Ни с того, ни с сего захотелось курить. Одну сигарету, другую и потом сразу третью - чтобы все будто растворялось в дыму: отцовское лицо, его руки, трость для ходьбы… и я вместе с ними. Вся моя жизнь чтобы была окутана мягкими, белыми кольцами, укрыта, словно снегом…

Иногда, если я курил, приоткрыв окно на кухне, он подходил со спины, обнимал меня, и я протягивал ему сигарету. Не разжимая рук, он тянулся к моей ладони, обхватывал губами фильтр, и я чувствовал прикосновение его губ к пальцам.

Это правда было, действительно происходило в моей жизни?.. Или, может, все это был только лишь сон?.. Может, на самом деле все это время я жил здесь, у отца, и все, что я теперь помню о нем - все было только лишь сном?.. Он - был только сном?.. Мечтой, иллюзией, которой никогда не существовало, но в которой сигаретный дым удерживал меня невесомо и прочно? Это была сладкая иллюзия… Лучший сон, который я когда-либо видел. В ней одного факта моего существования хватало, чтобы сделать кого-то счастливым. И этот кто-то хотел разделить со мной сигарету. Может, поэтому я так и не бросил?..

Внутри знакомо шевельнулась тоска. Сделав пару глубоких вдохов и более или менее совладав с голосом, я отнял руки от лица и открыл рот, чтобы ответить что-то вроде “конечно же, я доволен тоже”, но - то ли потому, что мне снова вспомнилось его лицо, или потому, что из-за слишком глубокого кресла плечи и спину начинало сводить, или по какой-то другой причине - не знаю, но, совершенно не задумываясь, я вдруг пробормотал:

- Как же мне все это надоело…

Это было совсем не то, что он ожидал услышать. Да что там - я сам от себя такого не ожидал!.. В любое другое время, скажи я что-то, хоть отдаленно напоминающее нечто подобное, нечто провокационное, что хотя бы теоретически могло вывести его из себя, я не терял бы ни секунды: тут же бросился бы оправдываться и извиняться. Однако теперь, вместо того, чтобы предлагать мне удобные, обтекаемые, нейтральные фразы, способные сгладить возможную ссору, голос внутри упрямо замолчал.

Он нахмурился.

- Потрудись-ка объяснить. Что тебе надоело?

На этот раз я хотел собраться с мыслями, прежде чем ответить, но не успел. Слова снова сорвались с губ практически против воли, будто бы какой-то дирижер яростно взмахнул палочкой у меня в голове, и не подчиниться ему было просто невозможно.

- Ты, например.

- Я? - от неожиданности он растерялся, еще не вполне осознавая, насколько неуважительным является мой тон, мои слова, мой взгляд, вдруг брошенный на него исподлобья, хмуро и вызывающе.

- Да, ты.

Потом я помолчал и добавил:

- Не понимаю, зачем я вообще сюда приехал. Зачем приезжаю к тебе каждый раз.

Должно быть, все еще не в силах собраться достаточно, чтобы отреагировать так, как он привык, как я ожидал, что он теперь отреагирует, или, может быть, действительно в искреннем замешательстве от моего такого неожиданного выпада, отец откинулся на спинку кресла, сдвинул брови и окинул меня долгим, изучающим взглядом: его лабораторная крыса - самая старая, с самой предсказуемой линией поведения, дающая всегда заранее известный результат, - вдруг остановилась на середине пути, задрала кверху нос, понюхала воздух, а потом, ни с того, ни с сего полностью поменяла направление и побежала по дорожке, которая - и крыса это прекрасно знала! - никак не могла привести к центру.

Это явно выходило за рамки всех протоколов и технических описаний, да что там говорить: это ставило под угрозу весь эксперимент по клиническому послушанию, так что теперь недовольство на его лице явственно граничило с искренним изумлением, даже с оторопью: кажется, впервые отец совершенно не представлял себе исход этого проекта.

- Никто тебя силком не тащит, - сказал он после паузы. - Велика важность… Не хочешь - можешь не приезжать.

Я опять почувствовал жжение в глазах, теперь сильнее, чем прежде, и подумал, что, может быть, на этот раз не смогу с этим справиться. Может быть, сегодня снова будет “тот день” - один из многих, когда, собравшись наконец с мыслями, он найдет правильные, эффективные слова, чтобы снова дать мне понять, как немного я стою, а я снова с ним соглашусь, и - что еще хуже - даже не смогу этого скрыть.

Как знать, быть может, именно за это он меня и презирал?.. За то, что я был с ним согласен?.. Что подчинялся, когда он того требовал?.. Поэтому он никогда меня не любил?.. Потому что я делал, как он хотел?..

А потом будто что-то толкнуло меня изнутри, словно какая-то рука хлестнула по лицу: щеки обожгло, я машинально сжал зубы и покрепче обхватил пальцами чашку, словно союзника, единственное теплое, живое существо в этом мертвом болоте.

И тут же перед глазами опять встала эта жуткая сцена в клубе… Его взгляд - он смотрел на меня прямо, прощаясь, пока тот, другой, врывался в его тело, и эта удавка на шее, врезающаяся в кожу… Она душила его - как я… Как я душил - все то хорошее, что в нем было, что он чувствовал ко мне, что протягивал в ладонях, - я душил…

Это я накинул петлю ему на шею. Я затягивал ее в тот момент - чужими руками, но все равно - это был я.

Я!..

Все, что привело нас туда, в эту точку… Я привел нас туда.

Как это получилось?.. Когда я превратился в монстра? Почему?! Не потому ли, что…

Из-за него! Вот он!.. Сидит напротив и смотрит с уже осознанной, нескрываемой угрозой. Он, мой отец!.. Он выдрессировал меня, превратил в объект исследования, в крысу - в лабораторную крысу, послушную только ему, зависимую от корма в кормушке и воды в поилке, от его похвалы и поощрения. Он!.. Он вложил эту черную веревку в мои руки, и я, не задумываясь, накинул ее на доверчиво открытое горло, он… Он заставил меня сломать то лучшее, что было в моей жизни - косвенно, незаметно, но да: заставил… Это он! Он сделал меня чудовищем!..

Он этой мысли меня мгновенно замутило, сердце застучало снова, теперь уже в голове, отдавая в веки, и, едва успевая переводить дыхание, чтобы не вывернуться прямо на ковер, ему под ноги, я пробормотал:

- И правда: чего ради?! Мне нечего здесь делать, я вообще не должен был приезжать… Должен был бросить тебя здесь одного… как все тебя бросили. А я все никак не мог… Этому давно надо было положить конец, а я все не мог… Но теперь все… Все, хватит!

В этот момент, как всегда неожиданно и одновременно как всегда предсказуемо, его терпение лопнуло, он словно очнулся - резко покраснел, тяжело задышал и рявкнул:

- Не приедешь и не надо, еще он мне ультиматумы будет ставить! Сопляк!.. Можешь прямо сейчас проваливать - никто тебя не держит!..

Меня словно ударило током, подбросило, будто тело только и ждало этого окрика, толчка, чтобы бежать - бежать со всех ног из этого дома и, что бы ни случилось, не оглядываться. И я уже дернулся, уже почти выскочил из этого чертового кресла, как вдруг по лицу ударило снова - наотмашь, жарко и больно, и ярость - она больше не таилась и не пряталась где-то в подсознании, маскируясь под вину, надежду или что-то еще, столь же беспомощное и убогое - нет… Ярость поднялась с самого нутра, от кишок, и железной хваткой вцепилась в горло.

- Пусть это будет тот день, - пронеслось в голове. - День, когда ты умрешь. Пусть сегодня будет тот день. Я хочу, чтобы ты умер. Чтобы ты лежал один в этом пустом доме. Перед тем, как уйти, я положу тебе на глаза по монете - я всегда ношу их в кармане. Две монеты по 10 крон - моя плата за то, чтобы отныне и навсегда быть самим собой. Пусть сегодня будет тот день. Я хочу, чтобы ты умер. На твоих похоронах будет много людей. Много людей и бесполезных, пустых слов. Потом я больше никогда о тебе не услышу. Я больше никогда не буду твоим сыном. Я отращу бороду и длинные волосы, чтобы мое лицо больше никогда не напоминало твоего. Я хочу, чтобы ты умер.

- Да, именно так я и сделаю, - со стуком я поставил чашку на столик и машинально сжал кулаки. - Я уйду. А ты оставайся здесь - ты все равно никому не нужен, на тебя давным-давно все махнули рукой!..