Любопытство — главный враг любого человека. Нельзя быть любопытным. В детстве всем говорили не трогать чужое. Но когда же я слушал маменьку с папенькой? Поэтому я разворачиваю первый лист. Они вырваны из личных дел. Первый: из дела Томаса.

Читаю то, что напечатано на нем:

«Диагноз: сатириазис. Поставлен в последствии публичного изнасилования. Группа подростков из старших классов, накачав Томаса Флетчера наркотическими веществами, заставила его совершить сексуальный насильственный акт над девушкой N-надцати лет. Было заведено, но вскоре закрыто дело. Томаса признали психически невменяемым и вынуждены были госпитализировать».

Я оседаю на пол. Томас. Изнасиловал. Девушку. Потому что его заставили. Поэтому он не может быть с девушками. Поэтому у него столько болезней. Эти суки причинили Томми столько боли, что мне хочется прямо сейчас найти их и вскрыть каждого.

Я отгоняю красочные картины изувеченных трупов неизвестных подростков и разворачиваю второй лист.

«Ньют Коннорс. В возрасте десяти лет стал свидетелем жестокого убийства. После этого страдает частой потерей памяти».

Это копия медицинского заключения. Моего. Какое к черту убийство? Я пробегаюсь глазами по листу. Переворачиваю на обратную сторону. Фотографии. На них молодая девушка с карими глазами, темно-каштановыми волосами. Чуть вздернутым носиком. И выпущенными внутренностями. К горлу подкатывает тошнота.

Я закрываю рот рукой, но взгляд от фотографий не отвожу. Просто не могу. Меня парализовало.

Голова взрывается от воспоминаний.

Мне десять.

Родители не могут меня забрать сегодня со школы, а поэтому я возвращаюсь сам. На улице уже темно, зимой всегда темнеет рано. Я весело размахиваю рюкзачком и, засмотревшись на звездное небо, на клубы пара, выдыхаемые мною, я поворачиваю не туда. Какой-то тупик. Между двух кирпичных домов в четыре этажа. Я забрел по ошибке в какой-то закоулок, где стоят лишь огромные мусорные баки. Я только хочу развернуться и вернуться к дороге, чтобы найти путь домой, как в подворотне разносится крик. Женский.

Я быстро прячусь за мусорный бак, наблюдая за происходящим из-за него. Сердечко бешено колотится, и я боюсь, что это услышат.

В подворотню, следом за девушкой забегает мужчина.

Он сначала ударяет ее ножом. Раз двадцать, не меньше. Меня рвет, на рюкзак, на школьное пальто. Потому что мужчина выпускает девушке кишки. Он делает это с таким наслаждением, что не видит и не слышит меня. Он вспарывает девушке кожу, отрезает по кусочку.

А потом приезжает полиция.

Пол под ногами качается, как палуба корабля. Я пытаюсь встать, но падаю. Голова кружится, а в глазах темнеет. Я падаю. В последний момент меня кто-то ловит. По запаху ментоловых сигарет и апельсинового мармелада я понимаю, что это Томас. Но мое сознание отключается. Меня колотит. Меня тошнит. Я на грани того, чтобы умереть от шока и наступившей паники.

— Ньют, — Томас держит меня за руку, — это просто паника. Задержи дыхание.

Но я даже не могу вдохнуть. Сердце замедляется и… останавливается? Что?

Нет. Нет. Я не могу умереть от шока и воспоминаний. Только не сейчас.

Это же мне кричит Томас. А потом его губы, потрескавшиеся от мороза, холодные, со вкусом сигарет и мармелада касаются моих. Он целует меня. Держит за руку и целует так, будто это последняя в мире вещь. И самая важная.

И я успокаиваюсь.

Комментарий к Часть 10

Возможно, у некоторых возник вопрос: Мол почему Галли Поултер, если Уил Поултер?

Просто у автора нет фантазии на фамилии, а потому я не придумала ничего лучше, чем дать Галлюше фамилию актера, игравшего его. Такие дела. Так что это не опечатка.

========== Часть 11 ==========

На губах до сих пор привкус спирта, сигарет и апельсинового мармелада. Мне кажется, что я скоро возненавижу эту сладость. Я сейчас вообще весь мир возненавижу. Потому что меня кошмарно тошнит, в горле стоит неприятный ком, как будто состоящий из чистого спирта, а в голове такой шум, как будто там вместо мозга, наличие которого у меня вообще стоит под сомнением, плещется вода, натыкаясь на какую-то преграду.

Всё, что я могу в таком состоянии, это сказать сидящему рядом со мной Томасу:

— Я тебе въебу за поцелуй.

Парень лишь усмехается, и продолжает перебирать мои волосы. Моя голова лежит на его коленях, потому что… я не знаю почему. У меня просто нет сил ни думать, ни говорить что-то еще. Я лежу на кровати Томаса, на коленях Томаса, пока руки Томаса зарываются в мои волосы. И Томас поцеловал меня. Я, сквозь туман боли и шума внутри головы, понимаю, что он не просто помогал мне справиться с паникой, но и воспользовался случаем. Ну да, я ведь действительно, такой шикарный и сексуальный в этот момент, что почему бы меня не засосать, пока я пытаюсь не блевать от собственных воспоминаний, не беспокоящих меня семь чертовых лет.

Стоит признать, что я злюсь на Томаса. Потому что он зачем-то забрал эти листы, потому что я узнал и вспомнил то, что узнавать и вспоминать не хотел совсем. Я добровольно полез в личные дела Флетчера и Ариса, узнав то, что не хотел знать. Было больно. Как будто я не пару листов прочитал, а будто с каждым словом мне под кожу вгоняли лезвия. Сейчас ощущения были еще хуже. Я ведь мог просто отложить это все в сторону, обработать лицо и пойти к остальным. Но мое любопытство оказалось сильнее меня. Я опять наступил на те же грабли, вот только теперь получил по лбу сильнее обычного.

Стоящая перед глазами картина не хочет развеиваться. Девушка с вываленными наружу внутренностями. Томас, насилующий девушку. Как после этого можно хотеть секса еще больше? Как после этого можно остаться в порядке, не сломаться?

Сломанный. Это не про него. Не про кого-либо из нас. Я ведь тоже не сломался после произошедшего, но лишь потому, что мой мозг оказался достаточно умен. Вот только ненадолго.

Арис. Не сломанный. Живой. Улыбающийся так светло и по-доброму, как будто все хорошо.

Никто из нас не сломан. Но все сломлены.

— Томми.

Томас убирает пальцами в сторону мою челку, проводит по лбу кончиками пальцев, совсем невесомо, будто желая забрать все плохое у меня из головы. И я мог бы обвинить его в том, что я сейчас в таком состоянии, но я сам виноват во всем.

— Почему мы здесь? — спрашиваю я, потирая глаза. Даже простое движение рукой дается мне с трудом. Еле сдерживаю тошноту.

Томас смотрит на меня как на идиота. Эй, не смотри так, Томми, ты не умнее меня.

— Потому что тебе плохо, и ты не дойдешь до сво…

Перебиваю:

— Я не о том. Почему мы именно здесь?

Лицо кареглазого мрачнеет. Он убирает мою голову с колен, садится у меня в ногах и стаскивает с них кеды. Я хочу возмутиться, что и сам могу разуться, но сейчас это было бы полной ложью. После кед Томас снимает с меня кофту. Каждое движения парня аккуратное, плавное. Я лежу под парнем, который меня раздевает, которому я хочу врезать, и который в этот момент завораживает своей грациозностью. Хочется крикнуть: «Эй, Томми, ты всего лишь снимаешь с меня кофту, не делай это так, будто… любишь меня.»

В такие моменты у каждого героя книги учащается пульс, сбивается дыхание, сердце готово выпрыгнуть из груди от счастья. Вот только я далеко не в книге с счастливым сюжетом и продуманными до мелочей персонажами. Это чертова, дерьмовая жизнь. И тут нельзя предугадать, что будет дальше. Может, живи я в размеренном темпе, с любимой девушкой, с родителями в шикарной квартире в центре города, моя жизнь была бы очевидной и предсказуемой. Но не тогда, когда я наркоман с множеством диагнозов, лишь услышав которые люди содрогаются. Не тогда, когда все, кто окружают меня, такие же сломленные, потрепанные жизнью, не знающие, что будет через минуту. Сердце каждого из нас работает на износ, каждый из нас в любой момент может загнуться из-за очередной дозы, из-за таблеток, запитых дешевой паленной водкой, из-за лезвия, рассекающего кожу. Потому что все это стало для нас выходом, нашим спасением, нашим избавлением от проблем. Так думал каждый из нас. Вот только выход теперь для нас — это смерть, а спасение стало чем-то мистическим, чем-то, во что уже не верится. Избавление от проблем? Ха. Их стало настолько много, что они заваливают каждого из нас подобно мусорной куче. Проблемы стали обыденностью. Обыденность — гонкой. Кто быстрее: наркотик, движущийся по крови, или смерть?