Ничего похожего на бурные проводы матери, когда горе выражали публично, не скрывая эмоций, а страницы газет пестрели черно-белыми фото Лорен Адлер и заголовками, в которых повторялись слова: «трагедия», «блистательная» и «погасшая звезда».

Может, и Фрэнсис Браун была такой же незаурядной личностью?

И тут Элоди посетила одна мысль. Папка для документов, принадлежавшая когда-то Джеймсу Стрэттону, все еще лежала внутри сумки, а в ней была фотография.

Кто это? Фрэнсис Браун? Возраст подходящий, вряд ли это лицо могло принадлежать женщине намного старше двадцати лет.

Элоди снова загляделась на снимок, околдованная взглядом молодой женщины, его прямотой. Видимо, она прекрасно владела собой, эта незнакомка. И очень хорошо знала цену себе и своим мыслям. Именно о такой женщине пылкий молодой художник мог написать: «…если не смогу быть с ней, то наверняка сойду с ума…»

Она набрала в «Гугле» «Фрэнсис Браун» и увидела множество вариантов одного и того же портрета: молодая женщина в зеленом платье, тоже красивая, но в рамках разумного, не такая, как та, на фотографии.

Элоди ощутила приступ глухого разочарования. Знакомое чувство. Удел всех архивариусов, этих искателей сокровищ, которые погружаются в жизнь того, кто стал предметом их исследования, до самого дна, а затем методично сортируют поднятые оттуда фрагменты повседневности, восстанавливая порядок событий и вечно надеясь – вдруг среди них блеснет редкая драгоценная находка?

Конечно, это был выстрел наугад: в конце концов, мало ли почему альбом и записка оказались в одной сумке с фотографией и папкой? Их могли положить туда позже, и между ними необязательно есть связь. Сумка и альбом принадлежали Эдварду Рэдклиффу, папкой владел Джеймс Стрэттон. До сих пор никаких указаний на то, что эти двое знали друг друга, не возникало.

Элоди снова взялась за фотографию. Рамка была очень хорошего качества: стерлинговое серебро, покрытое сложным узором. Папка для документов Джеймса Стрэттона датировалась 1861 годом, поэтому казалось логичным, что снимок в ней также принадлежал ему и был приобретен после означенного года. А также – что эта женщина играла в его жизни достаточно важную роль и ее снимок представлял для него определенную ценность. Но кто же она? Тайная возлюбленная? Вряд ли: ничто в его письмах или дневниковых записях даже не намекало на присутствие в его жизни кого-нибудь в этом роде.

Она еще раз вгляделась в прекрасное лицо, точно ища в нем подсказку. Чем дольше она смотрела, тем сильнее становилось его притяжение. Снимок был сделан сто, а то и сто пятьдесят лет назад, но время не отметило внешность модели своей печатью: напротив, лицо было на удивление современным и вполне могло принадлежать одной из тысяч девушек, которые гуляли сейчас по улицам летнего Лондона, смеялись в компании друзей, наслаждались ласковым солнцем. И смотрела она уверенно, с юмором, устремленный на фотографа взгляд был таким откровенным, что Элоди испытала почти физическую неловкость. Будто подглядела за чем-то очень личным.

– Кто же ты? – чуть слышно спросила она. – И кем ты была для него?

Но и это было не все: в снимке присутствовало некое качество, с трудом передаваемое словами. Женщина на нем сияла: конечно, свет исходил прежде всего от лица с правильными чертами и необычным выражением, но это можно было сказать и об остальных деталях ее образа. Длинные, не уложенные в сложную прическу волосы, романтическое платье, свободное и простое, но в то же время соблазнительное из-за подчеркивавшего талию пояса, из-за рукава, поднятого до локтя, так что видна была освещенная солнцем рука. Глядя на нее, Элоди почти физически ощутила теплый летний ветерок с реки: как он касается лица женщины, перебирает пряди ее волос и складки белого хлопкового платья. И в то же время она понимала, что все это – игра воображения, ведь никакой реки на снимке не было. Просто ее разум так отзывался на атмосферу свободы, присущую этому снимку. И это платье, как бы Элоди хотелось такое же на свадьбу…

Господи, свадьба!

Элоди взглянула на часы и увидела, что уже четверть одиннадцатого. Она даже не ответила на последнее сообщение Пиппы, а ведь ей пора уже выдвигаться, если она хочет успеть на Кингз-кросс к одиннадцати. Элоди спешно засунула в сумку телефон, блокнот, дневник и солнечные очки, оглядела напоследок стол – проверить, не забыто ли что-нибудь важное, – и вдруг, словно ей шепнули что-то на ухо, протянула руку к фото женщины в чудесном платье. Воровато оглянувшись на Марго, которая сосредоточенно склонилась над каталожным ящиком, она завернула снимок в чайное полотенце и сунула в сумку.

Выходя за дверь и поднимаясь по лестнице к свету теплого летнего дня, Элоди набирала эсэмэску.

«Нормально, – печатала она. – Выхожу, шли адрес, скоро буду».

В тот день Пиппа работала для издательства на Нью-Харф-роуд: монтировала инсталляцию в фойе. Когда Элоди вошла туда в четверть двенадцатого, то сразу увидела подругу: та балансировала на высоченной стремянке посреди очень современного белого пространства. Под потолком уже покачивались подвешенные на лесках длинные платья и другие предметы старинного гардероба – юбки, панталоны, корсеты, – и общий эффект был завораживающим: целая бальная зала бледных призраков, трепещущих на ветру. Элоди невольно вспомнились строчки одного из ее любимых стихотворений Уайльда:

При виде Элоди Пиппа вскрикнула, не разжимая зубов, в которых была зажата деревянная линейка. Элоди махнула ей рукой и невольно затаила дыхание, когда подруга опасно потянулась вперед, чтобы прикрепить к леске завязку нижней юбки.

Мучительный миг ожидания прошел, и Пиппа спустилась на пол, целая и невредимая.

– Я ненадолго, – бросила она мужчине за стойкой, вскидывая на плечо рюкзак. – Кофе попью и вернусь.

Толкнув большую стеклянную дверь, они вышли на улицу, и Элоди приноровилась к шагу подруги. Пиппа была одета в темные галифе военного кроя и какие-то раздутые кроссовки – такими щеголяли подростки, которые вечерами по пятницам обычно толклись возле кафе на первом этаже дома Элоди. Взятые по отдельности, эти вещи не представляли собой ровно ничего особенного, но на Пиппе они производили поистине сокрушительный эффект, так что Элоди в своих джинсах с балетками чувствовала себя рядом с ней как глиста в обмотках.

Девушки прошли сквозь высокую запертую калитку (Пиппа почему-то знала код от замка), которая вывела их на набережную канала. Пиппа достала сигарету и закурила.

– Спасибо, что пришла пораньше, – сказала она между затяжками. – Придется работать без обеда, чтобы успеть все развесить. Автор приедет вечером, и сразу начнется презентация книги. Я тебе показывала? Шикарная вещица: представляешь, одна американка вдруг узнает, что ее английская тетка, которая доживала свой век в доме престарелых, была когда-то любовницей английского короля и у нее сохранился с тех пор потрясающий гардероб, все платья лежат на складе в Нью-Джерси, пересыпанные нафталином от моли. Классно, да? Вот бы моя тетка оставила мне что-нибудь в наследство, ну, кроме носа, которым хоть греби.

Они пересекли улицу и вышли на мост; за ним, возле станции метро, сверкнула стеклянная витрина ресторана. Внутри приветливая официантка сразу проводила их вглубь зала и усадила за круглый столик в углу.

– Маккьято? – спросила она, на что Пиппа ответила:

– Точно. И?..

– Флэт уайт, пожалуйста, – сказала Элоди.

Пиппа, не тратя времени даром, вытащила из сумки толстенький альбомчик с образцами и раскрыла его наугад. Посыпались бумажки и кусочки ткани.