Он по-прежнему тяжело дышал и гневно смотрел на меня из-под косматых бровей.

- Ну-ну, продолжай - его глаза сузились. - Посмотрим, из чего ты сделан.

Я дышал с ним в унисон, так же рвано, словно хором - кажется, это было единственное, что мы когда-либо делали вместе, и в другой раз я непременно отметил бы это, но теперь… Сердце по-прежнему качало кровь слишком быстро, разгоняясь и изо всех сил ударяя в голову, в виски, толкая по телу удушливый жар; ярость теперь уже не кричала - она орала во мне, визжала, ревела, выла, бросалась с кулаками…

Ярость и ненависть - ее я почувствовал впервые, но боже!.. Какое мощное, какое окрыляющее это оказалось чувство!.. Ненависть к нему, к себе - такому, каким я стал, каким он меня сделал, - ненависть придавала сил, клокотала внутри, бесновалась, раз за разом швыряя в него камни, заостренные осколки, ржавые скобы, обрывки, ошметки, обломки - все, что было во мне… все, что во мне осталось… На, получай!..

- Ты никому не нужен! И знаешь, почему?! Знаешь?!

У него презрительно скривились губы, словно я в очередной раз сказал избитую банальность, обнажившую мою никчемную и слабую суть.

- Потому что ты!.. Никто не нужен тебе, ты никогда никого не любил, никому не сказал ни одного доброго слова!.. И никто не скажет о тебе! Когда ты умрешь, никто не вспомнит тебя, слышишь?! Ты жалкий, никому не нужный… Ты… Никому ты…

Горло перехватило, я задохнулся посреди фразы, но нет - нет, это еще было не все!.. Адреналин выбрасывало фонтаном прямо в кровь, под давлением, словно гейзером - и останавливаться теперь?!.. Ну уж нет, останавливаться я не собирался: теперь-то он услышит все! Теперь я скажу все, что хотел, что следовало сказать давным-давно, что я был слишком малодушен сказать!.. Но теперь я скажу, и он меня не остановит - сегодня не остановит. Сегодня он не останется победителем! И пусть это будет запоздалая победа, пусть он никогда не узнает о ней - пусть!..

Сегодня я хочу убить его - убить собственного отца, выстрелить ему прямо в лицо, уничтожить. И сегодня у меня получится.

Сегодня победителем буду я.

Я!..

Сегодня тот день.

- Всю жизнь… Всю жизнь я, как последний идиот, гадал, что со мной не так. Почему ты никогда меня не любил, почему всегда смотрел на меня с таким презрением. Родился ли я уже неудачником или стал им… Или это ты меня таким сделал - по своему подобию?.. А, отец?! Кто из нас никчемный, никуда не годный неудачник - я… или все же ты?!

Все еще не проронив ни слова, он ждал, пока я закончу - смотрел из-под бровей, тоже яростно, угрожающе, и ждал - ждал, пока я дам слабину, пока потеряю силы и дыхание - выжидал, чтобы тогда напасть на меня, и это его хищную, затаенную угрозу я чувствовал кожей, нервами, всем своим существом. От этого меня трясло, перед глазами то и дело мутнело, и руки крупно дрожали - но нет!.. Нет, на этот раз ему меня не запугать, на этот раз я не стану слушаться, на этот раз я скажу!..

- О, я старался!.. Произвести на тебя впечатление, чтобы ты хоть раз… Хоть раз посмотрел на меня, как на сына… Как и должен отец смотреть на сына, слышишь ты?! Что ты знаешь вообще о том, чтобы быть отцом!.. Что ты об этом знаешь?! Ты мне… никто, слышишь?! Ты мне не отец!..

На последних словах - их я выкрикивал уже натужно, на пределе, вместе со слюной, - голос предательски дрогнул, я на секунду сбился, но, поспешно сглотнув, сразу же взял себя в руки.

- Ты всегда смотрел на меня, как на неудачника, всю жизнь… А я из кожи лез!.. Лгал, изворачивался, использовал людей!.. Я потерял то, что… Я все потерял!.. Только чтобы доказать тебе, что чего-то стою… Твоего одобрения стою! Чтобы ты посмотрел на меня иначе!.. Чтобы хоть раз в жизни дал понять, что я что-то значу для тебя, я - твой сын!.. Но только знаешь, что?!

Он сжал зубы так, что под кожей заходили желваки.

- Это ты - ты ничего не значишь! И ничего не стоишь! Ты ничего не стоишь, слышишь?! Все твои награды и почести - все это ничего не стоит! Все это… пыль!.. Ты ничего… И плевать я хотел на твое одобрение!..

Краем уха, сквозь собственный голос, сквозь стук и буханье в висках я по-прежнему слышал его дыхание - надсадное, с присвистом, с гудением, словно где-то в легком у него было отверстие.

- В тебе ничего нет - ничего живого, слышишь?! Ты как… как… как мумия! Как мертвый кусок тряпья - зачем ты мне?! Ты мне не нужен!.. Ты больше мне не нужен - сейчас я выйду за дверь и больше не вернусь. И никогда больше о тебе не вспомню! Плевать, какое там у тебя обо мне мнение… Мне плевать, ясно тебе?! Разочарован ты или нет - мне плевать!.. Ты не стоишь того, чтобы я о тебе помнил! Не стоишь!..

Я оттер тыльной стороной ладони слезы, что есть сил вцепился в подлокотники и оттолкнулся.

- Ну-ка сядь, - сказал он вдруг твердо, хотя его грудь по-прежнему ходила ходуном.

Я замотал головой, озираясь в поисках куртки.

- Сядь, я сказал! - рявкнул он и пристукнул тростью. - Ты свое сказал, теперь скажу я, а дальше - как знаешь.

Тело все еще подхватывало судорожной дрожью, руки леденело тряслись, и на секунду мне показалось, что, сделай я шаг, ноги не удержат меня. И конечно!.. Конечно, он снова скажет, что я ни на что не годен, даже на это - высказаться как подобает, как следует человеку, что-то из себя представляющему… Что он впустую потратил годы, ожидая от меня чего-то стоящего, что… Да плевать!.. Плевать, пусть говорит, пусть это будет последним, что я о нем запомню, пусть будет его самыми последними словами!.. Зато так мне будет легче вычеркнуть его из своей жизни раз и навсегда!..

Я снова схватил чашку, одним глотком осушил ее - кофе на дне был уже холодным, а потом рухнул обратно в кресло.

Холодным и горьким… Он всегда варил слишком крепкий кофе, слишком горький, и всегда считал, что молоко добавляют только те, кто не в состоянии оценить вкуса, нюансов обжарки. Кто ничего не понимает в жизни - такой, какая она есть на самом деле, без прикрас. А он - он любил латте. Сам стеснялся этого поначалу, будто этим мог меня разочаровать… Такой, как он, - разочаровать меня… Как будто это возможно.

Каким же идиотом я был… Мне следовало покупать тебе молоко - каждый день. Это звучит глупо и по-детски, но мне следовало!.. Или ту латте-кофеварку, рекламу которой я видел мельком в метро: крохотная, только на одну чашку, она притаилась бы в углу кухни и уютно урчала, отзываясь на твои прикосновения… Тогда ты мог бы каждый день пить кофе, который тебе нравится - за нас обоих…

- Дед твой, мой отец, был рыбак.

Я все еще дышал сквозь стиснутые зубы, будто после забега, но при этих его словах, вдруг повисших в воздухе, поднял голову и настороженно в него вгляделся. Это было… подозрительно. Это было совсем не то, что он должен был сказать, что я готовился услышать: не легко предсказуемые проклятия и не привычная тирада о черной неблагодарности - как раз они были бы мне сейчас только на руку, только облегчили бы мне финал, ускорили мой побег. Он должен был сказать что-то гневное и язвительное, это было бы логично и правильно, это было бы даже милосердно - дать мне последний легкий повод уйти. Но нет… Нет, это было бы слишком просто, он и сейчас, в последние минуты нашей… связи - никаким другим словом я не мог назвать эти больные, исковерканные отношения, - даже сейчас он должен был бросить в меня что-то, ответить ударом на удар, в очередной раз дать понять, что, как бы я ни хорохорился, что бы ни строил из себя, он все равно будет на полголовы меня быстрее, все равно…

Но этот… неожиданный экскурс в семейную историю?.. Серьезно?.. Я не ослышался?..

Не дожидаясь какого-либо ответа, он продолжил:

- И его отец был рыбак. И дед.

Затем снова помолчал, окинул взглядом гостиную, задумчиво постучал тростью об пол.

- Нас было шестеро душ детей, все парни, дядьки твои, все погодки, кроме меня - я поздний был, самый младший. Мы в Кофьорде** жили, до моря рукой подать.

И вдруг произошло странное. Необъяснимое, дикое, невозможное! То, чего я не ожидал увидеть ни при каких условиях - никогда, и уж особенно после того, как мы только что чуть не вцепились друг в друга.