Барон был стар и болен, порой невыносимо капризным, как это часто бывает в преклонном возрасте, но в целом относился ко мне с теплотой, и даже больше как к дочери, нежели жене. Мои супружеские обязанности в большинстве своем сводились к присмотру за фактически немощным человеком. Спустя два года он тихо и без мучений отошёл в мир иной. Сохранив добрые отношения с его детьми от двух первых браков, я получила полагающиеся мне по договору деньги, и вновь вернулась под крышу тётиного дома в Патни. Будь у меня такая возможность, я приобрела бы собственный дом и зажила самостоятельной жизнью, но, увы, на такую роскошь моего наследства не хватало. Зато за это время, как выяснилось, тётушка набрала долгов, а кузен проигрался в карты, едва не доведя семью до полного разорения. Первым моим желанием было послать нерадивого братца ко всем чертям, но Томми, находясь в пьяном угаре, грозился свести счёты с жизнью, стоя в гостиной с отцовским мушкетом у виска, и одному лишь Богу ведомо, чем бы это кончилось.

— Я всё отдам, Бесси, — клялся Томас, стоя на коленях и целуя мне руки — отдам до последнего пенни, да не сойти мне с места, если я совру!

Стоит ли говорить, что земля не разверзлась под его ногами, и, вскоре этот толстый, неповоротливый увалень взялся за старое?

…Настали долгие безрадостные дни. Денег катастрофически не хватало, и лишь благодушием юного короля Эдуарда мы худо-бедно оставались на плаву. Тогда ещё было возможно оставаться при дворе, хотя и слепой видел, что слабый болезненный монарх долго не протянет. И когда в возрасте пятнадцати лет Эдуард последовал за отцом, началось то, чего боялась вся страна.

Юная Джейн Грей провела на троне всего девять дней, затем ещё год томилась в тюрьме, пока новая королева не решилась отправить шестнадцатилетнюю девочку на плаху. Над страной вновь раскинулось знамя католической Церкви.

Супруг Марии, король Филипп привёл с собой несколько тысяч испанцев, заполонивших Лондон подобно крысам. Гордые и надменные, они расхаживали по улицам, устанавливая свои порядки, что в конечном итоге привело к кровавым стычкам и последующими за ними расправами над протестантами. Взошли на костер Томас Кранмер и Хью Латимер, сложил голову на плахе Эдвард Сеймур… С маниакальной тщательностью Мария разрушала все, что создал её отец, король Генрих, когда-то также вытравивший под корень католическую веру, заменив её англиканской.

Оставаться при дворе, на глазах у фанатичной королевы и её советников, было равносильно самоубийству. Да и двор нынче стал не то, что прежде. Балы и рыцарские турниры почти не устраивались, роскошь и блеск сменились жёстким аскетизмом, и Уайтхолл застыл в тревожном напряжении. Казна пуста, в стране разруха и вот-вот вспыхнет восстание, на площадях полыхают костры, а на улицах, в тавернах и постоялых дворах не прекращаются стычки с испанцами.

В таких обстоятельствах лучше держаться подальше от двора, и, как бы ни относилась я к тёте Эбигейл, она была права, когда убедила нас покинуть королевский дворец.

…Я лежала с открытыми глазами, разглядывая балдахин над кроватью, но сон не шел. Джейн не была моей близкой подругой, но она понимала меня и всегда относилась с добротой. Бедные Джордж и миссис Слеттери — плевать на запрет Эбигейл, завтра же нанесу им визит. И всё-таки она явно что-то недоговаривала. И я понимала, что, кажется, знаю, что именно.

В очередной раз перевернулась на бок и закрыла глаза. Нужно попытаться уснуть, иначе голова разорвётся от мыслей. Утренние новости вкупе с нахлынувшими воспоминаниями сводили с ума. Я привыкла быть сильной и просчитывать всё на два хода вперёд, прежде, чем сделать шаг, но сейчас мне хотелось запереться в спальне, свернуться калачиком и снова стать маленькой девочкой. Чтобы папа был жив, целовал перед сном и дарил деревянные игрушки.

В какой-то момент усталость взяла своё, и я забылась глубоким сном, а когда открыла глаза, за окнами уже сгущались сумерки — стало быть, проспала весь день. Рядом с кроватью, на тумбочке, тускло коптила масляная лампа, оставленная служанкой, а в кресле лежало её рукоделие. Голова гудела, мышцы затекли, и вместо привычной бодрости, которую должен приносить сон, я чувствовала лишь ещё большую усталость.

— Мисс Элизабет, — дверь открылась, и в комнату зашла Мэгги с подносом, — проснулись, наконец. Вот, — она поставила поднос на тумбочку, — Боб приготовил ягнёнка в меду и тушёную репу. Пальчики оближешь!

Я никогда не страдала отсутствием аппетита, но сейчас одно лишь упоминание еды вызвало тошноту. Мэгги смотрела на меня с осуждением, качала головой и почти подсовывала под нос тарелку.

— Надо есть, мисс Элизабет, — строго сказала она. — Голодом себя заморить хотите? И так прозрачная, как русалка, того и гляди ветром унесёт.

Понимая, что она не успокоится, пока я не съем хотя бы половину того, что лежит на подносе, взяла тарелку и прибор. Наш повар Боб настоящий кудесник — одна из тётушкиных подруг даже пыталась переманить его себе, после чего Эбигейл, больше не звала её к нам в дом, но в тот день я была физически не в силах оценить плоды его стараний. Послушно забрасывала в рот куски, жевала, но не чувствовала вкуса.

— Мужчинам нравится, когда у женщины хороший аппетит, — философски заметила Мэгги. — В Нортумберленде говорят, что если жена хорошо ест, значит, родит сильного и крепкого наследника.

— Но мы-то не в Нортумберленде, — сказала я. — И, слава Богу.

Мэгги опустила глаза, и спешно попыталась увести разговор в другое русло повседневной болтовней, чем и выдала себя с потрохами.

— Мэгги, — строго сказала я, откладывая тарелку, — а ну-ка, посмотри мне в глаза.

Девушка виновато подняла голову.

— С чего это ты заговорила про Нортумберленд?

Я точно помнила, как несколько дней назад Эбигейл тоже болтала что-то о северном графстве, будто бы невзначай, но тогда пропустила это мимо ушей. Смутная догадка ещё не успела обрести форму, когда в спальню зашла тётушка. Мэгги было достаточно одного её короткого взгляда, чтобы всё понять и выйти из комнаты, оставив нас наедине.

Эбигейл закрыла дверь, плавно, точно кошка, подошла к кровати и присела на край. Мягко улыбнулась и взяла меня за руку. Она очень хотела показаться заботливой, но эта несвойственная ласка вызвала прямо противоположную реакцию.

— Я надеюсь, ты хоть немного отдохнула, — с той же заискивающей улыбкой сказала Эбигейл, поглаживая мою ладонь.

— Почему Мэгги говорила о Нортумберленде? — спросила я напрямую.

В отличие от служанки Эбигейл посмотрела мне в глаза.

— Потому, что скоро тебе предстоит туда отправиться, — спокойно ответила она. — Ты ведь так хотела уехать, — последнюю фразу тётушка произнесла почти с откровенной издёвкой.

Неясные домыслы, наконец, сложились в чёткую картинку. Эбигейл было совсем не обязательно продолжать, чтобы я всё поняла.

— Ты когда-нибудь слышала о Стенсбери из Фитфилд-Холла? — спросила она.

Стенсбери… Что-то знакомое. Хотя по большому счёту эта фамилия мне ни о чём мне не говорила — возможно, когда-то я слышала её при дворе, но точно сказать не могла.

— Вы нашли ещё одного богатого вдовца, дышащего на ладан? — я изо всех сил старалась, чтобы голос звучал спокойно, но получилось откровенно плохо. — Надеюсь, ему меньше восьмидесяти лет, а во рту остался хотя бы один зуб.

— Твой сарказм сейчас совершенно не уместен, Элизабет, — тётушка обиженно вздёрнула острый нос. — Но я рада, что ты воспринимаешь это как должное.

Эбигейл скверно разбиралась в людях, и уж тем более, не умела читать по лицам, хотя сама была убеждена в обратном. Я не воспринимала это как должное. Просто моя усталая, измотанная голова в тот момент ещё плохо соображает. Но одно было совершенно ясно — в скором времени мне вновь предстоит идти под венец.

Тётушка истолковала моё молчание на свой лад, и потому с энтузиазмом продолжила

— Ричард Стенсбери — виконт, — последнее она произнесла таким голосом, что здесь уместнее было бы слово «король». — Он владеет старинным имением и тремя сотнями акров земли впридачу.