«Террористы значит», – про себя думаю я.

– Ладно, я побегу: надо ещё сегодня до штаба добраться. Спасибо, что помог переждать, – отсалютовав, парень скрывается за дверью и исчезает в ночи.

Я остаюсь на пороге, и в моей голове проносится мысль, настолько быстрая, что я не могу ее удержать: «Никогда не присоединюсь к движению ради войны. Позовите меня, когда появится движение за мир».

Закрываю дверь и бросаю бумажку с адресом в огонь, но запоминаю адрес. На всякий случай.

Помню, что никогда не любил субботу. В преддверии выходного дня работы в пекарне становилось вдвое больше, так что приходилось пахать с раннего утра до поздней ночи. Теперь же, когда это день стал моим единственным выходным, я понимаю, что зря возмущался, дурень неблагодарный.

Утром я просыпаюсь от крика соседского петуха, мысленно желая пернатому гаденышу закончить жизнь в супе. Больше заснуть не выходит, поэтому я просто лежу на диване посреди гостиной, уставившись на стены. Если бы у нас были лишние деньги, их можно было бы перекрасить. Хотя к чему эти размышления сейчас?

Окончательно убедившись, что заснуть больше не выйдет, сонно бреду на кухню, где Жаклин уже что-то готовит, перемещаясь на паре квадратных метров со скоростью ветра.

В гостиной включается проектор, порция ежедневного бреда, обязательного к просмотру в каждом уголке Панема. Наше маленькое жилище наполняется голосом Клавдия Темплсмита. Краем уха улавливаю, что Голодные игры подходят к концу, и в живых осталось лишь трое трибутов: маленькая девочка из Дистрикта-11, девчонка из Пятого, похожая на лису, и здоровенный бугай из Второго.

Плюхаюсь на стоящий рядом с буфетом стул и, потягиваясь, широко зеваю.

– Значит жена, да? – заявляет девушка, раскладывая еду по тарелкам.

– Забудь, – разминая затекшую шею, отвечаю я, – вряд ли мы его ещё когда–нибудь увидим, поэтому сделаем вид, что я ничего не говорил.

Она кивает и принимается раскладывать столовые приборы и выстиранные выцветшие салфетки на столе, сбитом прежними хозяевами из плотной темной древесины.

– А как же то, что этот парень говорил про Восстание и мятежников?

– Мало ли что он говорил, все это нас не касается, – я тянусь к тарелке и, прихватив оттуда кусок хлеба, начиная его медленно жевать.

Будто собираясь с мыслями, Джеки садится напротив и, сложив локти на стол, заглядывает мне в глаза.

– Просто… им наверняка нужны врачи, и я подумала, что и ты тоже мог бы…

– Даже не думай об этом, – сурово прерываю я ее речь. – Я не для того тащил тебя через полстраны, чтобы ты, присоединившись к повстанцам, была подстрелена и убита где-нибудь под Капитолием.

Тявкать из-под лавки все смелые – еще неизвестно выльются ли действия этих сопротивленцев во что-то действительно значащее.

– Ты меня удивляешь, Тодд. Как можно оставаться в стороне, когда люди гибнут, пытаясь завоевать свободу для всех нас? – ее вопрос повисает в воздухе, и становится тихо. Из гостиной слышны восторги капитолийских зрителей от недавней битвы у Рога изобилия. Ну, и мерзость.

Собираюсь с мыслями и пытаясь придать словам вес, я хочу довести до неё свою точку зрения.

– Ты правильно сказала: гибнут. Жаклин, как ты не понимаешь, для них люди – это расходный материал. Вспомни хотя бы тех, чьи имена мы носим, ну, и где они сейчас?

– Это война, Тодд. Она не обходится без потерь. Что, так и будем умирать с голоду в дистриктах и отправлять детей на Голодные игры из года в год? – и будто в подтверждение произнесенных слов, Темплсмит в гостиной разрывается овациями, комментируя обстоятельства гибели вчерашних трибутов.

Она бросает на меня гневный взгляд, вскакивает со стула и начинает расхаживать по кухне.

– Прим, – перехожу я на её настоящее имя, – где ты и где война? – кажется, я говорю это вполне ласково. – Тебе только шестнадцать недавно исполнилось. Скажи мне, пожалуйста, что ты собралась там делать?

– Спасать жизни! – она яростно фыркает, словно нет ничего более очевидного, а я непроходимый тупица.

– Ты забыла, что одно восстание на этом свете уже было. Война, которая должна была положить конец всем войнам. И что мы получили в итоге?

– Значит, пора исправить последствия!

– Но это не в наших силах, как ты не понимаешь?! – раздражаюсь я все сильнее.

– Знаешь, если в моих силах спасти жизнь хотя бы паре солдат, я это сделаю! – перебивает она меня громко и с жаром, но потом добавляет тихо, наклоняясь ко мне. – Вот моя война, Тодд. Вот с чем я борюсь… со смертью.

Похоже, чаша моего терпения начинает переполняться, разбрызгивая яд во все стороны.

– Хватит, Прим! Хватит с нас этого политического дерьма. Я даже обсуждать это с тобой не собираюсь, ты никуда не пойдешь и точка!

– Хорошо, можешь оставаться при своем мнении, но меня это не остановит, – решительно заявляет девушка, практически бросая на стол тарелку с собственным завтраком.

Я хватаю её за запястье и дёргаю назад, заставляя посмотреть мне в глаза.

–Только попробуй без моего согласия хоть движение сделать в сторону мятежников, я все равно узнаю, и тогда тебе мало не покажется. Закрою дома и ключи отберу. Ты поняла? – шиплю я, сильнее сжимая ее руку.

Она стоит, натянутая, как струна и, насупившись, молчит.

– Я сказал: ты меня поняла? – мой голос и хватка становится тверже.

– С каких пор ты считаешь, что вправе решать за меня? – взрывается она, вырываясь.

– С тех самых, как взял на себя ответственность, еще той чертовой ночью, когда мы сбежали. Я оставил все, что имел, свою семью, свой дом, вся моя жизнь пошла наперекосяк, а теперь ты просто хочешь наплевать на это? – не замечаю, как и сам начинаю повышать голос.

– Но я не просила тебя сбегать! – кричит она, готовая расплакаться. Ты решил все сам, моего мнения даже не спрашивал. А теперь ты винишь во всем меня?

Джеки удивленно смотрит огромными испуганными глазами и пятится к выходу, а затем срывается с места и убегает в спальню, громко хлопнув дверью.

Идиот. Я ведь совсем не то имел в виду.

Теперь я чувствую себя просто ужасно. Определенно, не так старшие братья должны обращаться с сестрами.

Проходит уже второй час, но Жаклин так и не выходит из своей добровольной камеры заключения. Зная, что она бы никогда так со мной не поступила, подхожу к спальне и тихонько стучусь.

– Уходи, я не хочу с тобой разговаривать, – доносится ее голос с противоположной стороны двери, но я все равно вхожу, мысленно благодаря прежних хозяев, что в комнате нет замков.

Она лежит, уткнувшись лицом в подушку, и я присаживаюсь на краешек кровати.

– Прости меня, – неуверенно начинаю я. – Я не хотел тебя обидеть. Я просто разозлился. Слишком долго копил все в себе.

– Зачем извиняться, Тодд. Ведь ты прав. Ты мог бы построить свою жизнь так, как хотел, а из–за меня тебе пришлось оставить свою семью и уехать.

– Не из-за тебя. Ты ни в чем не виновата, – не могу поверить, что сам зародил в ней чувство вины за произошедшее. – Теперь ты моя семья, – тихо добавляю я и глажу ее рукой по спине.

Она начинает всхлипывать сильнее.

– Я могу надеяться, что булочки с корицей помогут хоть немного загладить мою вину?

Вижу, как уголки ее губ ползут вверх, и она вновь утыкается лицом в подушку, стирая слезы.

– Если только их будет много. Очень много, – хлюпая носом, бормочет девушка. – И ещё тебе придется поунижаться немного подольше.

– Уж в этом я мастер, – улыбаюсь я, соглашаясь на ее условия.

В то время как Джеки умывается и приводит себя в порядок, я возвращаюсь на кухню и ставлю тесто на рулеты с корицей – ее любимым лакомством. Пока я занят булочками, она тихо возвращается и заново расставляет на столе не тронутую с утра еду.

– Садись Тодд, мы же так и не позавтракали, – говорит она и я, слегка улыбаясь, приземляюсь на свое место.

– Это предложение заключить перемирие, или еда отравлена? – уточняю я, пытаясь ее хоть немного развеселить.