– Дарр-с-Дуба-Растущего-у-Липы! – закричала она, и он услышал.

– В-Лисьей-Шапке! – выкрикнул он в ответ, пролетая над головами Людей, чтобы зависнуть над ней. – Идем! Идем отсюда!

Когда они по-настоящему произнесли эти имена, Люди вскочили на ноги, принялись тревожно метаться и озираться по сторонам, точно стая Воробьев. Некоторые держали оружие и вяло били им по воздуху или друг по другу. Лисья Шапка оттолкнула их от себя одной рукой, а другой крепко вцепилась в лисью шкурку. Она выскользнула из рук Людей, которые потянулись к ней, чтобы схватить и удержать.

И Дарр Дубраули закричал на них что было мочи: «Вот вам всем! Я вам покажу! Ох как я зол! Это мое!» Так одна Ворона кричала бы другой во время драки; иных кличей он просто не знал. От этих криков Людям, кажется, было больно. Лисья Шапка вырвалась и побежала в лес, а за ней мчался черный Щенок.

Этот миг Дарр Дубраули запомнит лучше всего, и воспоминание о нем будет точно удар в грудь, но при этом Дарр будет и смеяться: глупая девочка побежала не из леса, а в глубину, совсем не в ту сторону, откуда пришли Певец и Дарр Дубраули. Он перелетал с ветки на ветку в лесу, который его ненавидел, и старался не потерять ее из виду, явись она Лисой или Лисьей Шапкой, и звал ее, пытаясь остановить. Наконец она послушалась, и они мчались вместе – девочка и птица. Три черные Собаки продолжали гнаться за ней – Дарр Дубраули не помнит, когда одна превратилась в трех, но теперь они стали крупней, головы большие, как у Коней, и с огромными клыками. Ему они были не страшны – он ведь умел летать, – а Лисья Шапка обходилась с ними так же, как с непослушными Собаками в своем поселении: смотрела им в глаза и приседала, словно чтобы поднять камень, и трусливые Собаки на время исчезали. Никто из бледных Людей не последовал за ними, и Дарр не мог понять почему; вскоре Собаки и Люди остались позади, и они с Лисьей Шапкой оказались в лесу одни.

Они шли долго. Иногда она торопилась, чтобы скорее вернуться домой, расспрашивала его о Певце и Людях в поселении, рассказывала, что ей подарили, что она принесет назад, – если бы он это увидел, то позавидовал бы и захотел забрать подарки в свою сокровищницу, – но она так ничего и не показала. Иногда Лисья Шапка шагала бесцельно, словно собиралась навсегда остаться в этом царстве. С высокого холма она показывала ему поселения Людей, раскинувшиеся вдали, дальше, чем позволяло увидеть его новое близорукое зрение. Там прогуливались Олени; одна Косуля подняла точеную голову и посмотрела на них.

Снова приближалась зима. Он уже не мог толком сказать, в какую сторону они идут, не мог понять, где подень, а где помрак, потому что алое солнце мелькало среди деревьев там, где ему совсем не положено, будто издеваясь над Дарром. А когда он ел в последний раз?

– Запомни все это, – говорила ему Лисья Шапка. – Запомни и напоминай мне, если я забуду.

– Хорошо, – согласился Дарр, чувствуя, как забывает, как память утекает с каждым мгновением, так что много позже придется заново ее создавать – все деревья и всех зверей.

А потом их там уже не было.

– Пришли, – сказала Лисья Шапка, раскинув руки.

Лес поредел, закончился, но не так, будто они из него вышли, а словно деревья ушли оттуда, где стояли девочка и птица.

Вот озеро и остров на нем. И всхолмье за ними.

– Что это было за царство? – спросил Дарр Дубраули. – Что это…

– Счастливая долина, – ответила Лисья Шапка.

Сейчас она казалась бледной и голодной, такой же как Люди, что сидели вокруг нее, когда Дарр закричал: ее будто мучила тоска. Но «здесь» было не «там».

– А почему… – спросил он, – почему мы вернулись таким путем? Я ведь иначе туда попал?

Она смотрела вдаль, прикрыв глаза ладонью от солнца.

– Нельзя выйти тем же путем, каким вошел, – ответила Лисья Шапка. – И если снова туда отправишься, то не войдешь тем же путем.

– Да?

– Потому что, – добавила она, – вернуться вообще невозможно. Только идти вперед.

Широким шагом она двинулась вперед по разнотравью. Дарр Дубраули полетел к старому Дубу: с него он впервые увидел Людей, которые – вот так так! – на том же месте и стояли. Дарр выкрикнул клич прощания, подумав, что, быть может, никогда больше ее не увидит, хоть это и невозможно. Ка! – закричал он. Только это. Но стоило ему произнести это слово – Ка! – мир вокруг изменился: луна, вересковая пустошь, гора, бегущая девочка, которая подняла руку, но не оглянулась, – все разлетелось в разные стороны, стало огромным, но более четким, чем прежде.

Воронье зрение вернулось к Дарру.

Деревья перестали на него смотреть, небо не давило, а солнце потеряло лицо. От озера поднимался холодный синий воздух. И весь мир раскинулся вокруг, открытый для зоркого глаза.

И там, вдалеке, вон там он увидел проблеск сине-черно-фиолетового: Вороны, чем-то занятые на земле. Тут все ясно. Что они там нашли? Что едят?

Он опять закричал: Ка! Ка! – и издалека, где услышали его клич, послышались отклики. «Кто ты такой и чего тебе нужно?» – кричали Вороны, но Дарр Дубраули ответил только: Ка! – и остальные снова откликнулись, и из их кличей сплетался мир. С другой стороны послышался другой зов, откуда-то с поклюва, да: «Подлетишь ближе, и я тебе всыплю!» Дарр Дубраули расхохотался, и от его смеха бурые поля и золотые леса, далекая река, вороньи владения стали сильней, ясней. Его острый взор охватил их. Вот Ка, и вот Дарр здесь.

Только когда Лисья Шапка вернулась в свою деревню, она поняла, что миновал не один сезон, но много лет утекло за несколько дней с тех пор, как она ушла в лес за украденной шкуркой. Знакомые повзрослели и состарились, некоторые умерли; выстроили новые жилища, и в них поселились новые семьи. Она чуть не умерла от неприкаянности. Певец – он постарел, но не изменился – единственный не удивился, увидев ее, единственный не стал в опаске сторониться ее. Он обнял ее, и она заплакала и надолго осталась с ним, бледная и безмолвная, а он заботился о ней.

Потом она рассказала об этом Дарру Дубраули.

Для него тоже за один сезон прошли годы, но тут было сложней сказать. Разумеется, он увидел много незнакомцев на зимней ночевке, но это было обычное дело. Та, кого он называл Младшей Сестрой, вернулась в стаю, одна и очень грустная: однажды, рассказала она Дарру, Бродяга, ее супруг, улетел на дальнюю границу их маленького надела и не вернулся; она его так и не нашла. Больше тут нечего было сказать. Дарра озадачило то, что, когда он спросил, были ли у нее птенцы, она глубоко вздохнула и ответила: «О да, много-много». Но когда он пытался выяснить у других Ворон, как долго его не было, в основном они говорили, что не заметили, как он исчез, поэтому не заметили и его возвращения.

Он занял свое место среди них и о большем не просил.

Так Дарр Дубраули, который мечтал попасть в земли, где вовсе нет Ворон, один из всех соплеменников оказался настоящим странником и, не летая далеко, перешел из своего царства в иное, столь далекое, что жизнь и смерть там были другими, а потом вернулся с вестями об этом, если, конечно, можно сказать «вернулся». Дарр считает, что он – первое и единственное создание не из Имра, которое посетило то царство, и хотя вполне возможно, что он заблуждается, Дарр Дубраули – точно первая и единственная Ворона, которая летала Отсюда Туда и обратно с тех давних времен и до сего дня. О том, как эта способность или это бремя досталось ему, он и рассказывает – можно сказать, что эта история и есть он сам.

Прошло еще несколько лет, и Певец из Озерных Людей умер. Хоть он и говорил Людям, что никогда не умрет, что не может умереть, даже если бы хотел, Люди знали, как понимать эти слова: подобно всем почитаемым мертвецам, он навсегда останется с ними, протянет к ним руку из тех мест, где будет отдыхать, и пировать, и странствовать (недалеко, даже близко, совсем близко к ним), и своим касаньем напомнит о почестях, которые ему по-прежнему следует оказывать, и о многих рассказах и реченьях, которые он им оставил; а они, в свою очередь, примут ладони Людей невообразимых, невидимых, еще не рожденных, но ждущих рождения, и один из них вновь станет Певцом, хотя бы отчасти, вернется к ним с новым учением и новой помощью.