Эбигейл рассказывала мне о нем — около года назад его обвинили в ереси, заключили в Тауэр, где спустя три недели обезглавили, заменив сожжение, на более мягкий приговор.

Говорить об этом вслух я, разумеется, не стала, и увела разговор в другое русло.

— И во что же вы играли?

Виконт посмотрел на меня и улыбнулся. Третий раз за время нашего знакомства.

— В лесных разбойников. Я был Робином Гудом, а Фрэнсис Малышом Джоном. Как-то раз мы умудрились здесь заблудиться, и слуги отца нашли нас лишь глубокой ночью. — Он усмехнулся. — Ох и влетело же нам тогда…

— А я однажды убежала от гувернантки и отправилась в город с детьми ремесленника, что жил на соседней улице. Мы весь день прошатались по Лондону, где они учили меня просить милостыню и воровать хлеб у торговцев. После этого Эбигейл заставила меня тридцать раз прочитать «Отче Наш» на латыни, стоя при этом на горохе.

— Ваша семья всегда была католической? — Стенсбери вдруг резко сменил тему.

— Да, — на всякий случай соврала я, делая это, впрочем, без лишнего фанатизма.

— Наверное, тяжело было принять новую веру? — будто бы невзначай спросил он.

— Меня тогда и на свете не было, — говоря это, я не лукавила, — а потом… король Генрих был по большому счету лоялен к папистам, если те открыто не выступали со своими взглядами.

— И все же, когда на трон взошла Мария вы покинули двор, — заметил он.

Я ждала, что Стенсбери сейчас спросит «Почему?», но этого не произошло. Значит ли это, что он проверяет меня? И если да, то на что? Сомневается в искренности моих убеждений? Я с самого начала знала, что виконт и его семья католики, но ни он, ни Маргарет не были похожи на фанатиков и даже просто истово верующих, хотя на стенах в Фитфилд-Холле и висели распятия.

— Жизнь при дворе требует денег, а у нас их, как вы знаете, в последнее время не хватает. Вот и пришлось потуже затянуть пояса, да и Эбигейл устала от шумной придворной жизни.

Он повернулся ко мне.

— Наверное, мне следует извиниться за то, что лезу не в свое дело, — сказал Стенсбери. — Но я повторю то же, что и вчера. Очень скоро, леди Лесли, вы станете моей женой, и я надеюсь, что между нами не будет тайн. Я не терплю лжи.

От его взгляда у меня по спине пробежал холодок. В голосе виконта не слышалось угрозы или недовольства, но я не сомневалась, что в гневе он страшен и лукавства не простит.

— С чего вы решили, что я буду вам лгать? Вы в чем-то подозреваете меня?

— Нет, — ответил он, глядя мне в глаза, — просто говорю, как есть. Будущим супругам лучше знать все друг о друге заранее, не находите? Не хочу, что бы вы боялись меня, а вы боитесь, я это вижу. Так вот знайте, мне вы можете говорить все, что думаете, даже если это не совпадает с моим мнением. Лучше так, чем ложь и притворство.

— Да, я опасаюсь вас, — отпираться теперь не было смысла. — Опасаюсь, потому что совсем не знаю, вы угрюмый и немногословный, хотя и не кажетесь жестоким. У меня не такой уж большой опыт общения с мужчинами, а мой покойный супруг был человеком совсем иного склада.

Теперь Стенсбери глядел на меня с явным интересом. Наверное, не ожидал, что я и в самом деле скажу то, что думаю, но, было совершенно ясно, что это пришлось ему по душе.

— Да, я и впрямь не очень общителен, — признался он, — но не кажется ли вам, что это лучше, чем пустая болтовня? Особенно для мужчины.

— При дворе каждый второй болтун, — сказала я. — И немало доносчиков, которые с радостью превратно истолкуют любые ваши слова. Нет ничего, чего нельзя извратить дурным пересказом. И это еще одна причина, по которой мы покинули дворец.

За разговором я и не заметила, как мы выехали на небольшую поляну, в центре которой темнело озеро. Заросшие рогозом берега полого спускались к воде, на поверхности которой недвижимо застыли опавшие листья и мелкие ветки. На противоположной стороне стояла на одной ноге мокрая от дождя цапля, зорко выглядывая неосторожных лягушек.

— Если вы жили при дворе, то, должно быть, слышали о том, что произошло с Фрэнсисом, — сказал виконт, устремив взгляд на черную гладь.

— Да, — я не хотела заводить об этом речь, но если он сам заговорил, значит, то было ему необходимо. — Мы не были знакомы, но мне, правда, очень жаль. Примите мои соболезнования.

— Его тоже арестовали по доносу, — будто не слыша меня, продолжил виконт. — Фрэнсис был хорошим, но не умел держать язык за зубами. Увы.

Цапля выследила, наконец, зазевавшегося лягушонка, молниеносно ухватила бедолагу клювом и тотчас проглотила.

— Его оклеветали?

— Нет, — тихо сказал Стенсбери после короткой паузы. — Он был протестантом.

На несколько мгновений воцарилась тишина. Не насытившаяся цапля снова заняла выжидательную позицию у берега, хищно двигая маленькими черными глазками.

— И… — я не была до конца уверена, стоит ли спрашивать о таком, но раз виконт хочет, чтобы я говорила начистоту, все же спросила, — как вы относились к этому?

Стенсбери повернулся ко мне. Наши взгляды встретились.

— Он был моим кузеном.

— Вы, верно, очень любили его, — я подошла поближе и коснулась затянутой в кожаную перчатку руки.

— Да… — медленно ответил Стенсбери. — Любил. — Вдруг он крепко сжал мои пальцы, но в следующую секунду отпустил. — Нам пора возвращаться. — Он посмотрел на небо. — Вот-вот начнется дождь.

По возвращении мы отогревались у жарко натопленного камина в библиотеке на втором этаже. Агата принесла разогретое вино со специями и пирог из осенних яблок. Вечер еще не вступил в свои права, но из-за туч и темных деревянных панелей на стенах комнату окутывал вязкий сумрак.

Первый же глоток вина разлил по телу умиротворяющее тепло, и я с наслаждением сжимала кружку обеими руками, согревая озябшие пальцы. Стенсбери, видя это, поднялся с кресла, взял с подоконника плед и укрыл мои ноги.

— Благодарю, мистер Стенсбери.

— Можете звать меня Ричардом, — великодушно разрешил он.

— Благодарю, Ричард, — повторила я, пробуя это имя на вкус. И мне понравилось, как оно звучало из моих уст.

— У вас, должно быть, сложилось не слишком радужное мнение об этих местах, — предположил он и посмотрел в окно, — согласен, осенью здесь тоскливо, а зимы суровые.

— Я не боюсь холода.

Ричард посмотрел на меня и вскинул бровь.

— А чего вы боитесь?

— Много чего, — ответила уклончиво, — я вообще довольно трусливый человек.

— В самом деле? — усмехнулся он. — Мне так не показалось. Не каждая столичная дама отважится бросить прежнюю жизнь и уехать в глухомань на другой конец страны к незнакомому человеку.

Я не сдержала улыбки.

— Мой первый брак сложился почти по такому сценарию, с той лишь разницей, что барон жил в предместье Лондона. И тогда я ничего не знала о семейной жизни.

Ричард вздохнул, и взгляд его сделался серьезен.

— Я слышал он был богатым человеком, и вы ни в чем не знали нужды. Это так?

— Не совсем. Мы действительно не нуждались, но и чрезмерной роскоши не позволяли. Барон Лесли был разумным хозяином, и научил меня распоряжаться финансами.

Ричард взял стоящий у огня кувшин, заново наполнил наши кружки, протянул мне и сделал большой глоток. Поморщился, обжигая горло, и заговорил:

— Как вы уже поняли, Элизабет, я не располагаю большими деньгами. У меня есть замок и три сотни акров земли, но с трудом хватает средств, чтобы содержать все это. Слуг почти не осталось, лишь те, кому некуда идти, а мой годовой доход составляет около трехсот фунтов в год, и то, если есть урожай, а крестьяне платят аренду. И я сразу говорю, что не смогу дать вам той жизни, какая была у вас с прежним супругом.

Мне стало обидно. Неужто, он, правда, считает, что меня волнует исключительно материальная сторона?

— Последние два года мы сами экономили на всем возможном, и даже при дворе я не позволяла себе слишком дорогие наряды и украшения. И вы, конечно, знали об этом, когда договаривались о нашей свадьбе. Не разумнее ли было найти более состоятельную невесту? И поверьте, я знаю цену деньгам и умею распоряжаться ими. Не бойтесь, я не стану требовать у вас турецких шелков и драгоценностей, если вы беспокоитесь об этом.