Через пару дней под предлогом взять у внучатой племянницы мелких гвоздей с большими шляпками пришла Лида.

– Люди говорять, что ты сказала – родня не дали ни копейки на похороны Мани.

– Так это же правда. А какие люди? Впрочем, я знаю, – Саша вспомнила, как она удовлетворила любопытство соседки, тети Любы Плахтюковой, конечно же не рассчитывая, что она начнет склочничать.

– Я говорю – не дали. Продадуть внуки дом и окупять расходы.

– Насчет расходов – они оказались больше в три раза, чем могли быть. А за дом много не дадут – во-первых, во-вторых – еще продать нужно. Молостиха собирается покупать, дает только четыре миллиона, и тех нет. Место – на любителя: рядом тропа в этот гадюшник-карьер, сзади цыгане, перед тропинкой тоже цыгане. Устроили торговлю наркотиками; покупают наркоманы зелье и по тропинке в карьер, там и растворяются. Из бабушкиного дома хорошо слышно «топ-топ» и днем, и ночью.

– Я думала, что в Фениной хате русские живуть, а ты говорышь цыгане.

– Приехали из Ровеньков, расползлись по всему поселку и сеют зло.

– Куда же милиция смотрыть?

– Милиция с них дань собирает, еще предупреждает, когда облавы будут.

– Ну, надо же?

– Вот пусть оденет дед Федор свой полковничий мундир и стукнет кулаком по столу под носом у начальника горотдела – когда порядок будет?

– Ха-ха-ха-ха, – рассмеялась Лида, – порядка во всей России нету. Пенсию задерживають, шахтерам не платять, народ злой. А дед Федор уже негожий, с бутылочкой ходить – ему ж операцию делали. А у нас на днях Валентин был, – «Уже теплее» – подумала Саша, – хвалился:

– Прышел на работу, говорю, сестра померла. Мне начальник – беры, Филиппович, любые доски, делай гроб. А я не стал. Кабы мне внуки дали пять тысяч, тогда бы сделал.

– Мы за четыре с половиной купили уже обитый, – вставила Саша.

Я ему:

– Чем хвалися? Родная ведь сестра была, хоть бы постыдился такое говорыть.

Он:

– Не встревай, я до брата прышел по делу. Мы, Федор, прямые наследники, давай в наследство вступать.

Так Федор – молодец, правильно ответил:

– Если я помру, значить, ты и у моих внучек всё заберешь?

Дак он аж побелел…

– Я там всё делал.

– Делал, так тебе Маня платила и кормила.

Ушел не солоно хлебавши… Жадный – и ртом и жопой бы хапал.

Лида вывалила, как отходы на свалку, наболевшее и засобиралась, положив сверточек мебельных гвоздей в тканевую сумку.

– Там у нас яблок много, портются, прыходи – наберешь, – сказала она напоследок.

– Спасибо, не надо, – Саша провожала взглядом бабу Лиду, напоминающую со спины клопа-черепашку.

«Ну и дед! У меня и мысли не возникло, что юридически он, конечно, прав. Я – простуха, о человеческих законах думала: на маму было завещание, мама умерла, значит, нам детям мамино. Оказывается, деды главнее».

– Что ты хочешь? Старое поколение, с дерьмом не расстанутся, – начал обсуждение темы наследства Гоша, – брось ты свои ночные вылазки, пусть дед Валентин заботится о сохранности.

– Он даже не сообщил о своих притязаниях – «Лида сволочь», и больше ничего. Все-таки я схожу к нему.

Малоприветливо встретил дед внучатую племянницу, пыхтел и хмурил брови. Саша знала много оттенков в обращении с людьми, для начала она «включила дурочку», наивно, хлопая ресницами, сказала:

Оказывается ты, дед, баба Аня и дед Федор – вы главные наследники, а мы с Гошей – с боку-припёку. Продавайте сами, и смотрите теперь сами за домом.

Какую внутреннюю работу проделал дед, осталось неизвестным. Может, вместе с Клавой принял тяжелое решение, а может, подточили его устои непритязательные Федор с Анной, но, нахмурившись еще больше, он объявил:

– Здоровья нету смотреть за Маниной хатой, ты ближе живешь, вот и хлопочи. Не надо мне ничего.

– Что ж, если продам, то тебе, как прямому наследнику выделю часть. Только продать не просто будет. Место проблемное. Состоятельный человек не захочет жить в такой дыре, ну а у бедных сейчас денег нет. Уже спрашивали две семьи беженцев, одни дают два, другие три миллиона, и то нужно ждать пока они соберут деньги. Молостиха, с горем пополам, обещает четыре, но тоже надеется на продажу пианино и стиральной машины.

Сказано это было уже деловым, далеким от юродства тоном, так что дед поплямкал губами и немного повеселел.

– Ладно. Продавай. А там посмотрим.

Шкафа, однако, не было видно. Понятно. Продан.

Осень, сделав два легких шага – сентябрь и октябрь, почти не капризничая, тряхнула подолом, и появились пестрые листвяные циновки. Еще седьмого ноября было до уютности тепло. Праздник, когда-то уважаемый за повод сплоченно выпить на второстепенной улице, чтобы бодро прошагать по главной с флагом или портретом члена политбюро, перешагнув 75-тилетие, был не нужен и не интересен, как больной старик. И вот пришла к больному сострадательная родня – редкая кучка пожилых коммунистов. Они устроили митинг с транспарантами: «НЕ ПРИЗНАЕМ НЕУДАЧНЫЕ РЕФОРМЫ», «ЕЛЬЦИН – ВРАГ СВОЕГО НАРОДА», – которые заслонили двухметровые сапоги воина-памятника.

Саша, не уловив робкого звука праздника, вычищала от сажи хода своей печки, а к вечеру занималась еще более неприятным делом – чистила и разделывала пять небольших рыбин, которые отец приобрел на вокзальном базарчике у рыбаков.

Восьмого бахнул мороз с нешуточным восточным ветром, усиливающим вдвое неприятный эффект. Саша с досадой поглядывала из окна, как гнал сквозняк к порогу темные листья. Анатолий отвел душу жареной рыбой, потом, заскучав, отправился к Вальку с Раей распить бутылку.

Соседи во всех смыслах жили плохо: в доме грязно, сами зачуханные, скандалы часты – но гостей любили.

– О-о-о! Тимофеич! Заходи, – татарское лицо Раи прыснуло радостью.

Скользкая бутылочная шея сообщила ладони прохладу, и с нежным внутренним хлюпом, с сияющей медалькой-крышечкой поллитра описала дугу из кармана куртки на стол.

Помимо хмельного каляканья, Анатолия ждал сюрприз. Как в тени пенька скромно вылезла бледная поганочка, так и в закопченной комнатушке на облезлом табурете сидело худосочное создание с осветленной стрижкой. Создание преданно повело зелеными глазами на Анатолия, и он понял: «Вот, наконец, судьба после огрызков дала мне чудо-фрукт».

Всё было чуть проще. Не считая постыдного обнаружения Сашей Раи в отцовской машине, соседка дважды приводилась в дом Анатолием. Нюся возмутилась шашням сына с мужней женой, тем более соседа. Саша пообещала выправить ситуацию. Она перемахнула через забор, цыкнула на двух кобельков и впервые в жизни вошла в убогое соседское жилище.

– Я вас прошу больше не бывать в доме отца.

Виноватая Рая не посмела отлепить глаза от умерщвленной домашней птицы, лишенной наполовину оперенья коричневыми от крови пальцами хозяйки. Она знала, что воевать с Сашей «в лоб» не получится. Поэтому принесла как-то на заре мертвую дворняжку и положила ее под стеной Сашиной кладовки, предварительно разведав, что приболевший Лютин будет в доме.

«Вот мразь!» – мысленно возмущалась Саша, конечно, зная, чьи это проделки.

Дворняжка не исправила кривое Раино самолюбие, ей хотелось масштабности. К счастью в ее сети попала крупная добыча в лице наркоманки, давшей стрекоча из родной станицы. Пришел после отсидки в родную станичную хату брат, а сестра всё родительское добро «проколола». Нашел он уцелевший топор и хотел поучить мотовку. Но ускользнула верткая сестра из лап пьяного брата. Куда? На автобус и в Шахты, где много знакомых мест и хороших людей, которые позволят переночевать, пусть даже и за интимные услуги. На самый крайний случай можно постоять на улице Маяковского, обязательно найдется желающий, и ты уже с деньгами, а если доехать до трассы «М-4 Дон», так еще и попутешествовать есть возможность. В общем, такая девушка, как Светлана не пропала бы.

Какое-то время она крутилась в обществе карманников на Сашиной улице. Саша, желающая всем ворам, алкоголикам и наркоманам сгореть в адском пламени, старалась их не замечать. Справляться с собой было трудно, потому что улица кишела паразитирующим сословием. Наркоманы предлагали купить у них вещи, алкоголики вились возле двора, липли к Анатолию. Воришки, всегда клубившиеся у Великохацких, теперь больше базировались у Мики, пригретому полулегкомысленной женщиной в доме напротив Сашиного двора. Растворялась зеленая калитка, и выпархивала Света в ворованной кожаной куртке, мчалась по поручению за водкой и закуской. Жизнь была прекрасна до тех пор, пока соседка находилась в запое. Но, на то она и полулегкомысленная – когда в голове родились здравые мысли, все были разогнаны, калитка надежно заперта и спущены собаки, оставлен был только ненаглядный Мика, Света попыталась увязаться к вору, подарившему ей куртку, но он признался, что женат. Дорога одна – к цыганам. Они охотно забрали куртку в обмен на «ширку», и разрешили остаться прислугой. Рая тоже приходила в цыганский двор – мыть туалет, чистить печи, уносить мусор. Две служанки разговорились. Рая, не столько по-женски сочувствовала, сколько смекнула свести наркоманку с Анатолием, чтобы знала ненавистная Сашка «где раки зимуют».