Начиная с ранней весны и до самой поздней осени плыли мимо Мишиного дома бревна. Одни проплывали бойко, уверенно держась в основной струе. Другие плыли медленно, тяжело ударяясь ободранными боками в отбойные боны.

Ниже по реке их ловили в запонь. Часть бревен выгружали на берег, запасали на зиму. А часть заплывала в бассейн, из которого их извлекали при помощи специальных лесотасок.

Дальше начиналось прямо-таки головокружительное превращение бревна в бумагу. Его обдирали, дробили, растирали, варили с кислотой, отбеливали хлором…

Миша часами мог смотреть, как на громадной, в два этажа, машине отливали бумагу. С одного конца на тонкую металлическую сетку лилась жидкая масса, а на другом ее конце шла уже бумага. Момент перехода жидкой массы в плотную бумагу невозможно было углядеть, он был неуловим, ускользал…

Задумавшись, Миша перестал следить за общим разговором. А когда вновь стал прислушиваться к нему, речь шла уже о настоящем Вишерского края, о его будущем. Отец, отхлебывая из эмалированной кружки густой, фиолетового оттенка чай, рассказал об исчезнувших деревнях и о возникших на берегах Вишеры новых поселках.

— Помните, — повернулся он к Ивану Александровичу, — деревню Половинку? На карте она есть, а в самом деле — одна крапива осталась. Повыше Велса тоже такая пропавшая деревня есть — Чувал. Зато на карте опять же многих поселков нет. Как грибы растут. Ныне лесу здесь много заготовлять стали.

И Миша сразу вспомнил и деревню Чувал, и новый поселок лесозаготовителей Сосновец, который проехали сравнительно недавно. В заброшенной деревне осталось лишь несколько посеревших от времени столбов. А в новом поселке рядами стояли обшитые свежевыструганными досками дома, сушилось на веревках белье, лаяли собаки, слышался шум мотора. И весь он, этот поселок, белевший на лесистом вишерском берегу, заметный издалека, выглядел весело, приветливо.

Новые дома, впрочем, белели не только в этом поселке. Много их появилось за последние годы на берегах Вишеры. Заметно больше стало народа, больше стало на реке лодок с подвесными моторами. Про них дядя Гриша сказал однажды так:

— Здесь их, как в городе велосипедов.

Иван Александрович, выслушав отца, помолчал немного, потом заговорил:

— Богат здешний край, очень богат. Леса необозримые, могучие. Альпийские луга на горах богатейшие. А в самих горах тоже немало всякого добра. И железо есть, и золото. Не так давно алмазы нашли. Осваивать здешние богатства еще только начинают. Вот поселки растут, заготовки леса стали больше. Сейчас дорогу прокладывают из Красновишерска на Велс. Первая в здешних краях настоящая дорога. А то здесь все больше на волокушах ездили. Так ведь, Иван Васильевич?

Отец утвердительно кивнул. А Иван Александрович, поворошив палкой угли в костре, продолжал:

— Когда-нибудь проложат здесь железную дорогу из Соликамска на Красновишерск и дальше на север. Есть проект — построить в районе камня Писаного гидростанцию. Одним словом, по-другому заживет Вишера. А пока, — заключил он неожиданно, — мы даже не знаем толком, откуда она течет, где берет начало.

С минуту все молчали. Неожиданный поворот мысли рассказчика удивил всех. Иван Александрович между тем усмехнулся и, повернувшись к отцу, спросил его:

— Не бывали у истока, Илья Васильевич?

— Не доводилось… — покачал головой отец.

— А что рассказывают о нем?

— Разное… Кто говорит, что из болот начинается, кто — из ключей. Определенно, пожалуй, никто не знает. Разве что манси. Они, наверно, там с оленями бывают.

— Да, манси там бывают, — откликнулся Иван Александрович. — По их рассказам выходит, что Вишера берет начало на склонах Пурминского камня и питает ее небольшой ледник. Если они говорят правильно, то этот ледник — самый южный на Урале. Надо все эти сведения проверить, и если они подтвердятся, то это будет хоть и маленьким, но все же открытием в географической науке.

Миша даже привстал. Вот тебе и на! Оказывается, на Вишере можно сделать какое-то географическое открытие. Этого он никогда не думал. Впрочем, не только он. Отец тоже удивленно поднял брови. Ему, наверно, еще обидней: всю жизнь на Вишере прожил, а откуда она берет начало — не знает.

Иван Александрович потянулся, расправляя плечи.

— Хорош у нас катер, — широко улыбнулся он. — Но до истоков на нем не добраться. Живы будем, на будущий год обязательно побываю у начала Вишеры. Пойдешь со мной, а? — повернулся он к Мише.

Миша даже покраснел от удовольствия. Конечно, пойдет! Но вслух ничего не сказал. Не торопясь, по-взрослому, кивнул утвердительно: согласен.

РЕЛИКТ

Темная щетина леса, растущего на высоком берегу, четко выделяется на фоне еще совсем светлого неба. Внизу, в расщелинах и у воды, начинает гнездиться ночь. На дне реки ночь уже полновластная хозяйка. Темнота стерла веселую игру световых солнечных пятен на перекате, стала совсем непроглядной в глубоком омуте у подножья скалы.

Из этого омута неторопливо выплыл громадный, больше метра длиной, таймень. Когда-то, лет десять-двенадцать назад, он любил выходить на перекат днем, любил, выпрыгнув из воды, увидеть на миг нестерпимое сияние дня. Но вот уже много лет как любимым временем охоты для него стала ночь. Днем он забирается под широкий выступ скалы и отдыхает. Только с наступлением темноты или хотя бы белесых июньских сумерек покидает свое убежище.

На этом плесе — он хозяин. Крупней его здесь нет ни одной рыбы. И почти нет такой рыбы, которую он не смог бы заглотить.

Поднявшись вдоль крутого подводного откоса, таймень постоял за небольшим выступом. Он не видел в темноте, нет. Но он как-то по-особому чувствовал все, что происходило вокруг. Водные струи приносили ему своеобразные сигналы, колебания, которые улавливались организмом рыбы так, как улавливает человек цвета и звуки.

Где-то неподалеку проплыла стайка небольших хариусов. Вот один из них начал скатываться по течению… Вот он уже метрах в двух… Мощным броском таймень послал свое тело вперед. Зубастые челюсти со страшной силой сжали хариуса, ломая ему кости. Еще миг — и хариус проглочен.

Таймень поплыл к перекату. Здесь было кормное место. В самом конце переката на дне реки лежал большой черный валун. Но поверхности его не было видно, только вода взбухала в этом месте большим буруном.

Таймень любил стоять за этим валуном, улавливая в бешеной пляске струй сигналы, рассказывающие о том, что делается на перекате. Едва заметными движениями плавников он удерживал свое тяжелое, брусковатое тело на одном месте.

Здесь, в конце переката, всегда кормились хариусы. Они выходили большими стаями, поджидая, когда вода принесет зазевавшегося овода, упавшую в реку бабочку или не сумевшего справиться с напором течения гольяна. А старый хищник-таймень, в свою очередь, ждал, когда какой-нибудь хариус подплывет поближе. Тут уж он не знал пощады.

В эту ночь охота не была успешной. Небольшой хариус да чуть ли не сам заплывший в пасть гольянчик только раздразнили аппетит.

И вдруг таймень почувствовал, что где-то невдалеке плывет больная рыбка. Он чувствовал это по ее неуверенным движениям. Она то начинала плыть быстро, то вдруг совсем замирала, безвольно отдаваясь во власть течения.

Больная рыба — верная добыча. Таймень стоял по-прежнему неподвижно, но он уже был готов к молниеносному броску. Вот рыбка приближается… Вот она вдруг пошла в сторону… Вот совсем близка…

Бросок! Со страшной силой сжимают челюсти добычу. И сразу же вспыхивает в пасти боль.

В первый момент таймень оторопел. И тут же почувствовал, что какая-то сила тянет его наверх. Тогда он бросился от переката вниз по течению, норовя укрыться под скалой. Но не смог преодолеть сопротивление неведомой силы, которая жгучей болью рвала челюсти.

Тогда он попытался освободиться. Легко перекинув могучее тело через голову, навалился спиной на то неведомое, что тащило, что грозило смертью. На момент почувствовал что-то упругое, а в челюстях вновь вспыхнула боль. В следующее мгновенье его опять потянули вверх.