Томас ложится рядом, прижимая меня к себе. И я не сопротивляюсь. Не потому, что мне плохо. Не потому, что глаза слипаются от усталости и боли. А потому что я принимаю свою участь. Потому что я понимаю, что рано или поздно влюблюсь в него. Осознание того, что это случится, пришло ко мне, наверно, еще когда я спас Томаса от передозировки таблетками. Когда я нес его на руках в свою кровать.

Когда я прижимал его к стене. Когда не мог смотреть на него и Минхо.

Осознание пришло, вот только я не хотел его принимать.

Теперь я принимаю его. Я готов падать в эту бездну. Вот только она не бесконечна. И приземляться будет больно.

***

Evanescence — my immortal

Я сплю самым беспокойным сном. Удивительно, что заснуть вообще получилось, но совсем не удивительно, что во сне самого меня режут на куски, разбирают на органы, скармливая их пробегающим мимо собакам. Вокруг люди. Но все они проходят мимо, не обращая внимания на орудующего ножом маньяка.

Когда мне вытаскивают язык, я просыпаюсь. Рядом никого нет.

Вскакиваю, хотя в глазах темно, на ощупь добираюсь до туалета. Закрываю дверь на замок, чтобы сюда никто не зашел. Я падаю на колени и меня выворачивает. Лишь успеваю наклониться над унитазом. Меня выворачивает от выпитого, от увиденного.

Я сижу на коленях, посреди ванной, блюя водкой, и плачу. Впервые за несколько лет я реву, как ребенок. Мне впервые за столько лет хочется позвонить отцу и попросить забрать меня.

Я кашляю, когда блевать уже абсолютно нечем. Чувствую, как по подбородку течет вязкая слюна, пачкает кофту, капает на джинсы. Я настолько противен себе, что даже не хочу дышать. На меня накатывает какой-то приступ, я задыхаюсь от кашля, деру руками горло, но ничего не могу сделать.

Меня опять рвет. По щекам текут горячие слезы, и мне кажется, что так я и умру, на кафеле в ванной, в этой чертовом колледже-интернате, заблеванный и в слезах. Не самая лучшая и красивая смерть.

— Ньют, открой.

Я уже полчаса лежу на полу, тщетно пытаясь хотя бы повернуть голову, чтобы со следующим приступом не захлебнуться собственной рвотой. Я созерцаю потолок с одинокой, болтающейся на замотанном изолентой проводе лампочкой. В глазах то темнеет, то появляется рябь света. Галлюцинации, приходящие ко мне редко, сейчас просто сказочны как никогда. Мне кажется, будто рядом Соня. Сидит, гладит меня по волосам так, как до этого делал Томас. Говорит о том, что любит меня. И я чувствую ее белоснежные кудри, щекочущие мне щеки, пока за дверью не раздается голос Ариса.

Он просит открыть? Что? Почему здесь Арис? Соня. Где она?

Я не различаю реальность и свою фантазию. И это последняя стадия. Я цепляю руками ее волосы, но они проходят сквозь пальцы. Я хватаю воздух.

Мальчишка за дверью снова просит:

— Ньют, пожалуйста, открой.

Зачем? Зачем он здесь? Пусть уйдет. Из-за него Соня дальше от меня.

— Вернись, — зову тихо, все так же цепляя руками воздух.

— Ньют, пожалуйста. Я прошу тебя, — Арис просовывает руку в небольшое пространство между дверью и полом. И я вижу его тонкие пальцы, тянущиеся ко мне. И я чувствую их холод, когда касаюсь рукой.

Я, всё еще лежа на полу, дотягиваюсь до ручки. Щелкает замок. Я сам открываю дверь, хотя совершенно не хочу этого делать. Ведь он меня спасет. А я не хочу.

***

Ньют лежит на кровати уже третий день.

Не встает. Не ест. Не пьет. Его организм уже совершенно забыл о каких-либо биологических потребностях. А вот мой совершенно нет. Я прошу Терезу заменить меня ночью когда настает моя очередь сидеть с Ньютом. После того, как Арис его нашел в ванной в кошмарном состоянии, мы не отходим от Коннорса ни на шаг. Прогуливаем занятия, хотя чувствуем, как проверка по посещению уже дышит нам в макушки. А если она заявится к нам и увидит Ньюта… Его отправят в мед. корпус. Место, которого все боятся, как огня. Потому что из него не возвращаются.

Я прогибаюсь под сильными руками Минхо. Он заставляет меня наклониться расставить шире ноги. Я ложусь на стол, лишь выше поднимая задницу.

Я пришел к нему за очередной дозой своего забытья. А кроме боли не получил ничего. В физическом плане все было как обычно. Несколько шлепков по голой коже проводом, мои искусственные стоны, выдавленные с таким трудом, что у меня со лба начинают стекать капельки пота. Они стекают мне на нос, по губам, и я сжимаю губы, смотря вниз.

На стол капает пот. И слезы.

И всё, о чем я могу думать сейчас, это о том, что Ньюта скоро заберут.

***

Томас уходит, когда настает его черед дежурить. Я жду, что на его смену придет Арис. Потому что когда он приходит, я, тот я, что заперт внутри своего сознания, немного оживает. Потому что эти холодные руки успокаивают. Они нежно перебирают волосы, прядку за прядкой. И я очень хочу повернуться, взять эту хрупкую ладошку и легонько сжать, прикоснуться губами, чтобы согреть.

Но мое тело не слушает меня. Оно застыло, замерзло, окаменело. Любое из этих слов. И я слышу сквозь пелену, что скоро меня заберут врачи, если я не очнусь.

Тереза, Томас, Арис и даже изредка Галли заходят ко мне в комнату. В первый день со мной все время сидел Арис. Он о чем-то говорил со мной, постоянно касался меня, и мне было безумно приятно. Вот только зачастую Арис сменялся Соней. Потом моей мамой. А потом я опять терял нить, ведущую к сознанию.

На второй день в комнате весь день сидел Томас, лишь изредка уходя и оставляя меня с кем-то из ребят. Я не обращал внимания, с кем. Потому что Томас прогонял всех с криками, приказывал убираться и не возвращаться, пока он не позовет.

А потом он ложился рядом. Накрывал нас одеялом, и я чувствовал, как его руки ложатся поверх ткани. Но не подле меня. Он не обнимал меня. И я бился о стены своего сознания, хотел прогнать Томаса, но моя пустая оболочка не реагировала даже тогда, когда он все-таки обнял меня одной рукой.

— Вернись ко мне, прошу. Ты мне нужен. Я больше не могу быть с Минхо. Потому что я хочу быть с тобой.

Если это был способ достучаться до меня, Томми, то ты облажался.

Порой мне кажется, что вся моя жизнь выдумана. А я сейчас сижу в комнате с мягкими стенами и болтаю с собственной смирительной рубашкой. Но если я не найду в себе силы встать, не найду цель, ради которой стоит встать, я действительно скоро окажусь там, где моя жизнь действительно станет выдумкой.

Ночью приходит Тереза. Я понимаю, куда ушел Томас, но его слова, все-таки въевшиеся в мозг, я прокручиваю вновь и вновь.

«Я не могу быть с Минхо».

Мне стоит бороться с самим собой хотя бы ради Томаса. Но… мое тело не слушается меня. Когда я пытаюсь пошевелить рукой, то дергаются лишь пальцы. Все мое состояние напоминает кому. Вот только в этой коме я чувствую все. Чувствую, как меня хлопает по плечу Тереза, зайдя в комнату. Она садится на край кровати и в отличии от Ариса и Томаса больше вообще не касается меня. Сидит тихо. Необычайно тихо. За эти три дня Тереза была самым разговорчивым человеком. А сейчас молчит. И я очень хочу спросить, что у нее случилось, но челюсть сводит при малейшей попытке заговорить. Но девушка сама подает голос:

— Я принесла для тебя благодарность. За то, что заступился за меня. Когда очнешься, загляни в шкаф.

Я слышу, как со скрипом открывается дверца. Девушка кладет туда что-то, судя по звонкому стуку об дерево, металлическое и тяжелое. И меня не съедает любопытство, так присущее мне.

Мне совсем не интересно, что она принесла.

Томас возвращается всего через полчаса. Выталкивает Терезу из комнаты, говорит идти им с Арисом завтра на занятия, а он справится со мной один.

А потом он ложится на кровать рядом со мной. И обнимает. Сгребает мое безвольное тело и прижимает к себе. Чувствую, как он упирается лбом мне в спину и тихо плачет. И в этом плаче столько боли, столько мольбы, что я, превозмогая себя, поворачиваюсь к Томасу.

Каждое движение отзывается болью. Но я обнимаю его.

Вот и всё. Я просто начинаю в него влюбляться. Прости, Соня.