― Не пизди мне, грязнокровка.

Следующее, что она почувствовала ― это холод. Ступор. Тело на секунду заледенело и перестало функционировать. Его губы на вкус были как крепкое спиртное. Она ненавидела запах огневиски, но от него пахло чем-то сладким, медовым, перемешиваясь с собственным ароматом Драко и практически вызывая приступ астмы. Нет. Этого не должно происходить. Гермиона уперлась руками в его грудь, отметив, что чувствует подушечками пальцев лишь небольшие пуговки — он снял галстук по дороге. Пожалуйста, прекрати.

Холодные пальцы с силой надавили на ее челюсть, заставляя открыть рот шире. Теплый сладкий язык дотронулся до ее и, облизав кончик, углубил поцелуй. Мерлин. Кажется, весь тот холод превратился в кипящий концентрат, гонимый сердцем ко всем органам вместе с кровью. Ее руки поднялись выше, обнимая его за плечи. Ближе. Нужно еще ближе, иначе я сгорю здесь в одиночку. Он на секунду оторвался от нее, но не сделал даже малейшего шага назад. Они дышали, как после марафона, касаясь друг друга губами.

Это лучший момент, чтобы оттолкнуть его. Лучший момент ретироваться, посмотрев ему в глаза, и ведь обязательно увидеть отвращение. Но руки, все еще обнимающие его, горели и не давали отойти. Подняв голову немного выше, Гермиона не хотела этого видеть. Своего отражения в его почти прозрачных зрачках. Закрыв глаза, она потянулась к нему.

Прекрати это, пожалуйста. Тебе ведь противно, Малфой, скажи же об этом. Чтобы я получила пощечину. Но он не сжалился. Когда он накрыл ее рот своим, она почувствовала как его руки движутся вверх по ноге, поднимая юбку и сжимая кожу. Удовольствие. Бешеная смесь неправильного удовольствия и желания сконцентрировались в районе губ, которые чувствовали укусы, влажные касания языка и совершенно совершенные поцелуи. Идеальные, чтобы заставить забыть о том, где они находятся. Она провела рукой по щеке Драко, чувствуя небольшую щетину и притягивая его к себе еще ближе. Пусть он не останавливается. Жар от его прохладных рук оставался везде, где Малфой касался: бедра, задранная и вытянутая из-под юбки блузка, которая мешала касаться кожи на талии, шея. Гермиона зашипела от боли, когда он слишком сильно вжал ее в стеллаж, и почувствовала, как корешок книги давил где-то прямо между позвонков. Видимо, ощутив это, Драко поднял ее, заставив обхватить себя ногами.

― Малфой… ― голос звучал хрипло, будто она только проснулась. Возможно, так оно и было. От неожиданности она сильнее вцепилась в его плечи.

― Заткнись.

Короткое слово, и Гермиона вновь чувствует, как он тянет, кусает ее нижнюю губу. Повернувшись и прислонив ее к столу, Малфой наверняка чувствовал каждую мурашку на бедрах Грейнджер, сжимая их пальцами. Ей хотелось дотронуться до его живота, провести руками, чтобы знать, везде ли он такой ледяной, но в голове лишь был слышен шум крови. Пульс, который все набирал обороты. Боже, что она делает? Гермиона разрешала целовать себя и раньше: Краму, Маклаггену (та пара секунд, которые хотелось забыть), парню-магглу, с которым она общалась летом, но Малфой не просил разрешения. Он приказывал отдать желаемое. Еще один укус и она выдохнула ему в рот, всхлипнув и получив едва слышный шлепок ниже спины. Гермиона бы покраснела, если бы ее уже так не лихорадило. Прижав гриффиндорку вплотную к столу, жестокий, требовательный, почти болезненный поцелуй прервался. Едва ли не сразу ей стало его безумно мало. Уперев руки о стол по бокам от нее, он жег горячим дыханием ее губы, пытаясь отдышаться. Желание снова притянуть его лицо к себе было практически материальным. Все, чтобы вновь ощутить это. Как поездка на американских горках — слишком много адреналина. Даже кончики пальцев занемели от страха и восторга.

Драко медленно вновь потянулся к ней, и она приоткрыла рот, ожидая нового поцелуя. Нового приступа. Почти предвкушая. Но вместо этого она услышала шепот, настолько близкий, что, проговаривая, он несколько раз дотронулся до ее губ своими:

― Видишь, какая ты лживая сука, Грейнджер.

Слова обрушились на гриффиндорку, как гора камней. Убив, не оставив ничего от нее. Он грубо толкнул ее назад, и Гермиона, пытаясь схватиться за что-то, чтобы удержать равновесие, взмахнула рукой. Где-то справа раздался звук битого стекла, и слабый огонек, который до этого освещал нишу, пропал.

― Черт, ― будучи в совершенном ужасе она присела, чтобы собрать осколки, когда услышала тяжелые шаги мадам Пинс.

― Что здесь происходит? ― недовольный голос библиотекаря доносился до нее как через тысячелетия — настолько далеким он был.

― Я… простите, сейчас уберу, ― пробормотала Гермиона на автомате, тайно радуясь, что разбился единственный источник света поблизости, и мадам Пинс не могла оценить ее внешний вид: смятая юбка, выдернутая блузка наружу, перекошенный галстук и мокрые руки.

Она вся вспотела. Края рубашки прилипли к телу, и, когда волна жара спала, девушку начало буквально трясти от холода.

― Это можно сделать палочкой, мисс Грейнджер, ― напомнила мадам Пинс, видимо, устав смотреть на ее глупые попытки собрать стекла вручную, и ушла, не дождавшись ответа.

Посмотрев ей в след, Гермиона не увидела Малфоя. Он ушел. Господи, какая она идиотка. Шепнув «Репаро», девушка наспех поправила форму. Губы по ощущениям увеличились в несколько раз — настолько распухли. Проведя по ним языком, Гермиона почувствовала вкус мятной пасты, медового виски и самой позорной ошибки в ее жизни.

***

Интересно, существует ли заклинание, способное стереть внутренние ощущения? Или зелье, которое помогло бы выжечь все эмоции? Заморозить, сделать из него манекен, которым он себя и считал, впрочем. Бесчувственной куклой. Потому что это было просто невыносимо. Злость, которая бушевала в нем, несшая Малфоя по коридорам Хогвартса, была такой настоящей, что почти оставляла ожоги. Он ведь сделал все правильно. Проучил ее. Не позволил этой суке даже выставить все так, будто грязнокровка его одурачила. Буквально плюнул ей в лицо ее же словами. Он унизил Грейнджер, показал, насколько сильно она может пасть, подкладываясь под врага. Шлюха. Но злость распирала его изнутри. Злость на себя. Потому что ему не должно было, не имело блять права, понравиться. Этого не могло случиться. Мерзко ей, как же. Ты не знаешь, что такое мерзко, грязнокровка.

Рвотные позывы стояли в горле, и Драко казалось, что его вот-вот стошнит. Она была грязной, такой грязной и отвратительной, что… что он почувствовал облегчение. И готов был сжечь себя за это заживо. Малфой не ошибся тогда. Ему стало легче. Просто отпустило на каких-то пару минут, как не отпускало уже долгие годы. Годы служения Волдеморту, годы над заданиями, которые он был не в состоянии выполнить, годы страха за родителей. На те пару секунд этого не существовало. Воспоминания об этом стерлись и даже глубоко, на подкорке сознания не было никакого жгута вокруг его шеи. Были только ее всхлипы-стоны и кожа, покрытая мурашками.

Мерлин, слава богу, она не касалась его нигде, кроме лица, и даже там кожа все еще чувствовалась грязной. Он сейчас зайдет в ванну старост и умоется, потому что больше нет сил терпеть это. А потом придет в башню и ототрет свои щеки мылом. Никакого сладко-десертного запаха, который он все еще чувствовал на воротнике, потому что она зарывалась в его волосы и не отпускала все это время. Хорошо, что ему хватило мозгов не дать ей касаться себя так, как сам касался ее. Лицо, живот, вздрагивающий при каждом его прикосновении, голые ноги, упругие по ощущениям ягодицы… Грейнджер вся была в отпечатках Малфоя.

Ванная старост еще никогда не была так далеко. Он почти бежал к ней. Сейчас, сейчас я умоюсь, и все пройдет. Меня просто стошнит прямо в раковину от ее привкуса на губах.

― Драко! ― он услышал отдаленный женский голос, но даже не подумал сбавить шаг. В жопу их всех. ― Драко!

Кто-то повторил его имя уже ближе. Твою мать, если тот, кто зовет Малфоя, хочет остаться жив, пусть лучше не трогает его. Пусть проваливает нахрен.