— Сейчас. Дайте мне еще секунду. — Я наклонилась и коснулась губами щеки Алекса. Кожа была сухой и горячей. — Не смей сдаваться, слышишь меня?

Больше всего я опасалась, что на том конце провода окажется мой отец или кто-то из родителей Алекса – просто не представляла, как буду разговаривать с ними. Но это был Шеффилд. Скупо осведомившись о моем самочувствии, он так же безразлично выразил облегчение от того, что со мной все хорошо, зато его беспокойство о судьбе отснятого материала было совершенно искренним.

— Я не имею ни малейшего понятия, что стало с камерой и не собираюсь выяснять это сейчас.

Майкл хотел ответить что-то, но слушать я не стала – положила трубку, понимая, что этим, вероятно, уничтожила свою карьеру.

После этого меня почти силой вернули в палату, и я проспала весь следующий день.

***

— Нет. Он еще не пришел в себя, но опасности для жизни нет. Доктора уверены, что со временем он сможет восстановиться.

Я нарезала круги по палате, прижимая к уху спутниковый телефон. Трубка была тяжелой, неудобной и слишком широкой для моей ладони, но держать ее я могла только правой рукой: не левой были выбиты пальцы.

— Хорошо, — Инге повторила это уже третий раз. — Спасибо, Тэсса.

— Мне-то за что? — я посмотрела на Алекса. Он спал, но на лице все равно проступала боль. Она пробивалась даже сквозь анальгетики и отсутствие сознания. — Выпей лучше чаю и постарайся отдохнуть. Тебе сейчас не только о себе надо думать.

— Я пытаюсь, — Инге шумно выдохнула. — Ты ведь могла бы уже уехать, вернуться туда, где безопасно, но…

— Не говори ерунды, — ее дрожащий голос раздражал и одновременно вызывал сочувствие. — Ты сама знаешь, что не могла.

Я представляла ее, расхаживающую по гостиной, мечущуюся, как загнанный зверек, лишенную возможности быть рядом с тем, кого безмерно любила. А в том, что Инге его любит, сомнений нет. Интересно, кто из нас находится в худшем положении?

— Я позвоню, как только будут новости.

Стоило вернуть телефон санитару, как через пять минут мне принесли его снова. На этот раз звонила Агнесс. О случившимся она узнала от Инге, но дозвониться смогла лишь через несколько часов. Тетя всегда была импульсивной и чересчур восприимчивой, а уж если дело касалось ее детей, превращалась в комок паники, и несложно представить, в каком состоянии находилась сейчас.

Минут десять мне потребовалось только на то, чтобы ее успокоить, хотя успокаивать по большому счету было нечем: Алекс жив, но прогнозы… Я соврала Инге, что все хорошо лишь за тем, чтобы успокоить: не хватало только, чтобы она потеряла ребенка; а теперь пришлось врать и Агнесс. Способность к хладнокровной лжи, особенно, когда этого требуют обстоятельства, я обнаружила в себе давно, и теперь сомнительный талант оказался полезен как никогда прежде. Через полчаса Агнесс поверила мне, перестала рыдать в трубку, и мне стало немного легче.

— Видишь, на что ты толкаешь меня? — грустно пошутила я, держа его за руку.

В ответ Алекс едва ощутимо сжимал мою ладонь, но это было единственной реакцией, и в последние двое суток стало чем-то вроде нашей формы общения. Я говорила – он двигал рукой.

— Если мы выведем его из сна сейчас, болевой шок может спровоцировать остановку сердца, — сказал врач за моей спиной.

Я ничего не смыслила в медицине, но еще в школе нам говорили, что чем дольше человек находится без сознания, тем выше риск нарушений мозговой деятельности: не получая достаточного количества кислорода, клетки отмирают и уже не восстанавливаются. Конечно, я не стала указывать на это врачам, строить из «шибко умную» как говорил папа, тем более, что после всех наломанных дров меня вряд ли можно было назвать умной.

Умная девочка не стала бы продавать себя ради призрачной возможности успеха, не стала бы рушить собственную жизнь и жизни тех, кто имел несчастье оказаться рядом. Все совершают ошибки, но некоторые понимают их слишком поздно. В стремлении схватить все и сразу, усидеть на двух стульях, я мчалась в бешеном ритме, как пьяный водитель на ночной дороге: жала на газ, вылетала на встречную и, в конце концов, очутилась в канаве, придавленная разбитым автомобилем. Вот только стоила ли овчинка выделки?

***

Алекс пришел в себя через три дня. Было раннее утро, и солнце только-только поднималось над линией горизонта. В палате царил маслянистый сумрак, и ночь я фактически провела без сна: закрывала глаза, проваливаясь в тревожную дрему, вскакивала от малейшего звука, а когда понимала, что он исходит не от Алекса, снова пыталась уснуть.

Моя ладонь уже по привычке лежала поверх его, и в какой-то момент я ощутила движение под пальцами. Не такое слабое, как раньше – крепче, увереннее.

— Тэсса. — Хриплый голос ворвался в полудрему, разнеся ее на тысячи осколков.

Я встрепенулась и едва не снесла с тумбочки торшер, успев подхватить его в последний момент.

— Решила разгромить больницу? — Алекс смотрел на меня из-под полуопущенных век, взгляд был потерянным и расфокусированным, но даже в таком состоянии он улыбался.

— Черт бы тебя побрал.

Это, конечно, было совсем не то, что следовало сказать только что пришедшему в себя человеку, но эмоции опередили разум.

— Я чуть не поседела, пока торчала здесь с тобой.

Хотелось обнять его, стиснуть и останавливало лишь бинты и трубки. Вместо железной хватки я осторожно коснулась его щеки.

— Самое страшное позади.

***

«Страшное» и правда миновало, но началось самое трудное – восстановление. Я еще слишком хорошо помнила, как возвращался к нормальной жизни Брайан, а теперь мне предстояло пройти через это снова.

Из нашей команды Алексу досталось больше всех: напарник и оператор не пострадали, а я отделалась пустяковыми травмами.

… Каждое утро, в шесть часов в палату приходил врач и лично контролировал состояние ран, пока медсестра делала перевязку, после начинались лечебные процедуры, а за ними наступал мой черед. В принципе Алекс мог обходиться и без посторонней помощи, но мне не была в тягость забота о нем: несколько часов в день мы проводили в больничном дворе, я помогала ему бриться и принимать душ, а вечером читала вслух.

С Инге мы по-прежнему оставались на связи, и мне она звонила даже чаще, чем Алексу.

— Он не слишком откровенен со мной, — призналась она. — Да и не был никогда, если честно. А я ведь переживаю.

— Уже не стоит. Знаешь, сперва я тебя обманывала, потому что прогнозов не было, а теперь, — я посмотрела вниз, в окно, где Алекс курил на скамейке в компании бодрого одноного пехотинца, — бояться нечего. Думаю, это его последняя командировка. Медсестра проболталась вчера, что к дальнейшей службе он негоден.

Пару секунд в трубке висела тишина.

— Слава Богу. Нельзя так говорить, но… Черт, как же я рада.

Я понимала Инге. Лучше вернуться домой подстреленным и хромым, чем в цинковом гробу.

По сути мне больше было незачем оставаться в госпитале. Ничто не держало меня здесь. В один из дней мне снова принесли спутниковый телефон, и снова звонил Шеффилд.

— Детка, это просто бомба! — заорал он в трубку так, что у меня заложило уши. — Охренительно круто! Я только что получил материал. Ты вообще в курсе, что момент взрыва попал в кадр?! О, крошка… крошка… Ты – моя лучшая инвестиция. Уж прости, что налетел на тебя, ну сама понимаешь. Давай, собирайся и приезжай в Нью-Йорк, свожу тебя в “Sixty Five” [1] и еще шмотками побалую. А потом рванем куда-нибудь вместе. Надо же набраться сил перед следующей командировкой. Кстати, что думаешь насчет Гавайев?

Я слушала его, но не слышала. Майкл все тараторил и тараторил, кричал что про званый ужин в «Ритце» [2], платье от Донны Каран, и слова сливались в нестройный гул.

— Я показал материал ребятам из CNN, — продолжил он. — Они в восторге. Киса, ты понимаешь, какой куш сорвала?

— Шик и блеск, — безразлично ответила я, глядя в окно. Мысли были заняты совсем другим.

— Ладно, ладно, — засмеялся он, — ты, видать, еще в шоке, поэтому еще раз говорю: задницу в руки и ко мне. Будем пировать и пожинать плоды.