Лисья Шапка задумалась, оторвала длинную травинку и принялась жевать, словно это помогало ей думать.

– Значит, «царство» – это то, что ты есть, там, где ты есть. – Она снова задумалась. – Нет. Это там, где ты есть, когда ты тот, кто ты есть.

А кто же он? Без Лисьей Шапки он был другим, чем рядом с ней. Если у нее есть царство, отличное от его собственного, как далеко он сможет залететь в него, прежде чем оно станет его собственным и он уже не сможет вернуться?

– Ворон сказал, – добавил Дарр Дубраули, – что есть не только царство Воронов и царство Людей, но еще царство мертвых Людей; и там они не мертвы, ну или все еще живы, но как-то иначе.

– Во́роны мудрей Ворон, – сказала Лисья Шапка.

– Есть такое царство? Где мертвые Люди, только не мертвые?

– Когда они там, они те, кто они есть.

Дарр Дубраули потряс головой; мысли неслись слишком быстро.

– А можно, – спросил он, хоть и сам не сказал бы, почему решил, что Лисья Шапка это знает, она ведь ребенок, в конце концов, хоть и выросла, – можно попасть в царство или стать царством, где ты не то же, что другие?

– Можно сидеть рядом с теми, кто не то же, что ты. Как мы с тобой.

– Но ты и тогда не в чужом царстве, так?

– Это ты мне скажи.

– А ты можешь попасть в царство мертвых Людей, прийти туда, оказаться там, если ты не такая, как они? Не мертвая?

– Я не могу, – ответила Лисья Шапка. – Но я – это я.

– А я могу?

– Ты! – Она вскочила на ноги так резко, что Дарр отпрыгнул от Кролика (который точно находился только в этом царстве). – Ты их несешь!

– Кого несу?

Дарр от испуга испражнился.

– Мертвых Людей, – сказала Лисья Шапка и показала открытые ладони, будто в них что-то лежало, хотя там ничего не было. – Ты их несешь, ведешь или сопровождаешь. Твой род. Все это знают.

У него широко открылся клюв.

– Птицы смерти, – сказала Лисья Шапка, а ветер поглаживал онемевшую траву. – Вот кто вы, когда вы там.

Птицы смерти.

Как единое целое стая летит по-над вересковой пустошью у озера, а под ними бойцы спешат навстречу другим бойцам. Сверху сперва кажется, будто ноги у них растут прямо из волосатой головы, а потом – что из спины. Их так много, каждый словно идет своей дорогой, врассыпную, чтобы сойтись с противником один на один, но Вороны – нет, они все вместе, у них одна цель и воля.

Воронам не нужно гадать, зачем Люди это делают. Для этих Ворон происходящее – пожива, создание Людьми новых мертвецов, и, насколько воронье сердце способно к благодарности, они ее испытывают. Вороны первыми собираются на поле боя, за несколько дней до Воронов или Стервятников, потому что лишь они выучили знаки: ночные костры на горном склоне, гулкие звуки, громкие крики Людей, животные и дети спрятаны в загоны и жилища. За несколько дней до этого дня вернулись Озерные Люди, которые ходили на поклюв, они гнали перед собой стадо Коров, и жители поселения встречали их радостными криками, подпрыгивали и били в барабаны. Вороны уже знали, что это верный знак: скоро придут другие и будут драться, чтобы отбить Коров, если смогут.

И вот они, бойцы, больше, чем бывало прежде. До сих пор Людям всегда удавалось прогнать соперников, но легко было видеть, что на этот раз все может обернуться иначе. Если Озерные Люди отступят, эти, другие, захватят их жилища и поля. Тогда у Ворон будет много еды, больше, чем можно съесть. А что, если Озерных перебьют всех до одного? Вороны уже полагались на Людей, их мусорные кучи, их битвы. Теперь им есть дело до того, что происходит на жухлой траве внизу.

На рассвете, прежде чем воины вступили в бой, Озерные Люди вытащили из своего поселения несколько самцов, связанных так, как Люди вяжут пойманных Оленей. На них висели странные вещи, для которых у Ворон не было названия, – бусы, камешки, блестяшки; один казался больным и старым, другой пытался вырваться, прочие смирились, стояли, высоко подняв или повесив голову, и ждали. Выехал на своей повозке Певец и напоил каждого, поднося чашу к их губам. Он долго говорил или пел, а потом двое высоких сильных бойцов вышли вперед и оружием перерезали им глотки, так что Люди повалились в траву. Женщины бросились к ним с криками и принялись вымачивать куски ткани в крови.

Все это время противники приближались. Когда умерли стоявшие на коленях Люди, те, кто это увидел, громко завыли; но от ярости или от страха – Воронам было не понять.

Потом все пошло как обычно, и вот воронья стая смотрит на Людей: те кажутся сверху странными кочками, из которых торчат руки и ноги; Вороны толпами сидят на деревьях, нетерпеливые, голодные. Невозможно понять, что происходит внизу. Запряженные Конями повозки врезаются в отряды пеших бойцов – сидящие в них рубят тех, кто пытается стащить их на землю. Неужели им так это нравится? Когда они так широко открывают рты – это смех? Иные даже забрались на спины Коням, бьют их пятками в бока, чтобы бежали быстрее, – они, кажется, рады больше прочих, и, когда нападавшие сломлены и бегут, они гонят Лошадей им вслед, бьют бегущих своими длинными копьями и топчут упавших конскими копытами. А вот Лошадь и всадника повалили, и враги бросаются на них, как Собаки на мясо.

Сегодня Озерные Люди вновь отогнали других. Выжившие воины торжествуют; они борются друг с другом – не причиняя вред, а по-дружески, хотя ни одно другое известное Воронам создание не дерется в знак дружбы. Те, кто не сражался, собираются вокруг бойцов, некоторых поднимают на плечи, а те возносят к небу оружие, по которому еще струится кровь.

В долгих лучах вечернего света Дарр Дубраули переходил от одного мертвого бойца к другому, заглядывал им в лица, если было во что заглядывать. «Кто вы теперь? – хотел он спросить. – Вы теперь мертвые – куда вы уходите?»

Лисья Шапка сказала: «Ты их несешь. Твой род». Но это чушь. Как бы Вороны могли их нести, да и зачем – безжизненных, выпотрошенных? Но ему казалось, будто они зовут или молят о чем-то.

– Страшно?

Дарр Дубраули вздрогнул и подпрыгнул. Это была Ворона, которую он назвал Потянула-Орла-за-Хвост.

– Нечего бояться, – сказала Потянула-Орла-за-Хвост. – Этих уж точно.

– Да. – Дарр Дубраули поднял голову и добавил: – Уже поздно.

Ночь опустилась слишком скоро, и Вороны не успели начать пиршество – жалость какая. Некоторые осмелились поклевать мертвых, когда среди них еще ходили живые. Не важно: мухи уже слетелись, чтобы спариваться на мертвечине и откладывать яйца, и под конец жарких дней богатство лишь прирастет червями и солнцем.

Когда пришла осень, Вороны, не сговариваясь (да они бы и не смогли договориться), разделились на две стаи. Многие улетели на новую ночевку, вдали от старого места у реки, и устроились среди Дубов и Ольхи на всхолмье над поселением. Оттуда они смотрели на Людей, некоторые каждый день летали к их жилищам, иногда с пользой, иногда без. Когда подступили холода, их ночевка оказалась больше старой. Там же решил зимовать и Дарр Дубраули, хотя родители остались на прежнем месте.

В те времена Вороны знали только два времени года. В одном дни становились все короче и холодней, пока наконец не начинали снова удлиняться. У этой поры было свое название. Когда Вороны ощущали удлинение дней и видели, что солнце встает каждое утро чуть дальше к поклюву, они называли эту пору другим словом. Я писал «весна» и «лето», «осень» и «зима», потому что мы, Люди, испокон веков мыслим четверками, но Вороны прежде думали иначе, да и теперь так думают. Но в те времена, в той земле и Люди мыслили по-другому. Разница в том, что Люди отмечали тот день или ночь, когда пора долгого солнца сменялась порой короткого солнца. Один день, ведущий к зиме, и другой – обратно к лету. Дарр Дубраули думал, что Лето и Зима – это, наверное, царства.

Вскоре после того дня в году, когда (по людскому счету) лето сменилось зимой, дня серебристого тумана и желтой листвы, Дарр Дубраули прилетел с предгорной ночевки, чтобы отыскать Лисью Шапку. Он по-прежнему не знал, что же такое «царство», но, когда говорил с ней – когда слушал ее, – мир вокруг изменялся, будто туман рассеивался и видимое смутно и близко сменялось четким и далеким. С Воронами мир казался просто большим, близким и понятным. Его было видно. С ней – удивительно! – ему иногда становилось почти страшно летать: мало ли с чем столкнешься?