Из-за Хадара? Шай прижалась к стене и отвернулась. За целый день я ни разу…
Как такое могло случиться, что сегодня она ни разу и не вспомнила о Хадаре? О Хадаре, подарившем ей серьги, которые она не смела носить и прятала в плетеной шкатулке. О Хадаре, игравшем ей на свирели. О Хадаре, из-за которого она плакала прошлой ночью…
– Все уже решено, – тихо ответила Шай. – Что толку не спать из-за него?
Если бы сестра спросила об этом вчера, то услышала бы в ответ те же слова. Но вчера Шай глотала бы слезы, а сегодня ее глаза были сухими. Она попыталась думать о Хадаре, но это было трудно – он словно стал частью полузабытого сна.
Хадар сватался к ней, но отец обещал ее другому и был непреклонен. Еще вчера ее сердце разрывалась, и она была готова молиться любым богам…
Не думай об этом, пожалуйста, не думай.
…а теперь в груди поселилась другая боль, и слезы и молитвы больше не могли помочь.
– Не плачь, Шай, – вновь зашептала сестра. – Хадар тебя любит. Он тебя украдет, ты убежишь с ним, а потом отец вас простит и…
– Не говори глупостей, – ответила Шай и вновь легла и накрылась с головой одеялом.
Дыхание сестры вскоре стало размеренным и ровным, но Шай не могла заснуть.
Я теперь нечистая. Было холодно, словно внезапно наступила зима. Шай вновь и вновь облизывала пересохшие губы. Если бы смогла очиститься, тогда я снова смогла бы любить… Ей хотелось плакать, но слез не было. Хотелось к огню, но кто разожжет очаг летней ночью?
– Шай.
Она резко села.
– Я жду тебя, Шай. Иди ко мне.
Голос был тихим, но ясным – и все же Дана даже не шевельнулась, и родители все также спали у дальней стены.
– Иди ко мне, Шай.
Шай прижала руки к груди, словно от этого голос мог умолкнуть. Но она уже знала, что в этом нет смысла, – лишь она одна слышала этот зов, как лишь избранные слышат голос Господа. Только это не был голос Господа.
Она знала, чей это голос, и не могла сопротивляться.
– Шай, я жду тебя.
Она оделась и направилась к выходу, все еще надеясь, что кто-нибудь проснется и остановит ее. Но шаги были бесшумны, и даже дверь не скрипнула, выпуская ее в ночь.
Лабарту ждал, глядя на звезды. В каждой стране они были иными, словно земля и воздух меняли их. Звезды над Евфратом были ясными и неумолимыми, и люди читали по ним будущее. На севере, возле холодного моря, звезды сияли, словно осколки льда. Здесь же звезды были лучистыми и близкими, – эта страна обещала много крови и долгую жизнь.
Кровь была совсем рядом – он пас овец, и в их телах струилось жаркое тепло. У овец густая и терпкая кровь, но много ли она даст сил?
Шай шла к нему, брела по тропе, еще далеко, но Лабарту не торопил ее. Куда спешить? Заблеяла овца, словно соглашаясь, и Лабарту улыбнулся. Узнай, что такое жажда, Шай, подумал он. Ощути в первый раз.
Шай увидела его и остановилась, но только на миг. А потом вновь пошла, не быстрее и не медленнее, чем прежде. Лабарту смотрел, как она идет. Должно быть, ей кажется, что земля замерзает у нее под ногами. Должно быть, ночной воздух стал для нее сухим ветром пустыни.
Она остановилась перед ним и замерла. Порыв ветра всколыхнул ее одежду, и Шай стиснула края накидки на груди, возле сердца. В ее глазах были страх, жажда и горе.
– Это твои овцы? – спросила она.
– Нет. – Лабарту усмехнулся и жестом велел ей сесть.
Шай опустилась на землю. Ее движения уже стали стремительными и легкими, но плавности им недоставало. Кровь это исправит.
– Нет, – повторил Лабарту. – Зееву, сыну Ашера, нужен был ночной пастух. Зеев нанял меня, и я пасу его овец.
Шай посмотрела на него с таким удивлением, что можно было не сомневаться: в этот миг она забыла и про страх и про жажду.
– Ты ночной пастух?
– Да, – ответил Лабарту, и Шай опустила взгляд.
Она была близко, – Лабарту мог протянуть руку и прикоснуться. Он мог потянуться мыслью, и ее душа раскрылась бы перед ним, словно ночной цветок. Но разве стоит торопиться? Лабарту молчал и ждал.
Наконец, Шай заговорила, все так же не поднимая глаз.
– Ты велел мне придти, и я пришла. – Ее голос звучал тихо, но твердо, как у человека, приготовившегося к смерти. – Я не хочу быть твоей рабыней, но не могу сопротивляться.
Рабыней? Лабарту улыбнулся. В стране, где он родился и вырос, обращенных экимму не называли рабами. "Дитя моего сердца, оживленное моей кровью", – вот как бы он сказал о Шай, если бы все еще жил на берегу Евфрата. Но Шай была права. Теперь ее тело, сила и кровь принадлежали ему, и свободы у нее не осталось.
– Потому что Бог отвернулся от меня, – договорила Шай, и голос ее дрогнул.
– Это так, – согласился Лабарту. – Боги забыли о тебе, и только я могу дать то, что тебе нужно.
– То, что мне нужно? – Шай встрепенулась, и накидка соскользнула на землю.
Лабарту молчал, глядя на девушку. Совсем юная, и навсегда останется такой… Черты ее лица уже обострились от жажды, но измождение еще не наступило, и Шай была прекрасна.
Когда в экимму просыпается жажда, все самое важное проступает, словно звезды на темнеющем небосклоне. Жажда сделала Шай красивой и сильной.
– Кровь, – сказал Лабарту, и Шай вздрогнула, но не опустила глаз. – Чтобы унять боль, тебе нужна кровь.
– Нет! – Шай мотнула головой, и волосы упали ей на лицо. Густые и темные, еще не потускневшие от жажды. – Нельзя…
Лабарту едва сдержал улыбку. Он слышал такое и раньше. Многие страшатся убивать. Страшатся кровью людей поддерживать свою жизнь.
– Не бойся. – Он коснулся ее руки, и Шай подалась навстречу, но тут же отпрянула. – Если не хочешь причинять вред людям, я дам тебе кровь овец. – Он махнул рукой в сторону стада. Ни одна из овец не шелохнулась, ни одна не заблеяла. – Всего нескольких глотков тебе хватит в первый раз, и ты многое поймешь…
– Нет.., – прошептала Шай. Она сжимала его руку, словно тонула, а он был ее единственной опорой. – Нельзя пить кровь…
– Нельзя? – повторил Лабарту. – Кто запретил тебе?
Если она рассказала кому-то о том, как я пил ее кровь в кипарисовой роще… Если так, то нужно этой же ночью уходить прочь. И Шай уйдет вместе с ним, даже если придется принудить ее. Жаль, если так. Он хотел, чтобы она поняла все сама.
– Нельзя пить кровь, она нечистая! – крикнула Шай и закрыла лицо руками, словно боясь разрыдаться. – Я пила кровь и осквернилась, стала нечистой! Если в деревне узнают об этом… Если отец узнает об этом…
– Шай, – позвал Лабарту.
Шай замолкла и опустила руки. В ее глазах не было слез.
– Больше они не властны над Шай, – продолжал Лабарту. – Теперь я – отец твой, брат и муж. На всей земле больше нет никого у тебя. И тебе нужна кровь.
– Кровь – нечистая еда, – тихо возразила Шай, вытирая сухие глаза. – Можно есть только освященную еду…
– Священную? – переспросил Лабарту.
Шай не ответила. Он мог бы заставить ее объяснить, но к чему? В каждой земле свои обычаи, но это всего лишь обычаи людей, и Шай скоро и сама поймет это. Как только утолит жажду.
– Раз так… – Лабарту на миг задумался, а потом рассмеялся. – Любую нечистоту можно очистить, разве нет?
Шай смотрела на него, словно не понимая.
– Если еда бывает святой, и только такая еда дозволена… То есть и те, кто ее освещает?
Шай покачала головой.
– Святые люди! – пояснил Лабарту. – Разве нет таких вашей деревне? Тех, что приносят жертвы богам, читают будущее по линиям ладони и дают советы в тяжелый час. Разве нет у вас святых людей?
– Есть Алон, – согласилась Шай. Ее голос звучал неуверенно. – Он из колена Леви и служит Господу. Многие называют его святым, но мой отец…
Лабарту поднялся, и Шай встала вслед за ним, словно их соединяли невидимые нити.
Лабарту заговорил, повелительно, но мягко, чтобы в ней не вспыхнул страх. Страх порой сводит с ума быстрее жажды.
