– Наверное, это было лучше, – говорит Сигруд. – У тебя, скорее всего, имелась уборная.

– А-а. Ну да, конечно. Это, безусловно, позволяет взглянуть на вещи в перспективе. Итак, скажи-ка, каким образом ты сюда прокрался, не потревожив никого из моей службы безопасности?

Дрейлинг пожимает плечами.

– Тихонько.

Она хмыкает и вручает ему бокал.

– Ну да. Ты всегда был жутким шпионом, Сигруд. Приятно, что хотя бы одна вещь не изменилась. Но я подозреваю, что знаю, почему ты здесь.

Сигруд берет стакан и нюхает. Он не будет сегодня пить. Он должен быть начеку.

– Да. Шара.

– Ага, – говорит она. – Ага.

Мулагеш медленно, со стоном садится в кресло рядом с ним. Он наблюдает за ее движениями, подмечая, что левое бедро движется труднее правого – наверное, артрит.

– Ах, – говорит она, видя его лицо. – Время меня не пощадило, верно? Впрочем, кого оно щадит?

Сигруд не знает, что сказать. Он так часто представлял себе, как пройдет эта встреча, но теперь, когда все происходит на самом деле, слова покинули его.

– Но с тобой, конечно, оно обошлось по-доброму, – продолжает она, потягивая вино. – Ты совсем – ничуточки! – не изменился с той поры, как я тебя запомнила, Сигруд. И если ты пробрался сюда так, чтобы никто ничего не заметил, то и двигаешься ты весьма неплохо.

– Моя мать в старости была очень крепкой, – говорит он. – Ну, так мне сказали.

– Человека, который постареет так же хорошо, как ты, – отвечает Мулагеш, – я назову гребаным медицинским чудом.

От слова «чудо» он вздрагивает. Его левая рука пульсирует от боли. Он так близко к женщине, которая видела, как умерла его дочь… Воспоминания захлестывают его, их слишком много, и они слишком быстры.

– Как твои дела, Турин? – спрашивает он, чтобы сменить тему.

– Хорошо, как мне говорят. Когда политика Шары действительно начала действовать лет этак пять или шесть назад, я куда реже стала слышать «нет» и куда чаще «как мы можем помочь вам, министр». Такой вот радикальный разворот. Оказывается, людям нравится открывать границы, если это приносит им деньги. Может, они поблагодарят Шару теперь, когда она мертва. Конечно, если это не навредит их положению. Политики, что с них взять.

– Ты… лидер меньшинства?

– М-м, – она потягивает вино, – Верхней палаты Парламента. Но, говорят, в следующем году буду лидером большинства. Вот забавно, правда? Полагаю, мне придется куда чаще беседовать с иностранными делегатами. – Она бросает на него взгляд. – Кстати… Хочешь знать, как дела у Хильд?

Сигруд моргает, озадаченный упоминанием своей жены.

– Ты с нею связывалась?

– Она была торговым канцлером Соединенных Дрейлингских Штатов. Я не смогла бы избежать разговора с нею.

– Д-да… наверное.

– Вообще-то она только что ушла в отставку. У них там все хорошо, так что ей больше нет нужды работать смотрителем, как она сама выразилась. – Мулагеш опять бросает на него взгляд. – Она снова вышла замуж. Полагаю, ты должен это знать.

– Понятно. Я об этом думал. – Он трет рот, его лицо слегка озадачено. «Как странно слышать о жизни твоих любимых на брифинге». – Она… ну, как бы сказать… счастлива?

– Думаю, да. У нее появились новые внуки.

Сигруд сглатывает.

– Карин?

– Наверное. У тебя ведь была только она и… и Сигню, правильно?

Он кивает, чувствуя себя странно – как будто какой-то чужак нарядился в его тело.

– У Карин уже пятеро детей, – говорит Мулагеш. – Четыре девочки и мальчик.

Он выдыхает.

– Это… немалое потомство.

– Да. Как-то так. – Она медлит, потом с теплотой спрашивает: – Хочешь, разузнаю, нельзя ли достать их фотографии для тебя?

Он долго думает. Потом качает головой.

– Нет?

– Нет. Это сильно усложнит то, что я собираюсь сделать.

– Что ты имеешь в виду?

– Сайпур не позволит мне вернуться, – говорит он. – Так что мне нет необходимости знать о таких вещах. Потому что у меня их никогда не будет.

Неловкое молчание. Мулагеш потягивает вино.

– Она с тобой связывалась, Сигруд?

– Кто? Хильд?

– Нет. Шара, конечно.

– Нет, – говорит он. – Я узнал, что она мертва, из вторых рук.

Мулагеш медленно кивает.

– Итак… Ты не знаешь, что она делала на Континенте?

– Нет. – Он выпрямляется в кресле. – А что? Ты знаешь?

Она безрадостно улыбается.

– Нет. Понятия не имею. Хотела бы знать. А ведь я спрашивала. Она не пожелала рассказать. Кажется, думала, что это поставит мою жизнь под угрозу. Что, учитывая случившееся с нею, могло быть правдой. Единственное, что она мне сказала… как же она выразилась… ах, да. Она сказала, цитирую: «Весьма вероятно, что однажды тебя навестит Сигруд».

Сигруд удивленно моргает.

– Она сказала, что я приду к тебе?

– Правильно. Я ничего не поняла. Ты же был преступником. Но она сказала, что, если ты ко мне придешь, я должна передать сообщение, но я полагаю, ты понятия не имеешь, что бы это могло быть, верно, Сигруд?

Он ошеломленно качает головой. Он такого совершенно не предвидел.

Мулагеш задумчиво глядит в пустоту.

– Значит, Шара знала, – говорит она. – Должна была знать, что ее могут убить. Должна была знать, что ты услышишь об этом. И придешь ко мне. В конечном счете. – Она издает глухой смешок. – Умная малышка. Она находит такие восхитительные способы заставить нас всех делать ее грязную работу за нее, даже из могилы.

– Что за сообщение?

– Очень простое, – говорит Мулагеш, – и очень запутанное. Она сказала, что, если ты однажды придешь ко мне, я должна передать, чтобы ты защитил ее дочь. Любой ценой.

Сигруд на миг застывает. Потом раздраженно трясет головой.

– Но… но я потому и пришел сюда, – говорит он. – Я пришел к тебе, чтобы узнать, где Татьяна Комайд!

– Ты не дал мне закончить, – резко отвечает Мулагеш. – Дело в том, что никто не знает, где Татьяна Комайд. И, по-видимому, не знал в течение нескольких месяцев.

– Что?

– Что слышал. После убийства разыскать Татьяну было государственным приоритетом, но усадьба Комайд оказалась совершенно пустой. Похоже, Шара распространяла идею о том, что ее дочь живет в усадьбе… но это было далеко от истины. И сейчас начнется путаница. – Мулагеш подается вперед, болезненно кряхтя. – Гребаный артрит… Просто дерьмо, когда тело восстает против тебя. Ну да ладно. Шара велела мне передать, чтобы ты защищал ее дочь, но еще Шара сказала, что ты найдешь ее дочь у той единственной женщины, с которой она разделила свою любовь.

Единственный глаз Сигруда выпучивается.

– Чего?!

– Вот я тоже так подумала, – говорит Мулагеш. – Мне как-то и в голову не приходило, что ее интересуют, ну, такие вещи. Я стараюсь ничего не предполагать, так как многие люди предполагали всякое обо мне на протяжении многих лет и их предположения мне никогда на самом деле не нравились, так что…

Сигруд вскидывает руку.

– Нет. Я не думаю, что это правильно.

– Сигруд, мать твою. Какое право ты имеешь…

– Нет! Я про сообщение, Турин. Я думаю, оно должно сбивать с толку любого, кроме меня. Возможно, она намекала на человека, которого мы оба когда-то знали. – Он вздыхает и сжимает ладонями голову. – Но… я не понимаю, кто бы это мог быть.

– Почему она не сказала мне, о ком речь? – спрашивает Мулагеш. – Разве это не было бы проще?

Сигруд вспоминает бледную континентскую девушку и то, как она говорила, что Ноков вытащит все секреты из его нутра.

– Твой адрес всем известен, – говорит дрейлинг. – И твоя охрана не блещет, что я и доказал. Думаю, она считала, что не может рисковать. Даже с тобой, Турин. Но постой… когда она сказала тебе это, ты ничего не сделала? Не встревожилась?

– Еще как встревожилась, – отвечает Мулагеш. – Но к тому моменту я и так была весьма сильно встревожена.

– Чем? Что Шара натворила?

Мулагеш вздыхает, садится обратно в кресло и допивает вино одним гигантским глотком.

– Вот это очень интересный вопрос…