Представляете, как было бы здорово, если бы этим общение и ограничивалось:
- Как дела?
- Заебись.
И все довольны.
Но нет. Нет, окружающие воспринимают ваше “заебись” как сигнал. Как странный знак с вашей стороны: ну давайте же, спрашивайте, рассказывайте о себе, я едва мог заснуть вчера ночью в ожидании ваших охуительных историй, давайте же - у меня встает на звук вашего голоса.
И они не подводят: тут же начинают интересоваться, что именно у вас “заебись” и как сильно “заебись”, а потом - еще хуже - предсказуемо вытаскивают на свет божий свое собственное “заебись”. Стряхивают с него налипшие крошки и суют вам прямо в морду.
А вы… Вам просто… Вам…
И чтобы не сигануть с моста прямо на их глазах, прямо на гладкую конвейерную ленту Е6*, вы глотаете колесико. Вас только-только отпустило, и вам не следовало бы, и вы это прекрасно понимаете, но… Но. У вас просто нет другого выхода. “Суровые времена требуют суровых мер”.
Суровые времена требуют… Требуют… Пальцы немного подрагивают, как бы не уронить… Да чертов пакет!.. Вот… Вот так…
Хорошо… А теперь воды.
Потому что это вынужденная мера. Просто чтобы пережить этот день. Только один день - это все, о чем вы просите… Один раз. Ну хорошо: последний. Самый последний раз… Просто чтобы вас не выворачивало на всех, с кем сегодня предстоит встретиться. Просто чтобы постепенно ненавидеть их чуть меньше, а со временем так и вовсе полюбить от всего сердца.
А может… Быть может, вам повезет - очень-очень повезет, - и с этим самым последним колесиком вы перестанете: перестанете любить и ненавидеть вообще. Вообще всех и его - его тоже. Может, вам наконец-то станет все равно, и вы перестанете мысленно выделять слова курсивом…
Вам станет все равно… Вам хотелось бы этого, правда?.. Да, хотелось бы… Вдруг это то самое колесико?..
Но, как бы там ни было, целенькая - это много. Это слишком много для того, кто еще сидит на остатках со вчерашнего, и у кого репетиция в театре. Но об этом вы не думаете.
А зря.
В общем, как-то утром позвонил Томас и, даже не поинтересовавшись, как я провел эту ночь, как мое драгоценное самочувствие, хорошо ли я питаюсь и пью ли достаточно воды, рванул сразу с места в карьер:
- Тарьяй, что происходит?
Этот вопрос, а также определенное напряжение в его голосе поставили меня в тупик. Если память не изменяла, вчерашний вечер закончился чудесным, великолепным, упоительным приходом: я мирно сидел дома, как пай-мальчик, и, уставившись в одну мерцающую точку, галлюцинировал всласть. И заметьте: в изысканном обществе самого себя, без всяких посторонних членов.
Так что можете представить мое недоумение.
- А что происходит?
- Что случилось в театре? - спросил Томас.
Я окончательно открыл глаза, сел в постели и подтолкнул подушку под спину.
- Ничего не случилось…
А потом на всякий случай решил осторожно прощупать почву:
- А что, что-то случилось?..
- Ты не помнишь? - легкое напряжение в голосе переросло в ощутимое беспокойство.
- Нет, не особо…
Несколько секунд он молчал - то ли собираясь с мыслями, то ли подыскивая слова, а потом выдал:
- Тарьяй, ты принимаешь наркотики?
“Вот черт…”
- Нет, с чего ты взял?! - показательно возмутился я, машинально косясь на пакетик рядом с кроватью.
“С того. Умник нашелся.”
- Вчера мне звонил Арнфинн, - продолжил Томас, никак не реагируя на мое возмущение, - и сказал, что по-другому он твое поведение истолковать не может, и…
Он немного помедлил, а потом твердо закончил:
- И в театре ему наркоманы не нужны.
Вот тут я остолбенел. Это было совсем не то, что я ожидал… что я думал услышать. Это была, прямо скажем, катастрофа. Как бы зажигательно и в каких бы приятных компаниях я ни проводил все это время, делать сей факт достоянием общественности мне, мягко говоря, не хотелось, не говоря уже о родителях, которые, понятное дело, поинтересуются, чего это их сына с треском выперли из театра, за какие такие заслуги, и это после общенационального успеха… Ну уж нет, публично признаваться в пагубных пристрастиях никаким образом не входило в мои планы, да и куда бы меня взяли потом!.. У нас тут все же не Голливуд, у нас Норвегия, наша публика до толерантности к рекреационному использованию дури еще не доросла.
И отец… Как он посмотрит на меня, когда узнает… Нет, только не это!
Томас не стал дожидаться, пока я снова обрету способность изъясняться: на том конце он вздохнул и прочистил горло.
- Арнфинн… кхм, скажем, выразил… удивление - да, удивление твоему поведению. Он сказал, что ты вел себя вызывающе: опоздал на репетицию, открыл с ноги дверь…
- Я… я не…
- … выкрикивал реплики, которых не было в сценарии, перебивал других актеров… повышал голос…
Он сделал паузу, и я уже было понадеялся, что на этом перечисление моих подвигов закончено, но не тут-то было.
- И когда Арнфинн сделал тебе замечание, уже далеко не первое, ты… кхм…
- Что?..
- Ты стал ему говорить странные вещи… Будто он все время к тебе придирается - и именно к тебе - потому что ты… потому что он…
У меня похолодело внутри, я вдруг понял, к чему он ведет.
- Что… он?
- Что он, скажем… К тебе неравнодушен…
- Блять, - обессиленно простонал я, закрывая лицо рукой и сползая по матрасу вниз.
- И что в его возрасте такое бывает часто - влечение к молодым людям…
- Блять…
- Кажется, ты сказал “к мальчикам” - влечение к мальчикам.
- О, господи… блять…
- Да, - подытожил Томас. - Но и это еще не все.
- Не все? - я машинально втянул голову в плечи.
- Ну… Судя по всему, ты прямо при всех заявил, что… кхм… В общем, что ты не против… неких услуг… интимного характера… орального характера, - он снова откашлялся и закончил: - Что ты все понимаешь, и если для работы так надо - то ты готов, хоть сейчас… Что работа - есть работа.
Никогда - ни разу в жизни - ни одного-единственного раза мне так не хотелось исчезнуть. Накрыться одеялом с головой, абра-кадабра и - пуф!.. - я где-то далеко-далеко, за многие мили отсюда, на необитаемом острове. С пневмопистолетом или нет - неважно.
Волны лижут песок, светит солнышко, на деревьях растут фрукты - мог бы я питаться фруктами весь год?.. Конечно, мог бы!.. Фрукты - это очень полезно, во фруктах много витаминов и всяких полезных… всяких…
- Тарьяй?..
- Угу…
- Потом ты сошел со сцены и попытался сесть к нему на колени…
Я застонал в голос.
- Ты меня слышишь? - снова позвал он меня с другого конца.
- Да….
- Неужели ты ничего не помнишь?
Я молчал, сжимая телефон у уха и зажмурившись до звезд. “Если я никого не вижу, значит, и меня никто не видит. Если я никого…”
- С тобой все в порядке? - спросил он снова, на этот раз мягче, обеспокоенно. - Ты точно не хочешь поговорить?..
- Ммм, - сказал я в подушку. - Ммм…
- Ты же знаешь: я твой агент и связан соглашением о неразглашении, это касается всех, включая твоих родителей… Но даже и без того - все в любом случае останется между нами…
- Угу…
- Скажи, ты действительно принимаешь наркотики?
- Нет, - собирать мысли, разметанные по краям сознания было непросто, как и изъясняться более или менее связно, но хотя бы на то, чтобы отрицать связь с преступным миром наркоторговли - хотя бы на это силы у меня нашлись. Как говорится, и на том спасибо. - Томас, конечно, нет… Просто я… устал. Немного устал - вот и все.
- Это что-то личное? - помедлив, спросил он.
Я набрал в грудь побольше воздуха и благодарно вцепился в предложенный им спасательный круг.
- Да!.. Да, личное. Я… просто… личное, да.
Он вздохнул и откашлялся, а потом, словно наконец сталкивая камень с моих плеч, продолжил обычным решительным тоном:
- Так я Арнфинну и сказал. Что у тебя стресс, слишком большая нагрузка, что от тебя многое ожидается, и все это так внезапно… Что это все нисколько на тебя не похоже - налицо нервный срыв, и, очевидно, проблемы на личном фронте. Что ты, конечно, не имел в виду ничего из того, что сказал… что это был нервный срыв.
