Я ехала в театр, откинувшись на спинку сиденья. За окном плыли улицы любимого города. Кучер знает, как ехать. Наша семья, как я поняла, скрывала тайный Дар от властей уже не одно поколение, поэтому прислуги в доме было очень мало – лишние глаза и уши нам были не нужны. Лишь кучер и дворецкий служили у нас долгие годы, можно сказать с рождения, также как их отцы и деды. Лишь они были в курсе наших дел и помогали избежать излишнего внимания со стороны.
Мой кучер Джим сейчас немного поколесит по городу, посмотрит, что и как, и только после этого повезет меня к театру. Все манипуляции по превращению я делала в карете, которая идеально была приспособлена для этих целей. В карету садился один человек, а выходил абсолютно другой.
Вечерело. На улицу уже спускалась серая пелена. Я преобразилась и, откинувшись на спинку сиденья, уже повторяла роль.
У меня чудесная роль для дебюта. Я играю молодую и наивную девушку Аманду, которая отдала жизнь за любимого. Не знаю… Неужели существует такая любовь, во имя которой можно пожертвовать собственной жизнью?
Свою роль я выстраивала так, чтобы зритель увидел наивность и чистоту моей героини, силу ее первого чувства. Все неточности и, лично меня раздражающие нежности, можно было списать на первую любовь. Кто из нас не делал глупостей, влюбившись? Хотя я лично, ничего такого не делала.
А возлюбленный у моей красотки был так себе, на мой вкус, и явно ею пользовался. Да, – благородный военноначальник, да, – говорил ей прекрасные монологи. Но по поступкам-то – явный трус и лицемер, если позволил своей любимой погибнуть вместо себя.
Пока мысли мои блуждали вокруг прекрасного, глаза смотрели в окошко кареты. Мимо меня пробегали знакомые улочки. Что-то мы сегодня долго ездим. Неужели Джим заметил что-то подозрительное?
Когда карета остановилась у черного театрального входа, я, выходя из нее, спросила:
– Джим, что случилось? Почему ты сегодня трижды проехал через Рынок Прекрасных магнолий?
– Не знаю, миледи. Мне показалось, что за нами кто– то следит.
– И кто это был?
– Одна из карет следовала за нами буквально по пятам. Еле оторвался.
– Тогда посмотри вокруг повнимательнее. Мне неприятности не нужны.
– Хорошо, все сделаю, миледи.
Я прошла в свою гримерку. Но так как до генеральной репетиции еще было около двух часов, задерживаться здесь я не стала, а пошла прямиком на сцену, чтобы еще раз отработать финальную мизансцену.
Театр! Как я люблю тебя! Запах, таинственный полумрак и главное – твоя непередаваемая атмосфера. Когда я попадаю в театр, для меня просто перестает существовать реальный мир! Ощущение свободы и счастья!
Зрительский зал был темен. Подмостки тоже утопали в полумраке. Лишь одинокий софит светил в центр сцены. Волшебство начиналось именно здесь.
Я встала в этот освещенный круг, сбросила туфли, поднялась на полупальцы, потянулась наверх. В голове зазвучала музыка нашего финала. Раз– два – наклон, подъем. Три – четыре – прыжок. Раз-два-три-четыре – вращения, которые становятся все быстрее и быстрее. Включаю магию Воздуха и лечу вверх, выше, выше. Вдруг услышала одинокие хлопки где-то в глубине темного зрительского зала.
– Кто здесь? – вопрос звучит настороженно и немного испуганно.
Тишина. Я быстро опустилась на сцену и, вглядываясь в черноту зала, пробежала по боковым ступеням, а потом и по проходу между кресел. Бежала, ориентируясь на тот звук, что услышала. Мне показалась, что вторая дверь хлопнула. Я выскочила в фойе. Никого. Навстречу мне шел господин Дюваль, распорядитель нашего театра.
– О, кого я вижу! Госпожа Виард! Как приятно видеть вас.
– Мне тоже очень приятно, господин Дюваль. Господин Финк уже здесь? Мне хотелось бы пройти финальную сцену.
– Нет, миледи. Господа актеры не приходят так рано, а уж знаменитые актеры тем более. Господин Финк – самый известный актер столицы, его слава бежит впереди него, и он этим пользуется. Он приходит буквально за четверть часа до спектакля, а уж на сегодняшнюю репетицию, наверняка, опоздает. Сколько раз бывало, что спектакль начинался, а он еще без грима и, прости господи, почти нагишом. Знаете, – он заговорщицки наклонился ко мне, – а пару раз так вообще на сцену полуголым выходил – застегивался прямо на ходу. В эти дни такая ажитация была со стороны дамского полу, что я даже предложил ему это делать на постоянной основе. Не согласился. «Ты,– говорит, – Муррей, в искусство не лезь, я же в твои бумажки не лезу. А дам волновать голым торсом – это самое легкое дело. Я же хочу волновать их другим – своей игрой непревзойденной». Ну, я это своими словами сказал, он как– то по-другому выражался. Но, близко, близко… Да! И спрашивает еще тогда у меня: «А видал ли ты, старина, на своем веку актеров лучше, чем я?» Я ему тогда ответил, что нет, мол, Родстер, не видывал. Хотя, если признаться честно, лет двадцать назад приезжал к нам на гастроли театр королевства Тифу. Там был такой актер – Садон Буррет. Вот это, я скажу вам без преувеличения, был актерище. Я – мужчина, плакал навзрыд в постановке великого Лайда. Что он тогда со зрителями делал – это, я вам скажу, какая – то чертовщина! Он говорит – а люди стоят, слушают, затаив дыхание, и шевельнуться бояться. Он смеется – и такая радость в душе у каждого поднимается, словами не передать. Ну, а когда заплакал, я уже вам говорил, весь зал рыдал вместе с ним. Не стесняясь. Дружно. Все и сразу. Вот это актерище!
– Почему я не слышала о нем?
– Так, запретили их театру гастроли – то. И выслали по-быстрому из королевства.
– Вы думаете, что это была магия?
– Что же еще-то? Не может такого быть, чтобы весь зал так реагировал.
– А мне бы хотелось, чтобы, когда я играла, весь зал именно так и реагировал.
– Да будет вам, миледи. Зачем вам это? Все более-менее успешные звезды этого театра просто удачно выходили замуж или становились фаворитками влиятельных особ. Два-три удачных сезона, и вы тоже, я думаю, будете пристроены.
– Но я хочу играть и не собираюсь выходить замуж.
– Почему, миледи? Наш мир – это мир мужчин, и женщины вряд ли, что в нем достигнут. Вы видели, кто у нас играет грандам? Хотя бы госпожа Сквош? Она в прежние времена служила в борделе. Это не тайна в нашем театре, поэтому я так открыто об этом говорю, да и она не стесняется своего прежнего ремесла. Ну и что? Загубленная судьба! Для борделя – старовата, семьи и родственников, насколько я знаю, нет. Это счастье, что в свое время к ней захаживал наш господин директор. Вот и поспособствовал.
– Я думала, что госпожа Сквош играет давно. У нее неплохо получается.
– Так, Беллин – прирожденная актриса, что и использовала всегда в своей бывшей профессии. Господин Рихтер ее к себе давно звал.
– А она?
– У нас она играет года три. Что-то там у нее произошло. Что – я точно не знаю, но господин директор ее не оставил, взял к нам в театр. А госпожа Рэм? Здесь, вообще, трагическая история, деточка. Она в нашем театре очень давно. Я ее еще девушкой помню. И с мужем своим она тут познакомилась. Раньше они все главные роли играли. И публика прямо с ума сходила, особенно по нему. Он еще до господина Финка у нас тут благоденствовал. Импозантный мужчина! Долго они деток откладывали. Она-то очень хотела, а он – ни-ни. Говорил ей: « Вот скопим на хороший домик в пригороде, на житье-бытье безбедное, вот тогда». А она любила его очень, соглашалась со всем, что он ей говаривал. А когда удалось ей все же понести, загулял муж – то ее. И не с кем-нибудь, а с баронессой-вдовой. И поступил некрасиво. Забрал все деньги, значит, и уехал, якобы дом покупать. Она ж про ту баронессу и не знала, бедняжка. Как всегда, жены последние узнают об измене мужей. Она его долго ждала, но он так и не вернулся. А добрые люди и просветили. Н-да… У нее тогда нервная горячка случилась и выкидыш. Жить не хотела, бедняжка. Полгода овощем провела. Но тут уж наш господин режиссер постарался. Возился с ней, как с ребенком, пока в чувство не привел. Но я, наверно, уже заговорил вас, госпожа Селена? – Дюваль встрепенулся.– Вам уже пора одеваться. Я слышу, что внизу уже с четверть часа хлопают двери. А что это значит? А значит это, что все уже начинают собираться. Извините, госпожа Виард, мне еще нужно доделать массу дел. Премьера завтра, как – никак!
