… Иногда, если совсем не спалось, я разрешал себе помечтать. Позволял - совсем немного, самую малость, только лишь до утра: что когда-нибудь, когда закончатся съемки, я вернусь домой. К нему. Что настанет день, и я снова окажусь в его руках. В тишине его квартиры. И что его глаза улыбнутся мне - как раньше. Как в самом начале, доверчиво. Что, как когда-то давно, он протянет ко мне руки и заберет к себе.
Что та доброта, та забота и ласка, которые он мне дарил, появятся в моей жизни снова. Заново.
И тогда мы начнем все сначала. Мы будем новыми людьми.
Мне хотелось позвонить ему и сказать, что я люблю его и больше ничего не знаю. Что больше ничего не имеет значения. Что все мои планы зависят только от него, и только он в силах всего лишь единственным прикосновением поднять их с земли, заставить дышать, расти, пускать клейкие листочки, дрожать и звенеть на весеннем ветру.
Мне хотелось сказать: “Я люблю тебя, и это единственное, в чем я уверен”.
Но тогда это ничем не отличалось бы от того, что он слышал раньше. От того, за что он меня возненавидел.
А что еще я мог сказать?..
Разве только…. Я хотел бы сказать ему, что я счастлив. Счастлив и горд, что когда-то он выбрал меня, что он был в моей жизни - сколько захотел, сколько смог. Что он - это лучшее, что произошло со мной.
Это я должен был сказать ему. Это должен был говорить постоянно, пока он был рядом, пока смотрел на меня, пока любил.
А теперь - теперь я не знал, как. Не знал, с чего начать, какие выбрать слова, и поверит ли он мне на этот раз, захочет ли вообще слушать. Наверное, все же есть вещи, которые нельзя поправить.
Поэтому я стирал набранный текст и нажимал на красную кнопку разъединения еще до того, как слышал первый сигнал.
Так шло время, а потом я случайно увидел фотографии - он и какой-то парень улыбались друг другу на вечеринке, и он снова напоминал того, кем был прежде.
И я подумал: он живет, двигается дальше, он снова может быть счастлив. Отпусти. Ну отпусти же… Если любишь - отпусти. Он не был счастлив с тобой, может быть, только когда-то давно - так давно, что теперь вряд ли помнит, как это было.
Отпусти.
В тот день я перестал придумывать слова и фразы.
Ты крепко спишь - прекраснее, чем самая отчаянная мечта. А я смотрю, как ты исчезаешь.
*****
- Зачем тебе такой большой дом?
Я сидел в глубоком неудобном кресле напротив, гадая, куда меня заведет сегодняшний разговор. Каждый раз, когда я смотрел на его морщинистое лицо, в выцветшие голубые глаза - прямо, “не виляя”, как он всегда требовал, - меня сковывал страх. Глупый, детский и очень реальный.
В этом страхе я был снова подросток и после развода родителей по какой-то причине должен был жить с отцом. Теперь его дом был и мой тоже, здесь должны были оставаться все мои вещи, и бежать было некуда.
Так что когда я сейчас допью кофе и доем печенье, то должен буду вернуться в свою комнату и быть там, пока меня не позовут.
Раз за разом я твердил себе, что все это неправда, что это только лишь детский страх, не более; что я давным-давно вырос, теперь я взрослый человек и не обязан ему подчиняться, так что в любой момент, когда пожелаю, могу уйти - выйти, выскочить из этого дома, и он не сможет меня остановить. Однако уговоры почти не помогали: сердце стучало быстро, неприятно, как-то противно мелко, я то и дело сглатывал сухим горлом, совершенно не в силах переключиться, подумать о чем-то другом. Мне казалось, одно неверное движение - и клетка захлопнется, теперь уже навсегда.
Чтобы как-то совладать с собой и прервать затянувшееся молчание, стряхнуть его цепкий, испытующий взгляд, пауком ползающий по мне вверх и вниз, я старательно откашлялся, сделал новый глоток и снова спросил:
- Он все же действительно большой, не проще ли его продать и купить поменьше?..
Отец подозрительно нахмурился.
- А что? Тебе какая разница?
- Никакой, - я торопливо помотал головой. - Никакой, просто я подумал, что тебе, должно быть, тяжело… одному… за ним ухаживать.
- Ты подумал?..
- Да, - старательно не обращая внимания на сарказм, засквозивший в его голосе, я продолжил. - Большая часть комнат не используется, и участок этот еще…
- Не твоя забота, - раздраженно прервал меня он. - Похоронишь меня, вот тогда и распоряжайся участком.
- Но…
- А до тех пор - я сам разберусь. Это ясно?
Пряча глаза и привычно презирая себя за это - мне двадцать с лишним лет, а я до сих пор не могу дать ему достойный отпор!.. - я кивнул.
- Да. Как скажешь.
- Конечно, как скажу, - не преминул съязвить он. - Удобно жить, когда за тебя все решают. А ты вроде как и ни при чем… Я бы тоже не отказался - на всем готовом!..
Кровь бросилась мне в лицо, трусливая дрожь в груди усилилась. Я крепко сжал губы, изо всех сил стараясь держать слова, голос и выражение лица под контролем, чтобы не разозлить его еще больше, хотя теперь уже стало понятно, что сегодня он пребывал в одном из тех своих настроений, когда любой мой взгляд, любой звук, любой самый незначительный жест, который он истолковывал по-своему, любое доказательство моего существования - все вызывало в нем волну раздражения, недовольства всем без разбору: моей внешностью, неправильными суждениями, моей общей никчемностью.
Сколько я его помню, отец никогда не был открытым и приветливым человеком, и почему моя мать сошлась с ним - оставалось для меня загадкой: он был не просто ее старше, он был совсем другим, отличался от нее и по характеру, и по темпераменту, словно был вырезан из совсем иной породы дерева. Вероятно, когда они познакомились и стали встречаться, она видела в нем умного, веселого и доброжелательного мужчину, а не желчного, подозрительного и жестокого старика, каким он стал со временем. Может, он смешил ее на свиданиях или, наоборот, был вдумчивым и интересным собеседником, и именно это привлекало ее в нем.
Я, с другой стороны, никогда не знал его таким.
Когда я был ребенком, его раздражительность и насмешливый, унизительный сарказм еще не родились из того чувства разочарования, которое он со временем стал испытывать по отношению ко мне. В моем детстве он присутствовал скорее как тень, как облаченный в белый клинический халат ученый, на расстоянии наблюдающий за крысой в лаборатории: поддерживающий в клетке правильную температуру и влажность, по часам подающий корм в кормушку и воду в поилку, отмеряющий время, за которое “подопытный экземпляр” доберется до центра лабиринта, и методично заносящий результаты в контрольный журнал. Все время, сколько помнил, я чувствовал на себе его взгляд: анализирующий, оценивающий, решающий, стою ли я хоть чего-то или, как он всегда и подозревал, совершенно бесполезен.
Под этим взглядом я шевелил подвижным носом, нюхая стеклянные стены клетки, перебирал по скользкой поверхности когтистыми лапами и, волоча за собой голый розовый хвост, послушно делал, что он говорил: разгонял колесо, по сигналу трогал то колокольчик, то зеркало, и, подгоняемый стрелкой секундомера, искал центр лабиринта. Я надеялся, что, если успею, он протянет руку и, может быть, почешет меня за ухом или даже, если мне повезет, поднимет за шкирку и посадит на ладонь. Но, как я ни старался, видимо, все же не слишком укладывался в показатели и не давал ему никаких особых поводов для гордости: в качестве поощрения он нажимал на кнопку, и в кормушку автоматически высыпался корм.
Ночью я хрустел пресными на вкус колечками, содержащими все необходимые витамины и микроэлементы, и думал, что в этом нет ничего удивительного, что никаких аплодисментов я не заслужил, что сам виноват и надо было стараться больше, бежать быстрее и прыгать ловчее. “В следующий раз, - успокаивал я себя, когда доедал до конца очередную дозированную порцию отцовского внимания, - в следующий раз у меня обязательно получится”.
Он не был агрессивным, никогда не кричал и не поднимал на меня руку. По воскресеньям выводил меня во двор, куда приезжал фургончик с мороженым, терпеливо ждал в толпе, пока мой класс пройдет парадом на 17 мая, ходил на все родительские собрания и мои школьные выступления, но, хотя я никогда не спрашивал об этом напрямую, по его лицу было понятно, что на самом деле он считал это все потерей времени. Только лишь долгом, принятой в обществе необходимостью, налагаемой на всех, у кого есть дети, клиническим условием эксперимента - не более.
