— Привезешь хороший материал, получишь не только деньги, но и имя, — он посмотрел мне в глаза и доверительно похлопал по плечу. — Ты, главное, постарайся там не умереть. — Гэвин засмеялся, очевидно считая эту шутку оригинальной.

Конечно, мы заключили договор. Это давало мне определенные гарантии и страховку, но в случае смерти или увечья, «Friday News» в целом и Гэвин Уотерс в частности снимали с себя все обязательства. Именно об этом не раз говорил нам на лекциях Брайан – быть журналистом – значит, ходить по краю. Я ехала в Ирак на свой страх и риск.

— Тогда у меня тоже есть условие.

Раз уж я собралась рисковать здоровьем, а, возможно, и жизнью, нужно извлечь из этого максимальную выгоду.

— Слушаю тебя.

— Отправьте меня на базу «Эль Комачи» [3]. Там служит мой двоюродный брат.

Я убеждала себя, что делаю это из соображений безопасности: молодая девушка в окружении вооруженных мужчин с деформированной психикой – ситуация весьма рискованная, и будет лучше, если рядом окажется тот, кто в случае чего сможет меня защитить.

В действительности же я понимала, что это лишь отговорка. Там, куда изначально планировал отправить меня Гэвин, служили и женщины, но даже без них с домогательствами в армии дела обстояли строго.

Мне просто хотелось увидеть Алекса.

Казалось, сама Вселенная приложила к этому руку. Знак свыше. Гэвин Уотерс, который почему-то вспомнил именно меня. У него, несомненно, были и другие претенденты, но он выбрал никому не известную Тэссу Блумвуд. Или же он мог отправить меня в Афганистан, или Ливию, где тоже шли военные действия. Но нет. Да, мне просто хотелось верить, что все неслучайно, и я понимала это. Понимала, но не хотела признавать.

***

Дома разразился скандал почище того, что был в Шердинге. И, так же, как когда-то Алекс, я сообщила им все буквально за несколько дней. Отец кричал, грозился запереть меня дома, отобрать кредитные карточки и отправить в психушку. И, конечно, то, что на базе я буду под присмотром Алекса, не стало для него весомым аргументом. Он был уверен, что я рехнулась и, возможно, был не так уж далек от истины. Но решение я приняла. К тому же мне исполнился двадцать один год, и по закону родители уже не имели надо мной никакой власти.

Я чувствовала себя монстром, неблагодарным чудовищем, и действительно была им. Во мне говорил эгоизм, я не думала о чувствах отца – да, черт возьми, даже Марси, которая любила меня, пусть и делала это так, как умела. И, тем не менее, я была уверена, что поступаю правильно.

Накануне отъезда я успокаивала их, что не покину пределы военной базы, что Алекс будет рядом, и, в конце концов, это просто командировка. Вот так мы и причиняем боль близким, порой делая это неосознанно.

Ранним утром отец привез меня в аэропорт. Я хотела взять такси, но он был непреклонен. «Раз уж мои слова ничего для тебя не значат, так дай хоть проводить». Папа ошибался. Я любила его. Любила бесконечно, и ненавидела себя за то, что делаю, но продолжала гнуть свою линию. Амбиции и целеустремленность могут сослужить хорошую службу, поднять на вершину, но какова цена?

— Со мной все будет хорошо. Обещаю.

Я коротко поцеловала его на прощание и поспешила к зоне таможенного контроля. Долгие проводы – лишние слезы.

В самолете я заказала виски. Алкоголь – не лучший помощник, но в тот момент мне нужно было расслабиться. Я была натянута, как струна. Чувствовала, что еще миг - и разорвусь. Отступлю, испугаюсь. Я ведь никогда не была храброй. Скорее, безрассудной. И это роднило нас с Алексом. Он понимал меня так, как не мог понять Брайан, отец и даже Джесс, которая всегда была немного сумасшедшей.

С Брайаном вообще вышла отдельная история. Узнав о том, что я собираюсь в Ирак, он позвонил Гэвину и стал требовать, чтобы «Friday News» нашли другого корреспондента. После этого разговора Уотерс позвонил мне и спросил, точно ли я согласна. До этого момента Гэвин не знал, что мы с Брайаном встречались и сказал, что если бы его невеста собралась ехать в горячую точку, он бы ни за что ее не пустил.

— Хорошо, что я не твоя невеста.

***

Военная база «Эль Комачи» находилась в ста пятидесяти километрах от иракской столицы. В аэропорту Багдада меня ждал «человек Уотерса». Махади был из местных, и хотя Гэвин и уверял, что бояться сопровождающего не стоит, при виде него мне сделалось не по себе. В моем понимании именно так и выглядел уважающий себя террорист-смертник: темная мешковатая одежда, под которой легко можно спрятать пояс шахида и традиционная «арафатка» укрывающая голову и плечи. Добавьте к этому бороду, блестящие черные глаза из-под густых бровей, и получите его портрет. На вид ему можно было дать лет тридцать – тридцать пять.

Я невольно замедлила шаг. Впрочем, отступать было поздно. Махади узнал меня, замахал рукой и поспешил навстречу.

— Мисс Блумвуд, — он улыбнулся и очень по-европейски пожал мне руку. — Меня зовут Махади-аль-Хафси Эльчин-нур-Зураб. Но для вас просто Махади. — Он засмеялся. — Добро пожаловать в Багдад.

У здания аэропорта нас ждал пыльный «Хаммер». Махади сказал, что он приписан к военной базе, но никаких опознавательных знаков я не увидела.

— Не положено. — Махади заметил сомнение в моем лице. — Гражданских перевозим, не привлекая внимания. Вас, американцев, здесь не любят.

Он открыл мне дверцу пассажирского сиденья. Немного помедлив, я все же села и застегнула ремень.

— Вы тоже?

Махади захлопнул дверь, повернул ключ зажигания.

— А кому понравится, когда его страну рвут на части? Я вижу, вы боитесь меня. Не стоит. Я не причиню вам вреда.

— Надеюсь на это.

Ничего другого мне и не оставалось.

Мы поехали через город. То, что было за окном, решительно отличалось от всего, виденного мною ранее. На узких улицах мечети и квартирные дома стояли впритык друг к другу, и всюду мелькали вооруженные солдаты. Почти все здания были построены из белого или светло-серого кирпича, отчего город казался еще более пыльным и грязным. Прямо на тротуарах теснились торговые точки под дешевыми разноцветными зонтами.

Местные, все, как один походили друг на друга, особенно женщины: с ног до головы укрытые хиджабами, они черными тенями скользили по улицам. Гомон стоял жуткий: голоса, автомобильные сигналы и собачий лай сливались в нестройный хор.

Мы остановились на светофоре, и, откуда ни возьмись, набежала стайка чумазых детей в обносках. Они что-то щебетали и барабанили по стеклам грязными ладошками, но Махади рявкнул на них, и малыши разбежались.

— Уличные побирушки, — пояснил он, когда загорелся зеленый, и мы двинулись с места. — Их тут таких тысячи.

Меня до сих пор не отпускало ощущение нереальности происходящего.

Я в Багдаде.

Маленькая Тэсса в Багдаде.

Казалось, я попала в другой мир – грязная, иссушенная солнцем иракская столица являла разительный и ужасающий контраст с цивилизованным миром.

Мы пересекли мост через реку Тигр, и оказались в центре. Здесь было почище, хотя ненамного. Встречались и иностранцы, и почти все они ходили в сопровождении военных. Если бы не война, мне бы здесь даже понравилось – широкие улицы, ряды пальм вдоль тротуаров и причудливая восточная архитектура.

— До вторжения тут был настоящий рай, — немного грустно сказал Махади. — Багдад был гордостью Ирака.

Миновав центр, мы въехали в разрушенный бомбежками и артобстрелами квартал. От зданий остались одни руины, в воздухе до сих пор витала бетонная пыль, хоть Махади и сказал, что бомбили его больше двух недель назад. Гражданских не наблюдалось, зато иностранных солдат – хоть отбавляй.

— Не волнуйтесь, сейчас тут относительно безопасно, — сказал он, увидев мой испуг.

Но мне было страшно не только от мыслей о возможной атаке. Каково это – круглосуточно жить в ожидании очередного удара? Ложиться вечером в постель, и не знать, проснешься ли следующим утром. Привыкать к мысли, что в любой момент тебя может застрелить иноземец-военный просто потому, что счел тебя подозрительным. Выходить в магазин, зная, что, возможно, домой уже не вернешься. Я, выросшая в тепле и благополучии, не могла осознать этого.