Он проследил за мной взглядом.

- Это бывает, подумаешь. Каждому свое, - услышал я затем словно издалека. - И что, стоил он того?

Я рывком поднял куртку.

- Вот этого всего, - будто не замечая, что я уже в шаге от двери, отец кивнул на отброшенный в сторону журнал. - Стоил?

- Да, - как мог твердо, глотая рвотные позывы, ответил я. - Стоил. А теперь я пошел.

- И что? Вы теперь… как это называется… пара, что ли?

Я как раз пытался просунуть руку в рукав, вытягивал ее снова и снова, не попадая в чертово отверстие, с каждой секундой путаясь все больше, все быстрее теряя связь с реальностью, все стремительнее ударяясь в панику - мне начинало казаться, что вот он - тот момент, которого я так боялся: резкий звук, щелчок - и дверца клетки захлопнулась, я в западне, выхода нет, теперь я навсегда в его власти, он запрет меня здесь навсегда, включит лабораторную лампу, и я буду искать этот чертов центр, буду снова на время… Он поймал меня, мне не вырваться, мне… Проклятая куртка!..

Меня закручивало в спираль, и реальность с каждой секундой казалась все более далекой и призрачной, придуманной, обманной; комнату вместе с его силуэтом быстро застилало пеленой, и я уже думал, что больше не выдержу, что вот сейчас настанет тот момент, когда, вместо того, чтобы убить его, я умру сам, и это меня здесь никто не найдет… Я дергал куртку за спиной, дергал и дергал, почти не забирая воздух в легкие, как вдруг они прозвучали - эти до нелепости странные, гротескные слова, сорвались с его губ и камнем ударили мне в спину. Я вздрогнул всем телом и тут же встал, как вкопанный, не в силах пошевелиться.

Что он сказал?.. “Пара”?.. Пара?! Мне послышалось? Я окончательно сошел с ума?..

Медленно, заторможенно разворачиваясь, я встретился с ним взглядом.

- В каком… Что ты имеешь в виду?

- Ну не знаю, - буркнул он, вдруг отводя глаза в сторону, словно впервые добровольно снимая меня с крючка, - как это теперь у вас называется. Живете вместе?.. Как эта… семья?..

У меня вдруг ослабли колени, затряслись, заходили ходуном, словно я лежал много месяцев, а теперь впервые встал на ноги. Чтобы не упасть, мне пришлось ухватиться за спинку кресла. Постояв так пару секунд, по-прежнему в куртке на одно плечо, уже совершенно без сил, я безвольно рухнул на сиденье.

- Нет, - вышло хрипло, с каким-то присвистом. Я откашлялся, тяжело облизал губы. - Нет, мы… Нет.

- Почему? - поинтересовался он, и на секунду в его голосе мне послышалась какая-то новая нота - совершенно непривычная, чем-то похожая на… участие?..

Я растерянно оглядел гостиную.

- Я не знаю, как объяснить…

- Ну объясни уж как-нибудь, - он усмехнулся. - Чай не совсем дурак отец-то у тебя…

Некоторое время затем мы молчали. Он терпеливо ждал, все так же не сводя с меня взгляда, а я соображал, что ответить, как избежать подробностей и какие лучше подобрать слова, чтобы не дать ему возможности перевернуть все с ног на голову, извратить, измазать насмешкой - если вдруг в последний момент он променяет эти новые участливые ноты на привычные насмешливые. Если захочет.

Внутри снова тревожно дернуло, словно перед прыжком в воду - что на этот раз ждало меня там, на глубине?…

- Это я виноват. Я сделал неправильный выбор.

- Это бывает, - отец качнул головой. - Все мы люди.

В который раз за вечер я уставился на него в немом изумлении. Он признавал за мной право на ошибку? Он не судил меня за это?.. Он не считал меня хуже других?!

Этого не может быть. Просто не может, это невозможно!.. Этому должно быть какое-то нормальное, разумное объяснение - уж совершенно точно не имеющее никакого отношения ко внезапно накатившему на него приступу человеколюбия и понимания!.. Нет!.. Должно быть, я съел что-то не то и отравился, и вот у меня уже агония - я слышу то, чего нет, вижу в его глазах то, чего не может быть… Чего там отродясь не было!..

Это… кофе! Да, это должен быть кофе - у него вышел срок годности, а он не заметил… Или, может, вместе с обычными зернами в мешок попало какое-то отравленное зерно, одно-единственное, но смертельно опасное, и именно оно оказалось в кофемолке, когда он с утра, зная, что я приеду, молол зерна… Другого объяснения происходящему у меня не было, его просто не могло быть - другого объяснения!.. Я отравился - вот и все. Надо выпить побольше воды, и мне станет лучше, и этот понимающий тон вместе с его неожиданно участливым взглядом - все это исчезнет, как и положено наваждению, мороку, злому заклятию!.. Он снова станет тем, кого я знал всю жизнь, и все будет как раньше, как прежде.

- Ну так и что ж, - продолжил он тем временем, внимательно за мной наблюдая. - Извинись. Скажи - ошибся. Всякое бывает.

Адреналиновая атака схлынула так же резко, как и поднялась - взамен нее паровым катком накатила усталость. Этот вечер, эти бесконечные скачки от ярости к апатии, от изумления к раздражению и обратно, от злых слез к не менее злым выкрикам - все это вымотало меня подчистую, выжало, выкрутило, словно в центрифуге. Еле двигая руками, я стащил куртку, скомкал ее на коленях и подался назад. Впервые за все время кресло показалось мне удобным, умиротворяющим, оно словно приняло меня к себе, в безопасное недро, как огромный плюшевый медведь, обняло, прикрыло истертыми ладонями. Я с трудом поборол в себе желание забраться глубже с ногами и прижать колени к груди, как в детстве.

- Извинишься - и все будет в порядке.

- Все не так просто, - вздохнул я.

Он вдруг нахмурился, снова нетерпеливо стукнул тростью об пол.

- А тебе никто просто и не обещал. Любишь - борись.

И, в ответ на мой ошарашенный взгляд, добавил:

- А ты как думал?!

- Кто тебе это…

- А мне и говорить не надо, - отмахнулся он и нетерпеливо дернул плечом. - На себя посмотри. Сидишь вон, трясешься, как…

Оборвав себя на полуслове, он вдруг с силой подался корпусом вперед и, не успел я опомниться, как, опираясь на трость, он тяжело встал, а затем медленно, ничего не объясняя, двинулся к подвешенным у окна узким полкам, где обычно хранил счета, бумаги по дому и несколько медицинских справочников. Подхватив одной рукой какую-то папку, он уложил ее на подоконник, открыл, полистал и, видимо, найдя нужную страницу, так же молча вернулся.

- Этот, что ли?

Папка приземлилась мне на колени, и на одном из листов, аккуратно вырезанную и приклеенную за уголки скотчем, я увидел газетную фотографию. На ней я и он стояли на сцене, получая Гюльрутен: я говорил что-то, обращаясь к публике, а он смотрел на меня - так, как он смотрел на меня раньше.

От неожиданности я резко выдохнул и, не удержавшись - пальцы сами полетели навстречу, - погладил его лицо.

Иногда я накрывал его лицо ладонями, и, доверчиво закрывая глаза, он терся щекой о мою руку. Тогда я чувствовал теплый ветерок его дыхания и как щекотно подрагивали ресницы.

- Так что, этот?

Этот… Всегда этот.

- Да.

- Ну, - он дохромал до своего кресла, осторожно уселся и вытянул вперед больную ногу, - этот тоже ничего…

Я вдруг фыркнул - против воли, практически неосознанно. Как ни крути, это все же было забавно - слышать от него такое.

- Налей-ка мне еще кофе, - сказал он, протягивая чашку.

Почему мы никогда с ним не ужинали?.. К моему приезду у него всегда был готов кофе и простое печенье - иногда, если у него было хорошее настроение, он даже покупал его с кусочками шоколада или изюмом, или с тем и другим, но никогда ничего сверх. Впрочем, есть мне у него никогда не хотелось, как и задерживаться на лишнюю минуту, но теперь я неожиданно подумал: что, если бы мы когда-нибудь ели вместе?..

Что он любит? Предпочитает ли мясо или рыбу? Или, может, у него совсем нет никаких предпочтений, и он ест все, лишь бы содержимое тарелки удовлетворяло его ежедневную потребность в витаминах, минералах, жирах и углеводах?.. Конечно, раньше - дома или если выезжали на лето - да, конечно: мы ужинали все вместе, но, как ни странно, теперь я совсем не мог вспомнить, что он ел с видимым аппетитом и удовольствием, а что откладывал на край тарелки, чтобы бросить в рот напоследок, быстро прожевать, проглотить и скорее забыть.