Отложив настойку, Гермиона смотрела на его подрагивающие ресницы и давила в себе желание провести подушечками пальцев по линии его скул. Почему она больше не может злиться на него? Что он с ней сделал? С ее железным характером.

Малфой медленно повернул голову, ощутив дыхание девушки на своей шее и открыл глаза. В стальных радужках бушевала усталость и что-то еще, практически неуловимое. Они сидели так близко, что почти соприкасались носами. Ей следовало бы встать и удалиться, уговорив себя, что сделала все это из благородства, истинного гриффиндорского благородства, которое оставляло отпечаток на всех ее действиях, но она продолжала сидеть, всматриваясь в его глаза. Комната вмиг превратилась в спичечный коробок, стены накалились, норовя сдвинуться и расплющить их.

Гермиона посмотрела на его губы и облизала свои. Малфой проследил за движением ее языка и ехидно улыбнулся. Он знал, чего ей хотелось. Но эта улыбка не была жалящей, как обычно, она, скорее, была приятной. Протянув руку, он намотал на палец ее кудряшку, остановив работу легких. Малфой приблизил свое лицо к ее еще ближе, так, что Гермиона чувствовала запах его зубной пасты на уголке губ. Грейнджер сжала руки в кулаки, чтобы не потянуться к нему, чтобы остановить себя, но желание его поцеловать было таким ощутимым, что она почувствовала, как губы налились кровью, предвкушая касание. Гриффиндорка приоткрыла рот, и он расплылся в улыбке.

― Признай, Грейнджер, тебе просто хотелось увидеть меня без рубашки.

Разочарование пронеслось по ней волной, набивая оскомину.

― Ты просто невыносим, Малфой!

Гермиона тут же отпрянула, садясь в кресло, пытаясь максимально увеличить между ними расстояние и не смотреть на танцующих чертят в серых глазах. Когда краска перестала заливать лицо, а он все не уходил, она решилась спросить:

― Из-за чего это вообще?

― Волдеморт показывает свою беспощадную любовь, ― с сарказмом ответил парень, находясь в слишком хорошем расположении духа для его обстоятельств.

― Разве это логично? ― спросила она, подтягивая ноги на кресло и обхватывая колени руками в желании защититься, закрыться от мира, который был необратимо запятнан жестокостью. ― Разве ты не должен пользоваться его… благосклонностью?

― Ты такая смешная, Грейнджер, ― фыркнул он, смотря на блеклый свет ночника. ― Метка ничего тебе не гарантирует.

― Тогда зачем это все?! ― она ударила ладонями о колени в приступе возмущения. ― Ты мог бы выбрать…

― Нет выбора, Грейнджер, вы — гриффиндорцы — такие наивные, ― произнес он сухо. ― Я делаю то, что должен. Мы все играем отведенную роль, и ты глупая, если думаешь, что можно просто взять и все изменить.

― Выбор есть всегда, ― покачала головой девушка, произнося клишированную, но правдивую фразу. ― Ты мог бы сбежать.

― О, Мерлин, куда сбежать? ― он почти смеялся с ее рассуждений, словно слушая ребенка, который строит свои предположения, почему небо голубое.

― Я не знаю! Подальше отсюда! Австралия, Новая Зеландия, куда-то… ― она запнулась, смотря, как сужаются его глаза в подозрении, и в следующий момент почувствовала резкую боль внутри головы.

― Обливейт, ― произнес собственный дрожащий голос.

Гермиона стоит за спинами ничего не подозревающих родителей и наблюдает, как магия постепенно стирает любые упоминания о ее существовании в их жизни. Воспоминания переносят ее в комнату, где она видит лица Гарри и Рона.

― Мои родители и вовсе меня не помнят, ― эхом отдаются слова в голове. ― Я убедила их сознание в том, что они страстно жаждут перебраться в Австралию. Это для их же безопасности.

― Хватит, хватит! ― закричала девушка, хватаясь руками за виски.

Подняв голову, она наткнулась на понимающий взгляд штормящих глаз.

― Значит, Австралия, ― спокойно сказал Драко.

― Нет, Малфой… ― только сейчас он, наверное, впервые слышал неподдельный, кристально чистый страх в голосе одной из самых храбрых девушек в мире.

― Умно, ― произнес он, наблюдая, как ужас заполняет янтарные радужки.

Она смотрела на него, кажется, не дыша. Вот он и выполнил свое задание, только почему-то от этого становилось совсем паршиво на душе. Мерлин, сознание Грейнджер было просто шелковой шторкой.

― Ты же знаешь, что он все равно рано или поздно выследит их, ― вздохнул Драко, решаясь нарушить тишину.

― Лучше поздно, ― произнесла девушка практически шепотом. ― Я не смогу жить, если с ними что-то произойдет.

Булыжник, размером с Эверест, упал Малфою на грудь, и слизеринец закрыл глаза, вновь отбросив голову. В каком же он, сука, дерьме. Когда успел закопаться так глубоко во всю эту херню, что теперь даже не вспомнит точки невозврата? Блять, Грейнджер, почему нельзя вернуться на год назад, когда я бы побежал к Темному Лорду и без сомнений выдал бы местоположение всех твоих маггловских родственников, не думая об этом и секунду. Не думая о тебе.

Ее легкие сжались в одну точку, не давая дышать. Он теперь знает. Знает, где ее родители. Боже, как она могла быть такой дурой, чтобы проговориться, натолкнуть его на мысль? От собственной беспомощности хотелось разрыдаться. Пожалуйста, пусть возьмут ее, но только не их. Родители ни в чем не виноваты, Мерлин, они ведь даже не принадлежат этому миру!

Слизеринец вновь лежал с закрытыми глазами и не подавал признаков жизни. Он знает, знает, знает… Эта мысль билась в ее голове, пульсируя. Одна ее часть была уверена, что стоит ей покинуть комнату, как Малфой возьмется за письмо Волдеморту или как они там обмениваются новостями? Но другая часть… она молчала, боясь сделать предположение. Он что? Не скажет ему? Это было смешно, но почему-то какая-то частица души Гермионы не верила, что он сможет так с ней поступить. Это убило бы ее.

Веки Малфоя вновь неспокойно дернулись, и она скользнула глазами по его торсу. Места, где рубашка все еще прислонялась к его телу, были напрочь мокрыми. Подойдя к нему, Гермиона осторожно дотронулась до лба парня, поняв, что он почти не осознает ее действий.

― Мерлин, Малфой, у тебя жар, ― сказала она, хватаясь за склянку с ярко-оранжевой жидкостью.

― Что?.. ― дезориентировано промямлил он, потирая глаза.

― Выпей это, ― поднесла она кружку к его губам.

― Я не собираюсь… ― начал препираться он, но Гермиона слишком устала это слушать.

― Не будь ребенком, Малфой, ― разозлено прошипела она. ― Если бы я хотела тебя отравить, то сделала бы это раньше.

Закатив глаза, он все же отобрал горячую чашку из рук гриффиндорки, отметив, что у нее очень красивые пальцы: тонкие, длинные, делающие ручку изящной.

Она смотрела на него, хмурясь. Они впервые разговаривали. На самом деле говорили. Без оскорблений, пререканий и надрывов глотки.

― Мне нужно в кровать, ― сказал Драко, поднимаясь. ― Можешь не наколдовывать носилки, я справлюсь.

И все равно ей постоянно хотелось его стукнуть, выбив из него весь сарказм, который так и сочился из слизеринца в каждой фразе.

Она осталась в комнате одна, клацнув светильник, который при потухшем камине погрузил гостиную во тьму. Гермиона вздохнула, отмечая, что у нее трясутся руки, совсем немного. Теперь все стало еще хуже. Если Пожиратели узнают, где сейчас ее родители, им не составит больших трудностей отыскать их, пригвоздив намертво покорность девушки с их помощью. Гарри, Рон, но только не родители, пожалуйста, не они.

Взяв в руку чашку, оставленную слизеринцем, она ощутила, что он выпил не все. Боже, какое ей дело до напыщенного ублюдка? Он сам пришел в ряды Пожирателей, сам закатал рукав, позволив себя заклеймить, так что теперь? Метания внутри нее раздражали и давили. Гермиона чувствовала, что происходящее в ее сердце слишком неправильное, но в то же время, отказаться, открепить, вышвырнуть из себя это было уже невозможно. С каждым днем нечто в ней росло и набирало силу, как ребенок, обрастая костями и плотью. Становясь частью ее самой.

Решив все же захватить чашку, Гермиона поднялась наверх с решительным желанием уснуть и подумать обо всем завтра, на свежую голову. Проходя мимо комнаты Малфоя, она увидела, что дверь не заперта, и это было само по себе удивительно. День чудес. Когда Малфой находился в башне, его спальня всегда была заперта миллионом заклинаний так, будто ее розовой мечтой было порыться в его шкафу.