По правде говоря, темнить он не любил, но почему-то сейчас Таурион очень не хотел сообщать Турголфу, какой пень он собирается выкорчевать. Может, боялся, что тот назовёт его глупцом или сделает работу раньше него?

Турголф, однако, лишь кивнул, то ли догадавшись, какой пень имеется в виду, то ли желая, наконец, избавиться от Тауриона и спокойно заняться своими делами.

— Переоденься, — лишь сказал он. — Корчевание — работа грязная, особенно под дождём.

Таурион, осмотрев себя, решил, что и эта одежда для работы вполне сгодится. Конечно, он не в старье на прогулку отправился, но и штаны, и рубаха, надетые на нём, хоть и смотрелись пристойно, уже вполне годились для работы.

— А я уже, — сказал он и, взяв заступ и топор, пошёл прочь, услышав, однако, хмыканье Турголфа вслед.

Пень так и стоял на своем месте не тронутый никем и ничем. Увидев его, Таурион малость пал духом, но, вспомнив, что теперь знает о корчевании пней достаточно, прислонил топор к ближайшему дереву и, надев перчатки, принялся подкапывать пень заступом, пытаясь обнажить его корни. Может, делал он это и не совсем правильно, но желание доказать Трандуилу и Леголас, что он не зря взялся за дело, пока заменяло Тауриону и знания, и опыт.

А ещё он ревновал Леголас к тому синда, хоть и не знал точно, был ли тот среди прибывших из Линдона эльфов. Разумеется, Таурион понимал, какое чувство его гложет, едва Трандуил сказал, откуда прибыли гости, но задуматься о происходящем с ним смог только сейчас, выкапывая корни и отбрасывая почву куда-то в сторону муравейника. Разумеется, это была ревность, хоть Таурион и не знал, был ли тот синда свободен. Вдруг у него уже есть жена или хотя бы невеста? А если он взял ту эльдиэ в жёны слишком опрометчиво и, увидев Леголас, раскаялся в поспешно принятом когда-то решении? А если Леголас полюбила его ещё тогда, когда вместе с отцом чествовала воинов, проявивших себя в битве с силами Тьмы? Один лишь взгляд и касание рук…

Таурион остановился и помотал головой, словно пытаясь избавиться от глупых мыслей и чрезмерно высокопарного слога, которым он обычно не разговаривал и, уж тем более, не думал. Он бы решил, что перегрелся, если бы небо не заволокли тучи. Дождь, обещанный Турголфом, пока не начинался, и Таурион, мысленно усмехаясь, продолжал работать заступом, пытаясь выкинуть все мысли о принцессе и о своих чувствах к ней. Чтобы отвлечься, он даже начал напевать. Пел Таурион неплохо и даже научился сходу придумывать простенькие песенки о птичках и цветах. Сначала он напевал о рябине, потом об одуванчиках. А вот с одуванчиков думы Тауриона вновь вернулись к Леголас.

— Нарву цветов и подарю букет

Единственной, которую люблю, — пропел он, но, вовремя прикусил язык и немедленно затянул куплеты, подслушанные в своё время у эсгаротцев. Надолго, впрочем, Тауриона не хватило: отпихивая очередную порцию почвы к муравейнику, он вернулся к никак не дающей ему покоя думе:

— Глаза твои

Лгать не могут.

Откуда столько огня теперь в них?

А как они были тусклы,

Откуда же он воскрес?

Ах этот

Высокий синда

Итак, это мой соперник,

Итак это Даэрон мой,

Итак это мой Келегорм! — пропел он и, слишком сильно размахнувшись, чуть было не полетел следом за выбрасываемой землёй.

Откуда-то справа раздался звонкий смех.

— Ты неправильно имена произносишь, — тут же сообщила его обладательница. — Но поёшь хорошо, не зря отец с тобой возился.

— И ты пришла лишь затем, чтобы мне это сказать? — пробурчал Таурион, не поворачиваясь к Силиврен. Не потому, что та уязвила его, совсем нет, просто хлынувший, наконец, дождь, немедленно развёз тропку, на которой Таурион сейчас стоял, и он опасался, что, резко обернувшись, тут же полетит в раскисающую под ногами грязищу.

— Я пришла от Леголас, — серьёзно сказала Силиврен. — Она просила тебя прекратить возню с пнём и подождать, пока не закончится дождь и земля не высохнет.

— А вот и не перестану, — заявил Таурион, утрамбовывая уже разрытое. — Я пообещал Владыке Трандуилу разобраться с пнём как можно скорее. У меня и так дурная слава эльда, не сдержавшего клятвы стража. Представь, что обо мне подумают, если я даже с пнём справиться не смогу. Хоть за Море потом сбегай от такого.

Почему-то честно сказать подруге о своих чувствах Таурион не хотел. Боялся её острого язычка или слишком хорошо понимал, что та слышала песню, что он пел перед её явлением, и других подтверждений уже не нужно?

— Вихри враждебные веют над нами,

Тёмные силы нас злобно гнетут.

В бой роковой мы вступили с пеньками,

Нас ещё судьбы безвестные ждут, — тут же поддразнила его Силиврен. — Таурион, ну какой же ты… — и, не договорив, исчезла: Таурион отчётливо слышал шелест мокрой листвы.

— Уж какой есть, — пробормотал он себе под нос и вернулся к пню.

Дождь, словно насмехаясь, разошёлся, не давая Тауриону возможности даже утереть капли со лба, чтобы они не попадали в глаза, потому ему приходилось постоянно моргать, будто бы смаргивая слёзы. Земля тяжелела с каждым мгновением, но Таурион, не желая сдаваться, не давал себе поблажек ни в чём. Он обещал выкорчевать пень. Он не хотел, чтобы Леголас снова решила, будто её бывший возлюбленный не годен ни на что. Увы, её любовь не вернуть всего лишь выкорчеванным пнём, но Таурион уже понимал, что ради Леголас готов и не на такое. Корчевать пень под проливным дождём, меся грязь и рискуя сломать руку или ногу? Разве это подвиг? Вот хотя бы послушать рассказы Рандира о сюзерене и его родичах! Таурион, хоть и не считал их героями, достойными восхищения, отдавал должное храбрости и отчаянности нолдор. Когда нечего терять, поневоле пойдёшь на любой подвиг. Таурион, хоть его дело на такой подвиг и не походило, отчасти начинал понимать тех, о ком рассказывал Рандир. Ведь они наверняка чувствовали, что их затеи обречены на неудачу, но вряд ли собирались бросить всё, едва представится случай.

Дождь не прекращался, а, словно насмехаясь над Таурионом, всё усиливался и усиливался. Сгущались сумерки. Копилась усталость. И вот, не рассчитав замах заступа, Таурион полетел на кучу выкинутой земли следом за липкой грязью, которую сам же только что извлек из-подо пня. И, словно в насмешку, сверху раздались шаги. Чуть приподнявшись, Таурион увидел сапоги, когда-то принадлежавшие Рандиру. Сейчас их носила Силиврен. По крайней мере, именно в этой обуви она провожала оленей Владыки к Радагасту, и Таурион не знал, вернула ли она сапоги отцу или оставила их себе. Но походка Рандира звучала совершенно иначе. И ноги он ставил не так изящно.

И тут Таурион не выдержал.

— Посмеяться пришла? — вздохнул он. — Смейся, разрешаю. Можешь и подруге рассказать, какой же лопух и недотёпа её бывший возлюбленный. Она и так это знает, а ты укрепишь её в знании, как настоящая подруга. Да, я лопух, да, недотёпа, трус… как вы с Леголас меня там ещё зовёте? Да, я даже не тень того синда из Линдона. Не знаю, жених он Леголас уже или ещё просто друг. Не знаю даже, прибыл он или нет, но мне это безразлично. Почему? Ты же наверняка поняла, когда в прошлый раз приходила сюда, что я люблю Леголас, но боюсь открыться, ведь она разумеется меня на смех поднимет, да? — наконец он поднял голову, чтобы взглянуть собеседнице в лицо.

И увидеть холодный взгляд голубых глаз. Выбившиеся из-под капюшона плаща светлые пряди. Застёгнутую под горлом брошь в виде зелёного листка с серебристыми прожилками.

Таурион прикусил язык. Хотелось извиниться, но взгляд Леголас сковал его, как ледяная корка сковывает в луже запоздало опавший лист. Таурион, не шевелясь, продолжал смотреть на принцессу снизу вверх, даже не зная, что делать дальше. Его одежда, тем временем, промокла насквозь, грязь пропитала куртку так, что он чувствовал её промозглый холод кожей, а вода со штанов уже просочилась в сапоги. Дождь не прекращался.

Леголас, не обронив ни слова и ещё немного постояв над ним, удалилась, словно бы её здесь и не было, и Таурион, наконец, тихонько взвыл. Он не знал, как же ему быть. Не знал, как покажется Леголас после того, что наговорил. Не знал, что же делать с пнём, пауки его побери! Хотя тот уже казался сущей мелочью, не стоящей внимания. Выбравшись, наконец, из грязи и прихватив инструмент, Таурион направился к дуплистому дереву неподалеку, где часто проводил ночи, когда патрулировал лес. Он опасался, что дупло залито водой, но, на его счастье, в этот раз струи ливня туда почти не попали.