Благополучно вернувшийся Гоша удивился, что сестра не на работе, и лицо ее бледное, вымученное с большими отеками под глазами.

– Что тут у вас произошло?

Рассказала сестра и об оскорблении, и о преступном желании отомстить, причем она была еще опутана обидой и не могла честно сказать ни себе, ни другому человеку – хорошо или плохо, что не случился поджог?

Гоша сочувствовал, он знал – за грубоватостью, если присмотреться, проглядывался прозрачный мир справедливости и добра, как и знал – горе тому, кто попытается нарушить эту прозрачную гармонию в душе сестры.

– Успокойся. Я поговорю с отцом.

– Я видеть его не могу.

Нюся, как и положено, для убедительности раскачивала слово: «б-и-и-и-со́вэсный».

Анатолий не считал себя виноватым, но, выслушав двойной упрек, сделал на лице серьезные складки и сухо извинился перед дочерью.

«Что мне это извини», – сказал внутренний голос Саши, сплевывая кровью.

В момент, когда душевные силы Саши стройным войском встали перед растрепанной ордой отцовских страстей, – и умерла баба Маня. Ничего не изменила эта смерть на поле враждующих сил – женщина в черной юбке колоколом была призывом боевой трубы, чтобы противники приготовились к очередной атаке. Но, за стройными рядами Сашиного войска стояли хозяйственные обозы, тогда как орда варваров – чувств отца жила по принципу хаоса.

Согревало желание Нади Молостихи купить домик бабы Мани. «Только бы не разгромили его карьерцы!» Поэтому, Саша ходила на бабушкино подворье, показывая внимательным добытчикам, что вот она хозяйка, тут как тут, и днем, и вечером. Много раз даже ночью, с резиновой палкой от щедрот Олега, шла она проверить обстановку.

Приходили дочь и зять Молостихи, ревизскими взглядами осматривали каждую доску, каждый плинтус и каждую трещину. Наследница была спокойна – домик-то ладный, теплый; аккуратная печь обделана нержавейкой, вся столярка добротная, сработанная дедом Валентином.

– Может, немного уступишь? – канючила Молостиха.

– Я и так мало прошу, – стояла на своем Саша, – хотите продать пианино и стиральную машину, но как сравнить обычное пианино и стиралку, пусть даже и автомат, с жилым домом, с землей?

– Ты уж еще подожди. Не давай объявлений о продаже.

– Хорошо. Подожду. Только каждый день дорог. Тяжело мне присматривать, а дома дел по горло – всё хозяйство на мне.

Когда Саша прилаживала кусок рубероида к оштукатуренной и выбеленной стене кладовки, чтобы уж надолго забыть о раскисании и трещинах, ее пёс серьезно на кого-то разлаялся. Уверенная, что во дворе нет чужих, Саша вывела Лютина из вольера погулять под нежным осенним солнцем. Отец размахивал перед мордой собаки лопатой, а сам пытался вывести из своего дома Тамару Бурдючиху. Хозяйка подоспела на выручку разъяренного Лютина, когда отец уже прицеливался его огреть лопатой. Такое Саша не могла терпеть:

– Не трогай мою собаку, – крикнула она.

– А чё он ки́дается?

– На кого? На нее? И ты еще бить собрался Лютина из-за какой-то дряни?

– Сама дрянь.

– Хорошо, сейчас…

Дочь мигом отвела собаку в вольер, подбежала к отцу и вырвала из его рук лопату. Видно было, как он впал в акулье состояние, но Саше захотелось, наконец, правильно расставить акценты. «Я тебе припомню хоть и редкое, но преступно-напрасное рукоприкладство по отношению к матери. Я тебе покажу, как бродяжек в дом приводить», – мысли хлыстом били, будто дрессировщик распалял хищников. Мстительница подхватила стоящее у порога ведро наполовину с водой и, крутанув его, пустила в полет по направлению к идущим к калитке отцу и Бурдючихе. Тамара, ведущая беспорядочный образ жизни, видела в избытке любые гримасы судьбы, но струхнула сильно. Она втянула голову в плечи и громко ойкнула под водяными брызгами, с переполоху не понимая, как открыть калитку. А тем временем отец поднял пустое ведро и прицельно бросил в Сашу. Попытка увернуться не совсем удалась, ведро по касательной зацепило икру правой ноги, и тут же снарядом полетело обратно, черканув дужкой отцовскую скулу. Скула мгновенно расцвела алым пятном. Отец ринулся на дочь, откуда-то взялась Нюся и распялась между сыном и внучкой.

– Нэ тронь! – кричала она, – да дэшь Гоша?

– Ба, отойди! Ничего! Посмотрим, кто кого!

Анатолий таки устранил преграду, и Нюся шкопырнулась на бок с жалобным кряхтением.

– Я же просила отойти, – запыхавшись в перехвате отцовских рук, дробью выпалила Саша и затолкала отца в дом, мгновенно подперев дверь спиной. Анатолий выдавливал дверь наружу, но крепкая дочь так уперлась ногами, что потрепыхавшись он затих.

«Так-то лучше», – сказала про себя Саша, отойдя от двери.

– Бок болыть, – драматично констатировала старуха.

Пришел с пыльным носом Гоша – он, оказывается, готовил свою машину к зиме в Ольгином дворе, потому что в родном дворе его машине не было места, а в гараже стоял старый, кривобокий «Москвич» отца.

– Гоша, я ж тэбэ́ гука́ла, – плаксиво начала Нюся, – ба́тько Сашу чуть нэ убы́в.

Внук внимательно посмотрел на сестру, потом на отца, который облокотился о притолоку и выставил напоказ разбитую скулу.

– Я не пойму, кто кого убивал? – иронично заметил Гоша. Покрыть мови́лем уязвимые места у своей «четверки» для него в этот момент было более важным делом, чем семейные войны. – А ну вас, – махая рукой, он опять ушел к соседям.

Саша осмотрела немного помятое ведро, затем поставила его под колонку, открыв воду. Не успела она забрать полное ведро, как распахнулась калитка, и в уличном просвете нарисовался дед Валентин. Во всем была несвойственная для него резкость: в движениях, и даже в глазах – они были похожи на антрацит. Без вступления он возвестил:

– Фёдора мне, как брата, жалко, а Лида – сволочь!

«Конечно, сволочь. Просила шкаф для внучек, но куда там!» – поэтому, Саша не собиралась уточнять, тем более Нюся, обрадовавшись гостю, сахарно зазывала его:

– Сват, прохо́дь, проходь у ха́ту. Хоть ты ёго поругай.

Старики тяжело вползли в дом, Нюся усадила гостя.

– О, дядь Валь, – тоже обрадовался Анатолий, – Саш, у тебя нет пять капель? – заискивающе-буднично спросил он, сидя возле печи на венском стуле и держась рукой за печную стойку, напоминая худого безбородого Посейдона.

– Ктой-то тебе так? – дед заметил кровяной узор.

– Я, – спокойно призналась Саша.

Дед хоть и понял, что не зря дошло до членовредительства, однако, выказал интерес:

– За что?

– За Тамару Бурдючиху.

– Тамара… Тамара… У ней и брат есть?

– Есть.

– Это те, что свою хату бросили, а ее разбомбили?

– Они самые.

– Чего бы не жить? Вода в доме есть, хатка хорошая. Сейчас еще стены и крыша стоят, остальное всё посрывали. Так, а сами они де живуть?

– У цыганей прислуживают.

– Молодые, и опустились до последней степени, – дед вздохнул и вроде бы успокоился. Саша ушла за водкой в свой дом, где было спрятано несколько бутылок – остатков от похорон. Войдя с двумя рюмками, водкой и тарелкой закуски она услышала оправдание отца:

– Мне женщина нужна.

Дед учил, что надо искать порядочных женщин, а не шаромыг. Нюся укоряла за неувиденных невест от дальних родственников, по ее разумению, именно одна из них и была бы подходящая.

– Нэ то, шо Нына. Хоть бы раз рубаху ёму простирнула.

Саша не стала слушать эту галиматью и ушла с несвежими раздумьями об отце: «Вот примитивщина – ревет, как марал в брачный сезон на всю округу. Почему же Гоша не таскает девок в дом? Потому что воспитан, он еще маме говорил, что тогда познакомит с девушкой, когда будет уверенность в серьезности отношений. А папаша – ни стыда, ни совести».

Добрые уличные вестники проинформировали Сашу о том, как Бурдючиха получила неизгладимое впечатление от посещения дома Анатолия. Цыганки таращили глаза от описанных зверств дочери, подтрунивали над Тамарой – мол, еще пойдешь в гости? – и пустили по цыганам слух: Саша страшный человек.