отца до тех пор, пока султан не подберет им политически приемлемого супруга. Но он видел изуродованное тело Жасмин этой ночью, эту девушку не берегли для выгодного брака.

Стражники переглянулись и отшвырнули уличного воришку подальше от ворот.

— Убирайся, — одними губами проговорила она.

— Я вернусь за тобой, — твердо ответил он.

***

Великий Визирь вставал рано и после утренней молитвы по обыкновению удалялся в свои покои, где хранились странные вещи, о назначении которых Жасмин даже не догадывалась. Так он проводил время до тех пор, пока слуги не известят его о пробуждении султана, что знаменовало обычно начало рабочего дня.

— Ты задержалась, — не отрываясь от созерцания красного шара, в котором клубился ядовитый туман, бесцветно проговорил он.

— Пришлось прятаться от стражи, господин, — быстро проговорила она и только теперь заметила, что голос дрожит.

Проклятье, что этот вор сделал с ней? Теперь, когда она сквозь одежду прикасалась к своим шрамам, она помнила поцелуи, а не удары кнута. Она осталась должна ему. Он вложил в нее столько любви, что ей не хватило бы и тысячи ночей, чтобы расплатиться за это.

Девушка подошла ближе, держа в руке свою добычу. Не оборачиваясь, Джафар протянул руку и забрал у нее странный плод. Он занес его над шаром и разломил, из сердцевины в стеклянный сосуд посыпался лиловый порошок, и туман за стеклом закружился быстрее. Вскоре внутри колбы проступили очертания головы тигра, поднимающейся в пустыне из-под слоя песка.

— Что это? — завороженная зрелищем, спросила Жасмин.

— Пещера с волшебной лампой, — плотоядно улыбаясь, промурлыкал визирь. — Осталось только добыть того, кто ее оттуда достанет.

— Я не хочу туда спускаться! — отшатнулась девушка, хотя прекрасно знала, что если Джафар прикажет, она спустится и в ад, потому что альтернатива, которую он мог организовать для нее, всегда была гораздо страшнее.

— Ты не справишься, — отмахнулся он. — Тут нужен человек с чистым сердцем.

Перебрав в уме всех слуг Джафара, девушка хмыкнула: