Примерно в середине февраля Филип Ардмонт позвонил мне и поздравил: моя кандидатура прошла "на ура". Еще он добавил, что в отеле "Пальма" мне предоставили отдельный номер. Прыгать от радости я не стал, решив, что проверю на месте, устроит ли меня такой расклад. При малейшей возможности, надо попытаться снять отдельную квартиру. Должны же быть и у меня хоть какие-то радости от этой работы.

Последние дни промелькнули незаметно. Дел было невпроворот. Свою квартиру я сдал американскому актеру, который приехал в Лондон на полугодовые съемки. В банк Магалуфа я перевел двести фунтов. Потом продал машину. Сначала я подумывал о том, не захватить ли её с собой на Мальорку, но потом решил, что лучше возьму там что-нибудь напрокат.

И вот настал последний вечер. Мы с Тони решили напоследок прошвырнуться по ночному Сохо. И вот, в восемь вечера мы завалили в "Подвальчик Лена", на углу Шафтсбери-авеню и Уордур-стрит. Достопримечательностью этого бара по праву считаются росписи на стенах мужского туалета. Сам Лен, двухметровый детина, бывший боксер-тяжеловес с изрытой и перепаханной физиономией, при одном взгляде на которую в голову лезут воспоминания сразу о всех крупнейших катастрофах и баталиях в истории человечества, лично проверяет по утрам все стены и уничтожает самые похабные и несмешные.

Уединившись по нужде в этом туалете, мы с Тони тут же воздали должное настенной росписи. Тони почти сразу неприлично заржал:

— Посмотри, какая прелесть.

На стене красовался рисунок, изображающий две улыбающиеся женские мордашки, между которыми скрючилась кислая мужская рожа. Подписи были такие: "Меня зовут Европа, у меня большая… шляпа", "У моей сестры Тризды две огромные… ступни", и наконец: "Чем же думал мой отец, нареча меня П…дец?".

В самом низу было начертано: "Если вы можете это прочитать, значит, вы писаете себе на ноги".

Я поморщился.

— В жизни ничего не рисовал на стенах.

— Значит ты ещё не жил, — философски рассудил Тони. — Черкани им чего-нибудь на прощание. Попадешь в вечность.

Я застегнул ширинку, достал из кармана шариковую ручку и нацарапал: "Только импотенты и умственно отсталые малюют на стенах".

— Ну вот, — удовлетворенно кивнул Тони. — Теперь можешь считать, что прожил не зря.

Сев за столик, мы взяли по двойной водке.

— За Мальорку, — провозгласил Тони. — И за курьеров. Надеюсь, ты вернешься поумневшим и счастливым.

— Хотя бы загоревшим.

— И следи за здоровьем. Не дотрахайся до паралича.

— Кто — я?

— Ты.

— Ты меня с кем-то спутал. Моя задача — обеспечить отдых клиентам. "Вы должны постоянно помнить о клиентах; заботиться о них — Ваш священный долг…"

— Я и говорю — не дотрахайся до полного паралича.

— Ты просто помешавшийся на сексе неандерталец. Неужели ты всерьез подозреваешь, что меня могут привлечь эти загорелые попки?

— Да! Именно! — обрадованно заорал Тони.

— Жаль мне тебя. Ты не в состоянии отличить божий дар от яичницы.

Тони вздохнул и покачал головой.

— Эх, как я тебе завидую! Каждые две недели они будут полностью обновляться… И так восемь месяцев подряд! — Он тяжело вздохнул. — Нет, приятель, тебе одному не справиться. Ты вконец подорвешь здоровье. Может, мне тоже бросить Лондон, и перебраться к тебе?

— А почему бы и нет?

Тони задумчиво выпустил дым из ноздрей и посмотрел на меня.

— А что…

— Забронируй место наперед, пока лучшие номера ещё не распроданы. Скажем, на весь июнь. Для тебя это не так уж и накладно.

Тони задумчиво кивал, уставившись в пустоту. Внезапно он поднял голову и широко улыбнулся.

— Ты прав, малыш. Черкани мне письмецо через недельку — когда разведаешь, что к чему. Тогда и скажешь, какой отель лучше.

— Лучше — для чего?

— Ты ещё меня спрашиваешь… Кто из нас курьер?

— Нужно же попривыкнуть.

— Попривыкнешь. И — чтобы все к моему приезду было в ажуре, понял? Я там все вдребезги разнесу, если сервис будет не на уровне.

— Чего ещё от тебя ожидать. Неандерталец — он и в Африке неандерталец.

— И как я раньше об этом не додумался? Свой человек, имеющий доступ к анкетным данным… адресам… семейному положению… Нет, я, пожалуй, и на июль там останусь.

В одиннадцать вечера мы танцевали в китайском ресторанчике с двумя хорошенькими темноволосыми подружками-полулесбиянками, знакомыми Тони. Джози Редман и Клэр Каллэм, так их звали.

Закончив танцевать, мы уселись за столом и уже заказали ужин, когда в конце полутемного зала послышался шум. Кто-то проорал:

— Как это нет стола, дубина, когда я сам лично его заказал?

Тони вгляделся в полумрак и глухо застонал:

— О, дьявольщина!

— Ты его знаешь?

— Да, и ты тоже. Это Пат О'Хи.

— Комик?

— Он самый.

Пата О'Хи знали все — он довольно часто мелькал по телевидению. Все также знали, что он пользуется репутацией драчуна, хама и запойного пьянчуги.

— Как-то мне пришлось с ним сниматься, — сказал Тони. — Мы делали рекламу заварного крема, а я брал у него интервью. Так вот, этот паразит так наклюкался, что сперва опрокинул пирог с кремом на режиссера, а потом заляпал всю камеру. Мы так и не сняли этот ролик… О, нет!

Лицо Тони внезапно исказилось. Я проследил за его взглядом и понял, в чем дело. О'Хи и трое сопровождающих приближались к нам, вернее — к соседнему столу.

Одного из спутников комика я узнал почти сразу — это был Ральф Орд, актер, снимающийся в эпизодах фильмов ужасов; должно быть, потому, что и сам выглядел, как исчадие ада. Высоченного роста, могучего телосложения, с черными, полыхающими адским огнем глазами, он слыл смутьяном, забиякой и большим любителем выпить. Словом, достойный компаньон О'Хи.

А вот на их спутниц стоило посмотреть. Две молоденькие задастые шлюшки в обтягивающих платьях, из которых почти вываливались сочные грудки.

Насмерть перепуганный официант-китаец, подобострастно шаркая и сгибаясь до пола, заботливо отодвинул стулья, приглашая дорогих гостей садиться. Ральф Орд протиснулся между нашим столом и спинкой стула, едва не сорвав нашу скатерть, и тяжело плюхнулся на сиденье. Остальная компания тоже кое-как расселась. О'Хи, пьяно щурясь на китайца, забубнил:

— Шпасибо, шпасибо, мой желтый друг. Вовек не жабуду…

— Желаете что-нибудь выпить, сэр?

— Желаем ли мы што-нибудь выпить, шэр? Еще как желаем, шерт побери! Жачем мы, по-твоему, сюда явились, шволочь желтомордая?

Девицы захохотали, а Ральф Орд тупо уставился перед собой. Похоже, он впал в транс.

Официанта как ветром сдуло. О'Хи обвел глазами зал, заметил наших лесбиянок и любезно поклонился.

— Добрый вечер, дамы. Вы выглядите… п-потррящя… постряшающи! — Его взгляд упал на Тони. О'Хи замотал головой, словно прогоняя какое-то видение, а потом заорал: — Ведь это же Тони Дейн, едрит твою…!

Он вскочил со стула и надвинулся на Тони, по-медвежьи растопырив лапы.

— Привет, старый зашранец… — повернувшись к девицам, он извинился: Прошу пращення, но я што лет не видел этого е…ря!

— Привет, Пат, — поморщился Тони.

За соседними столами послышалось возмущенное шушуканье. По счастью, играла довольно громкая музыка, но люди за ближайшими к нам столами все же слышали выкрики пьяного комика.

Он раскачивался уже прямо над нами, пялясь на бюсты Клэр и Джози.

— Привет, дружья. Вы жнаете, что сегодня у наших дружей китайцев Новый год? Нет? Они его наживают "хуи-фонг-фак". Эй, с хуи-фонг-факом вас всех! Он повернулся к соседнему столику. — Добрый вечер, мадам. Подржав… Праждавляю с хуи-фонг-сраком! Это китайский Новый год…

— Пат, сядь на место, — прошипела одна из пришедших с ним девиц.

Пат медленно повернулся и метнул на неё уничтожающий взгляд.

— И тебя с хуй-фонг-факом, штарая ведьма! А где эта ужкоглазая шволочь? Он, небось, коммуняка! Все эти коммуняки одинаковы. Эй ты, фонг-хук… Иди сюда!

Он поманил проходившего мимо официанта, который послушно поклонился и приблизился.