— Хрен там пел, — сказала фантазия автора и забубенила драму и дарк.

Внимание! Заранее извиняюсь за всё, что произойдет в этой главе.

Эту главу, хоть она и грустная (вроде как, я пытался сделать её таковой), посвящаю Саше. Сашок, всё для тебя)

Ваша и только Ваша,

Афа

Ньют медленно расстегивал пуговицы красной клетчатой рубашки. Пальцы дрожали, а в горле стоял ком. Рубашка очутилась на полу, а парень смотрел на себя в зеркало. По правой стороне, от ключиц до тазобедренного сустава тянулись тонкие шрамы, а слева на ребрах были огромные синяки, появившиеся после падения. А вот шрамы… Шрамы были старыми, некоторые даже стали бледнее и менее видными со временем. Они служили напоминанием о том дне, когда Ньют оказался на тонкой грани между жизнью и смертью. О том дне, когда он начал хромать.

Этот день он запомнит, как день, когда потерял последнюю надежду. Разбитое зеркало и новый порез, от которого останется шрам на запястье, долго ему еще будут напоминать об этом.

***

Когда Томас вошел в квартиру, на часах уже было начало пятого. Стараясь не шуметь, парень прошел на кухню, оставляя за собой мокрые следы на ковре и линолеуме. Шел дождь, усиливаясь с каждой минутой с того момента, как Томас вышел из дома Ньюта. Небо серело, нагоняя все большую тоску. Темнота за окном угнетала, а ветер будто специально гнал на город тучи. Томас сидел на кухне и курил, наплевав на то, что наверняка получит от Терезы. Выговор — это сейчас не самое страшное. Страшнее всего были мысли. Собственные, мечущиеся в голове, как мошки, мысли. Они пугали, не давали покоя.

Почему? Почему Ньют не рассказал ему ничего?

Почему? Почему поцеловал?

Почему? Почему Ньют выглядел так, будто в тот самый момент, разорвав поцелуй, умерла его мечта. А вместе с ней умер и он.

Но это всего лишь вопросы. И все эти чертовы вопросы без единого ответа!

— Блядство! — Томас, сжав руку в кулак, со всей силы ударил по стене, чувствуя, как костяшки тут же начали ныть.Глаза жгло от невыплаканных слез. Хотелось упасть, задохнуться сигаретным дымом, расплакаться, как ребенку. Но он не мог себе этого всего позволить. Надо быть сильным. Надо держать себя в руках. Надо запихнуть свое желание умереть на самые задворки сознания.

— Том? Ты пришел?

Томас резко обернулся, услышав голос Терезы. Соседка, сонно потирая глаза, зашла на кухню. Девушка направилась к плите, поставила чайник и села рядом с брюнетом.

— Что случилось, Том?

Тереза обеспокоенно смотрела на друга.

— Обработать? — она указала пальчиком на разбитые костяшки.

Ответить Томас не мог. Ком в горле не позволял даже вздохнуть, а потому парень лишь покачал головой.

— У тебя что-то случилось, — Тереза взяла Томаса за руку, переплела их пальцы и попыталась другой рукой коснуться щеки брюнета.

И когда ей это всё же удалось, девушка ощутила на пальцах соленую влагу. Томас плакал. Жгучие слезы позорно текли по щекам, плечи парня подрагивали. Он стыдился того, что не мог сдержаться, стыдился того, что мог лишь проговорить:

— Все рухнуло… Все рухнуло…

Тереза, увидев слезы, тут же отпрянула от парня, выключила чайник, не дождавшись, пока тот вскипит, достала из шкафчика ромашковый чай и заварила две порции.

— Успокойся, Том, — девушка поставила перед соседом чашку, — расскажи, что случилось.

Томас стыдливо утер слезы рукавом сырой от дождя толстовки и, набрав побольше воздуха в легкие, начал рассказывать:

— Ньют слетел с мотоцикла, — на этих словах Томас достал очередную сигарету из пачки, покрутил её в пальцах и убрал обратно. — Его занесло на дороге, выкинуло на обочину и протянуло по ней.

Тереза, от удивления не заметив, что кружка горячая, обожгла пальцы и зашипела. Томас, не замечая этого, продолжал:

— Я думал, что потерял его. Понимаешь, Тереза, вот он едет, а спустя секунду замедляется, руль выскальзывает у него из рук, мотоцикл падает, и его выкидывает из седла.

Руки Томаса дрожали, голос звучал надрывно, и он совершенно не мог с этим совладать.

— Я был с ним до больницы. Я нес его на руках до травматологии. Я боялся, Тереза, я так боялся!

— Ты всего лишь человек, Том, — брюнетка отставила чай в сторону, — людям свойственно бояться.

После недолгой паузы девушка продолжила:

— С ним же сейчас все в порядке?

— Я не знаю, — Томас покачал головой и отпил чай из своей кружки. — Я уже ничего не знаю.

***

Они встретились в университете. Пересеклись случайно на первом этаже, в конце дня. Ньют видел, как потянулась к нему рука Томаса.

Томас видел, как Ньют дернулся в его сторону.

Но они лишь посмотрели друг на друга и прошли мимо, сделав вид, будто не заметили. Сделали вид, будто не знали друг друга.В этот же день Томас зажал Бренду в каморке, примыкающей к репетиционному залу, согласился играть всё, что она захочет, и наставил ей столько засосов, что девушке тут же пришлось обматывать всю шею шарфом. Он обнимал её, целовал, прикусывал кожу на шее, а представлял совершенно другого человека. И понимал, что сходит с ума.

В этот же день Ньют поднес огонек зажигалки к портрету, нарисованном чуть больше недели назад, смотрел, как огонь сжирает уголок листа. А потом, не выдержав, голыми пальцами затушил, не позволяя огню спалить что-то, кроме пустого уголка бумаги.

***

Томас целовал Ньюта. Проникал языком в рот, проводил по нёбу, а потом резко отстранялся. Смотрел блестящими глазами, снова целовал, прикусывая нижнюю губу. Томас стягивал с Ньюта футболку, проводил руками по выпирающим ключицам, а потом целовал те места, где касался пальцами. Целовал ключицы, шрамы на ребрах, целовал каждую косточку, опускаясь всё ниже и ниже…

А потом картинка сменилась. Томас лежал на дороге, смотря стеклянными глазами в небо. Одна половина туловища парня лежала на дороге, являя миру часть внутренних органов, а ноги парня покоились где-то в траве. Голова парня медленно повернулась, проговорив:

— Ну что, Ньют, всё еще хочешь поцеловать меня?

Ньют проснулся. От собственного разорвавшего тишину крика. Парень кричал, чувствуя, как ужасно болит сердце, а по щекам бегут слезы, капая на окрашенное кровью одеяло. Запястье, которое он даже не старался перевязать, и раны от падения на ногах кровоточили, пачкая постель. Ньют кричал, пока не сорвал голос, а потом почувствовал, как волнами накатывает паника. Она сжимала грудную клетку, не позволяя дышать.

Парень попытался потянуться к телефону, но руки дрожали, а с левой руки тонкой струйкой кровь капала на линолеум.

— Черт, — это было последнее слово, которое прохрипел Ньют, прежде, чем упасть на пол, начиная задыхаться.

***

Минхо ехал по утреннему городу, искренне удивляясь потоку машин с утра. Хотя, в прочем, ездил он с утра редко, так что, возможно, такой поток был всегда. Азиат взял старенькую тойоту у отца, пообещав, что на машине не будет ни пылинки. Но уже спустя тридцать попыток дозвониться Ньюту, Минхо понял, что он не может гарантировать даже отсутствие царапин на отцовской «японке».

Минхо жал на педаль газа, как только выезжал на более менее свободную полосу, матерился, проклинал светофоры, нерасторопных водителей и пешеходов. Он знал, что Ньют просто так не будет игнорировать тридцать пропущенных звонков. Что-то случилось. Минхо понимал, что, скорее всего, история повторяется. Когда азиат открыл квартиру дубликатом ключа, он услышал лишь тишину. Не было даже привычного утреннего гудения кофеварки или же бормотания радио. Была абсолютная, пугающая до дрожи в коленках, тишина.

Минхо, зайдя в зал, увидел Ньюта, лежащим на полу. Издалека могло показаться, что блондин просто уснул, лежа частично на диване, а частично на полу. Кровь на руке и ногах запеклась и, подойдя ближе, Минхо заметил, что Ньют еле дышит. Блондин открыл глаза и прошептал:

— Всего лишь паника, Минхо. Все хорошо. Позвони Томми.

Ньют снова закрыл глаза и, вдохнув в легкие как можно больше воздуха, добавил: