– Здравствуй, Лизонька! Присаживайся скорей.
Мама, сидевшая рядом, подняла глаза и с ужасом начала рассматривать мой сморщенный лоб. Я же, в свою очередь, незамедлительно последовала совету и расположилась по соседству со своей взволнованной матушкой. Она прикусила нижнюю губу так, что казалось, вот-вот расплачется. Мне стало не по себе.
– Мам, ты чего? – растерянно спросила я исподлобья.
Она же, ничего не ответив, молча копировала кота из второго «Шрека», а спустя мгновение и самого огра, заключив меня в своих, необъяснимо крепких объятьях.
– Доча, Господи, прости мою душу грешную, – полился ее рев в мои, еще не обсохшие, сползающие по шее, волосы, после чего заплаканное лицо моментально вернулось в прежнее положение.
Я оказалась крайне ошарашена данной сентиментальностью.
– Не болит? – продолжала эта чудная женщина, дотронувшись до царапины большим пальцем и вызывая ответные чувства.
– Нет, мамуль, я в полном порядке.
Очевидно, услышав долгожданное тепло из моих робких девичьих уст, она широко улыбнулась и ласково чмокнула меня в лоб. Телячьи нежности я терпеть не могла, а потому, молча приняв раскаянье, отодвинулась и не смогла обойти вниманием поражающий глаз интерьер. Вся мебель светилась в таком натуральном блеске, будто еще пребывала на витрине «IKEA». Здесь у пожилой женщины было все: разнообразная техника от блендера до мультиварки, набора три ножей, посуда как в ресторане. И зачем, спрашивается, ей все это нужно? Одинокая пенсионерка, принимающая гостей ну от силы раз в месяц.
– Почему мы здесь? – решила начать я утро с самого, пожалуй, логичного.
Взрослые женщины глубоко вздохнули, переглянулись, в след зачем, роль ответчика на себя примерила более молодая.
– Мы с твоим папой решили, что будет лучше, если нам немного пожить отдельно. Ничего страшного и глобального не происходит, – убедительно добавляла она, при этом дрожащей рукой поднося к своим опухшим губам фарфоровую белую чашку с горячим кофе.
Я снова подвинулась и наполнила взгляд глубокой иронией.
– Сколько же продлится это «немного»?
– Не знаю, доча. Может неделю, может две…
– А может год? Или лет пять? М? – причитала я, возмущаясь простотой сказанного. – Почему нельзя просто жить в мире и согласии как живут остальные семьи? Вы регулярно из-за чего-то ссоритесь, а достается в итоге мне!
Тут не выдержала и бабушка.
– Так, давайте лучше кушать, а то сейчас все остынет!
Я гневно смотрела в глаза испугавшейся матери, а она, в свою очередь, стыдливо их отводила. Мы, молча и беспрекословно взялись поглощать содержимое наполненных с горкой тарелок, но кусок не лез в горло. Не лез и все. Скулы были напряжены. Челюсти не работали. Устремив неподвижный взор в середину накрытого цветной скатертью столика, я томно и тщательно старалась переварить только что полученный жирный ломоть безрадостной информации. Все это выливалось в предположения, притом весьма смутные. О том, насколько может затянуться этот незапланированный переезд и зачем или из-за чего, вообще, родители так часто доводят собственные отношения до громких конфликтов. Теперь еще и неразрешенных. Мне казалось, что семья моя безостановочно рушится. Как самолет, у которого от износа отказал двигатель, резервного питания нет и крушение неизбежно. Однако там, где-то глубоко внутри, засела искренняя любовь к своему отцу, несмотря на его равнодушие к моим увлечениям. А потому все с грохотом разрывалось и с горечью билось о крепкие стены моей души.
– Я тоже не сторонница всего этого, – заговорила, вдруг, мама, сделав очередной глоток и поставив чашку рядом с надкусанной с краю оладушкой. – Но…мы с твоим отцом…так получилось…оба сильны характерами, – подытожила она, скривив губы. – И… мы не всегда можем найти компромисс, чтобы все остались довольными. Все это ходит вокруг тебя. Он пытается выстроить твою жизнь по учебнику, в котором всего лишь один, единственно верный, алгоритм твоего воспитания! А я говорю ему, что ты уже взрослая и…можешь сама принимать решения. Не спорю, нужно подсказывать, давать советы, ведь за плечами какой-никакой, но жизненный опыт. Однако в приказном тоне заставлять менять любимое занятие на бизнес-школу…это абсурд! У нас же не СталинГУЛАГ все-таки!
Эмоционально и импульсивно завершив речь с надрывом в тоненьком голосочке, мама угрюмо дожевала последний кусочек, запила его и нервно поставила чашу на место, отчего она рухнула на бок и закружилась. Пустая и беззаботная. Словно суслик во ржи, я замерла и с любопытством наблюдала за нею, пока бабушка не подняла ее и молча не наполнила из заварничка свежим чаем.
– Папа хотел, чтобы я бросила гандбол? – спросила я, задыхаясь.
Материнская ладонь коснулась моего локтя.
– Он и до сих пор этого желает.
Крепкий удар. «Лиза, держись», – убаюкивал меня внутренний голос. «Только не падать. Черт. 10,9,8,7,6…вот, вот, хорошо. Приходим в себя. Отлично».
– Внученька, ты лучше скажи, оладьи то вкусные? – отвлеченно и с радостной физиономией заболтала моя прародительница.
Всеми силами я рисовала улыбку.
– Очень, баб, – привстала я с деревянного стула и взяла тарелку в правую руку. – Спасибо большое. Я пойду, доем в свою комнату.
– А что там у тебя?
Внезапный вопрос тормознул меня у самого выхода с кухни. Я решила не оборачиваться.
– Ну,…сериал какой-нибудь посмотрю и все слопаю заодно.
– Тогда иди. Только не кроши там, хорошо?
Я выдохнула.
– Хорошо, баб.
Покинув утреннее застолье, я медленно кралась по узкому коридору. Через мгновение дверь в комнату оказалась передо мной и, подвинув ее босой ногой чуть вперед, я четко услышала пронзительный материнский крик.
– Лиза!
«Ну что еще?» – сетовала я про себя. Поставив тарелку на пол и закатив глаза, я с удрученным цоканьем вернулась обратно и встала на пороге, облокотившись на одну сторону. Мама снова кусала губу.
– Он все равно тебя очень любит, – дважды швыркнув, сказала она. – Не делай поспешных выводов.
«Любит. Конечно, любит. Роботов»
– Ты поняла, Лиз?
– Да, мам. Я поняла. Можно идти?
Бабушка равнодушно вышла из-за стола и подошла к раковине, чтобы помыть посуду. Мать отвернулась.
– Иди, – с горечью промычала она, сидя ко мне спиной.
Но задеть за живое меня ей так и не удалось. Услышав ожидаемый ответ, я пулей рванула в комнату, подняла по дороге оладьи и захлопнула за собою дверь. А потом растеклась по ней. Прижалась лицом. Закрыла глаза. «И почему он думает, что воспитывает игрушку?» – запротестовало мое сознание. «Отец хочет лишить меня всяких прав, вовремя дергая за нужные ниточки словно марионетку. Но ведь я человек! Мне 14 лет. У меня даже паспорт есть! Да и к тому же в нашей стране равноправие. Никакой похабной дискриминации. Или мне все-таки примкнуть к сообществу радикальных на всю голову феминисток?»
Отлепив себя от двери, я открыла глаза и с разочарованием на душе грохнулась на диван. «Корчить из себя Обломова», – подумала я. «Конечно, не стоит, но вставать и идти куда-то, сегодня, тоже не вариант» Склонив голову на бок, я заприметила, стоящий напротив, плазменный телевизор. Столик, на котором он разместился, состоял из трех полок. На самой верхней красовалась знакомая до боли приставка. «У бабушки есть пирс тв?», – бросилась мне в голову мысль, в то время как я, прищурившись, убеждалась в этом и отказывалась верить одновременно. Не переставая удивляться оформлению квартиры своей прародительницы, я подняла, вновь брошенные на пол, оладьи и поставила на диван. Отыскала пульт. Улеглась поудобней. Включила пирс, затем зомбоящик и решила скоротать денек за просмотром комедийного сериала – «Теория большого взрыва».
* * *
Я умирала со смеху, досматривая второй сезон. И хотя юмор в ситкоме был довольно-таки специфический, интеграция западного менталитета посредством тв, кино и литературы достигла полного его приживания. И мы, рожденные в конце 90х, нулевых и так далее уже никогда не будем восторгаться творчеством Леонида Гайдая, не уловим ход мысли Федора Достоевского, а как жить по потребностям не узнаем до следующей революции. Моя бабушка впервые сказала об этом, когда я прибежала домой с подругой, восхваляя новую комедию с Райаном Госслингом и пропуская шутки о голубых. «Как как ты сказала? Мужчины?», – делала она вид, что прослушала. «Девочка моя, это полный абсурд. Никогда их больше подобным словом не называй».
