И снова, уже второй раз за вечер он застал меня совсем врасплох: разговор и так не походил ни на один из наших обычных обменов упреками и оправданиями… а теперь еще и это? При чем здесь?… На секунду я предположил, что, быть может, это просто один из тех вопросов, которые люди задают, чтобы заполнить паузу, вроде погоды или самочувствия, но нет: отец смотрел на меня прямо, как всегда, требовательно, давая понять, что ждет ответа.
- Была, - нехотя сказал я.
- Вот эта, что ли?..
К моему изумлению, он тут же выудил из газетной подставки экземпляр Vogue - тот самый, с фотосессией. Это было настолько гротескно и невероятно, что у него он был - из всех людей именно у него, - что я не нашел ничего лучше, чем остолбенело уставиться на обложку. Так и не дождавшись от меня ничего сколько-нибудь вразумительного, он досадливо крякнул, пошелестел страницами и открыл нужный разворот.
- Красивая.
Я прочистил горло.
- Откуда это у тебя?
- А я почем знаю? - он безразлично пожал плечами. - Бросают всякую дрянь в почтовый ящик.
- Неправда, - я покачал головой. - Это не реклама, а достаточно дорогой журнал, и, кроме того, в Швеции он не продавался - его можно было только заказать.
Он снова пожал плечами и швырнул журнал на пол, словно он не представлял никакой ценности.
- Ну, значит, соседка принесла. Она мне вечно всякую дрянь таскает, уж не знаю, что ей с того.
- Да, но…
- Так это и есть твоя девушка? - перебил он.
Я мысленно вздохнул, с сожалением понимая, что сам он эту тему не бросит - мне придется “дать” ему хоть что-то.
- Эта?
- Да, она, - я кивнул. - Но мы больше не вместе.
- А чего так, разошлись, что ли?
- Да, разошлись, - коротко ответил я, давая понять, что на этом достаточно, что больше я об этом говорить не хочу.
Но когда мои желания играли для него хоть какую-то роль.
- А чего разошлись? Бросила тебя, что ли? Нашла кого-то получше?
- Нет. Просто разошлись.
- Ты, что ли, бросил? - не унимался он.
Внутри, где-то в животе снова заворочалось, глухо заворчало раздражение. Я прикрыл глаза, отмеряя в голове секунды, вдохнул и так же длинно выдохнул, стараясь не поддаваться, не слушать вновь зачастившее сердце. Обсуждать это - все, что произошло?.. Вот эту часть моей жизни? Вот эту - самую лучшую и самую убийственную часть?.. И с кем - с ним?! Нет!.. Никогда!
- Я же сказал, - повторил я медленно, чувствуя, как слова буквально цепляются за зубы, - просто разошлись.
Он нетерпеливо махнул рукой.
- Просто… Все у тебя просто: сошлись - разошлись. Подумаешь!.. Не ценишь ничего - вот тебе и все равно…
Я сцепил пальцы друг с другом, нажал посильнее, чтобы заныли суставы и смятая кожа, чтобы ногти впились поглубже и оставили на поверхности багровые, воспаленные лунки. Это немного помогло: кожу обожгло и защипало, я отвлекся.
- Ну что ж, - отец поджал губы. - Другую найдешь, велика важность.
А потом выжидательно замолчал, словно это была проверка - его обычный тест, в конце которого я должен был дать правильный ответ. Однако хватило его ненадолго :
- Так что ли?!
- Нет.
- Уже, что ли, нашел?! - понял он по-своему. - Потому разошлись с той-то?..
Нет, все было бесполезно… Бесполезно уговаривать себя, успокаивать, дышать ритмично и размеренно, пытаться отвлекаться на физическую боль: бес-по-лез-но. Каким-то удивительным образом он точно знал, на какие кнопки нажать, чтобы гарантированно попасть в цель, вывести меня из равновесия, унизить и снова, совершенно разбитого, оставить в тишине пустой лаборатории.
Сердце ускорялось, опять гнало по телу жаркую волну - что это было: раздражение, протест, так много лет сидящий где-то глубоко, до поры совершенно невидимо? Горечь отчуждения, мое собственное разочарование - в нем, в себе, в бесполезно потраченном времени?.. Или, может, все вместе?..
Одно я знал точно: никогда, ни при каких условиях я не позволю ему лезть в то, что между нами было, что я оставил позади - не позволю рассматривать, препарировать, вскрывать и копаться внутри пальцами, затянутыми в медицинский латекс - не позволю!..
Да, он вдруг был откровенен со мной, в первый раз в жизни показывая доселе скрытую, неприглядную сторону своего прошлого, слабость, уязвимое место. Или человечность, как назвал бы ее любой другой, нормальный человек. Да, все это предстало передо мной сегодня, все эти ужасающие свидетельства жестокости его отца, опасной и уродливой атмосферы, где детство бок о бок соседствовало с насилием и смертью - да…
Но доверять ему, тем более в таком вопросе, в том, что касалось его, нас?.. Нет. Нет, это было невозможно. Доверять ему я не должен был, не имел права - ни при каких условиях. Слишком долго он отравлял мне жизнь и слишком явно зазвучали теперь в его голосе знакомые насмешливые ноты.
- Ну и что, - он снова подался вперед, - какая она, новая? Красивее? Лучше?
- Да, - сквозь зубы процедил я, надеясь, что хотя бы на этом он остановится.
Но куда там!.. Я мог бы поклясться: его глаза моментально загорелись, а ноздри дрогнули, как охотничьего пса, взявшего след.
- Лучше, значит?.. Вон оно как… Новое-то завсегда лучше старого, что же я, не понимаю?.. И что, эта тоже красивая?
- Я не хочу об этом говорить, - сказал я.
- А чего так? Чего глаза воротишь? - поинтересовался он и тут же сам ответил: - Видать, и эта тебя бросила?.. Что же с тобой не так?!
У меня резко поплыло перед глазами, и в тот же момент я ощутил, что вот она - точка невозврата. Граница, линия фронта, за которой начинается война.
Я мог бы вытерпеть многое, я знал наверняка, по опыту, что смог бы все вытерпеть - его насмешки, его холодность, его непоколебимое разочарование - все, что угодно, но только не это. Только не это!..
Несколько минут назад мне казалось, что мы смогли наконец поговорить нормально, как… если не как отец с сыном, то хотя бы как нормальные люди - в первый раз на моей памяти, и я - все тот же доверчивый идиот!.. - я подумал, что это что-то изменит между нами в лучшую сторону, хоть что-то…
Но нет…. Нет, он был все тот же. Злой, жестокий старик.
“Ну, что же, - подумал я. - Давай, сжимай кулаки, а я сожму свои - и посмотрим, кто ударит сильнее”.
- Да, - челюсти сжались сами собой, словно заклинило, зубы противно скрипнули. - Бросила. Только не она, а он. Он бросил меня. Он.
В комнате воцарилось молчание. Пару секунд он соображал, должно быть, переваривая неожиданную новость, а потом поджал губы и кивнул.
- Вот оно что… Так ты из этих.
- Угу - не опуская глаз, с каким-то торжествующим злорадством подтвердил я. - Из этих. Твой сын из этих, отец.
- Понятно, - он оглядел меня с ног до головы и медленно откинулся на спинку кресла.
- Что тебе понятно?
На мгновение я представил, как снова хватаю в руки чашку, как она летит в его направлении и разбивается о стену буквально в каких-то миллиметрах от лица. И как он смотрит на меня - испуганно и по-стариковски беспомощно.
- Понятно, - повторил он. - У меня в отделении тоже такой был, по мальчикам. Педераст.
Меня заколотило, я оттолкнулся от подлокотников и что есть силы рванулся вверх, только лишь надеясь успеть добежать до выхода, чтобы не вывернуться наизнанку прямо в гостиной, перед ним, а выблевать это - весь этот дикий вечер, все его уколы, всю желчь - всю мою жизнь - выблевать все в кусты вдоль подъездной дорожки. Единственное, чему он уделял внимание, что холил и лелеял, единственное, что имело для него значение - эти его гребаные кусты.
А потом сплюнуть напоследок - как тогда, в туалете клуба, в тот самый вечер - сплюнуть и двинуться в сторону остановки. И никогда больше не возвращаться. Даже если он попросит, даже если будет умолять, даже если это будет последнее его желание перед смертью - никогда. Никогда!..
- Все, - комками забирая воздух, я слепо таращился в сторону дверного проема: по правде говоря, видел я мало, перед глазами вертелось и прыгало. - Все, хватит. Спасибо за кофе. Прощай.
