– Пода́ркы йэы́ но́сэ, а обсти́руешь ёго ты, – ворчала старуха.
– Так не зря она бухгалтер – всё прикидывает, да рассчитывает, – с оптимизмом в голосе поясняла внучка.
Домашние ждали – вот скоро Нина Михайловна заберет Анатолия к себе, и заживут они тихо – мирно. Но это событие отодвигалось и отодвигалось. То кто-то сказал жениху про какие-то давние ее отношения с кем-то, и он устроил разбирательство. Саша увещевала:
– Зачем ты собираешь сплетни? Человек жил без тебя почти шестьдесят лет, и чего ты хочешь от нее? Она не гулящая, это точно. Так что извинись, и больше спрашивай с себя, чем с других. Опять в подпитии?
– Ну, выпил пять капель… Ладно, пойду мириться.
«Молодые» помирились, но Саша продолжала обстирывать отца, а Нину Михайловну продолжал точить червь сомнения. Только ее дочь-студентка свыклась с бой-френдом матери, как зависла новая угроза – старший сын скооперировался с Анатолием, и повадились они «соображать» на бутылку.
В побегушках да в ухаживаниях прожил Анатолий осень, зиму и весну. Летом, Гала продавщица пригласила его с Ниной Михайловной на свадьбу своей дочки. Анатолий не сдержался в рамках приличий – из-за пустяка поссорился с Ниной Михайловной, и даже сделал попытку замахнуться на нее. Вор в законе Стародубец, как почетный гость и кум Гали, дал указание вывести скандалиста из-за стола. Привыкший «держать верх», Анатолий только благодаря водке и тиранству над дряхлой своей матерью вернул душевное равновесие.
Почти всегда под градусом, он вспоминал былые грешки матери: что была деспотична к покойной жене; что вовремя не искала потерянных при раскулачивании троих детей от первого мужа. А она пыталась тщетно их искать сразу, но были трудности того времени, да новая семья, и еще посыпались дети от Тимофея один за другим, так что сын и две дочери выросли без нее. И вообще, в данный момент было жестоко терзать почти столетнюю старуху, которая всегда о себе говорила к любому случаю: «я, грешница, сказала» или «я, грешница, подумала». Ко всем скелетам из шкафа, прибавилась еще одна проблема – Анатолий стал забывать, куда спьяну кладет деньги. Вместо того, чтобы искать свои капиталы, он вначале устраивал скандалы Нюсе.
– Сашок, зно́ва ка́же: «Убью. Дэ мои гро́ши?» «Та нэ знаю, нэ ба́чила. Та и на шо воны́ мэни́? Я пенсию Саше виддаю́, а от тэбэ́ вона́ нэ возьмэ́».
Саша шла и прорабатывала отца, и конечно, в его глазах была дрянь – не человек. Для дочери отец был мрачноватой загадкой очень давно. И если раньше мрачноватое впечатление освещалось матерью, которая будто фонариком подсвечивала его достоинства – а они, конечно, были, – то теперь разница не характера, а интеллекта никак не могла зажечь даже искру. В потемках отцовской души дочь только натыкалась на кучи строительного мусора того, что осталось от его достоинств.
То ли упорство, то ли, в самом деле, романтическое чувство погнало Анатолия в конце лета мириться с бухгалтершей. Саша была этому только рада, как шансу приличного, а не пропойного существования родителя. Она не смогла отбиться от его просьбы срезать розы, которые выращивала для годовщины смерти матери.
– Саш, ну срежь розы… Как я пойду на день рождения без цветов? А завтра мы купим.
– Ты, наверное, думаешь – умер человек и ничего не знает. Мертвые больше нас знают. Нельзя мертвых обижать.
– Саш, ну срежь розы. Завтра я лучше этих куплю.
Она, стыдясь своего малодушия, срезала цветы и подала их повисшему на забор палисадника отцу. Чуть позже, не столько из любопытства, а сколько для порядка, пошла в магазин и навела справку – действительно, у бухгалтерши был день рождения.
Вскоре, умная Нина Михайловна сделала правильный выбор – не стоит связывать жизнь с человеком, который не может контролировать свои пагубные страсти, и дала Анатолию окончательную отставку. Дома он усилил террор против Нюси и огрызался на каждое слово дочери.
– Пропа́лы мы, пропалы, – приговаривала сникшая Нюся, – вин мэнэ́ убье́.
Саша тоже не ждала хорошего. Как-то, по возвращении с фабрики со второй смены ее встретила встревоженная старуха:
– Хтось прыхо́дыв, и ба́тько сив у машину и уи́хав.
Саша уже два дня переживала за Гошу, который уехал в командировку на Урал. Так далеко брат еще никогда не ездил, и если сестра начинала беспокоиться о нем, когда он задерживался на полчаса, то теперь ей виделись дорожные катастрофы и бандитские нападения.
«Этот кто-то, наверное, принес дурную весть о Гоше, и поэтому пьяный отец уехал. Может, на опознание?»
Она включила свет в своих двух комнатах и напоминала больше разбалансированный механизм, чем человека. Только слух четко улавливал тяжелую тишину. Примерно через час ночную тишь вспорол рев отцовского «Москвича», и отчаявшаяся Саша побежала к калитке. Выглянула в уличный мрак – «Москвич» смирно стоял перед воротами. Отец не выходил. «Не знает, как сказать», – решила дочь и подошла к машине. Она пригнулась к запотевшему изнутри окну, но в этот момент отец приспустил стекло, и Саша увидела его пассажирку – соседку Раю – жену Валька. Рая стыдливо закрыла лицо руками. Саша, испытывая гадливое чувство, отошла на шаг. В ее голове еще не выстроилась цепочка аргументов против Раи – алкашка, грязнуля, цыганская прислужница, ворующая у себя самой кур, – как отец вылил поток самой отвратительной и последней ругани в ее, Сашин, адрес. Дочь отступила еще на шаг, пребывая в таком состоянии, будто две огромные руки вытрясли из нее все мысли и чувства, и как в бреду, она нашарила в пустой голове одно-единственное слово: «Подонок».
Плюхнувшись на диван, Саша разревелась. Она всегда ненавидела матерную ругань. «Женщине низзя́ каза́ть матэри́нски слова – грих!» – много раз говорила Нюся. Валентина тоже не пользовалась словесной грязью, Анатолий при детях никогда не выражался, поэтому Саша была и предупреждена и ограждена от скверны. Став взрослой, она прицементировала в тот свой ряд благородных суждений и кирпичик мнения: «Низкие плебейские натуры любят ругательства. Слабаки, чтобы вписаться в плебсоколлектив занимаются подражательством. Но я плевать хочу на эту гнусь». И как-то так сложилось в жизни – ее не оскорбляли, иногда из уважения, иногда из боязни. Однажды, вся группа художественной школы увидела – Саша ударом под челюсть свалила с ног довольно крупного своего одногруппника за слово «биксочка», и как бабушка отшептала ему дразниться.
Торчали гнилыми корягами слова-уродины из вековых глубин, но ведь время настало такое, что настоящий октябренок, пионер, комсомолец, а потом рабочий-коммунист или рабочая интеллигенция должны быть красивыми если не снаружи, как на плакате, то внутри обязательно. Ну ругнулся Толик Иванов на Игоря Калашникова, когда они под предводительством их гордости, председателя совета отряда, их Сашки, искали по лесополосам памятник павшим солдатам отечественной войны. Так это же Толя Бу-бу, лупатый троечник в конопушках, безотцовщина. И на стенах клуба с задней стороны написали крупные угольные матюги и набили бутылок хулиганье, тупые двоечники, которые ничем не могут блеснуть.
– А ну, марш во двор, – приказывает Валентина детям, когда напротив, чуть правее, у Великохацких начинается свара.
Саша знает: два сына деда Максима – воры, и к ним пришли блатные, и что-то там выясняют; как говорит баба Нюся «вор у вора дубы́нку укра́в».
От других соседей тоже иногда доносится мат.
– Так воны́ гамаи́, – поясняет Нюся и рассказывает, что Воронеж уже гамайщина, а уж дальше и говорить нечего: гамаи – кацапы клопов не вывели в наше время, готовить не умеют и матерщина у них в порядке вещей.
На хлебокомбинате две пожилые прачки, с которыми подружилась Саша, только по самой острой необходимости стали ругаться, потому что заметили – Саша вообще не ругается, и стеснялись собственной простоты.
Разнузданный отец сделал большую ошибку, что обрушил на дочь скользкие донные слова, потому что когда Саша шла в дом, откуда-то из темного полночного угла вынырнула госпожа-месть и зашептала: «Надо найти в гараже канистру бензина, быстро ливануть на машину и поджечь». Сквозь рыдания, Саша все равно слышала просьбу-приказ, и уже тянулись руки к ослепительному мечу правосудия. Пока она боролась с соблазном покончить одним костром, одним взрывом с мерзавкой Раисой и мучителем отцом, снова взревел «Москвич», и было понятно, что отец уехал.
