Скользнув вниз, он коснулся моей ладони. Очертил ногти, тронул кожу на сгибах.

- … когда ты набираешь сообщения в телефоне…

Нежно потер перепонки.

- … или постукиваешь по лбу, читая сценарий…

Переплел наши пальцы и вдруг резко сжал.

- … или когда держишь мой член…

Я резко вдохнул и выгнулся ему навстречу. Он поймал мой рот, огладил губы, внутреннюю поверхность, толкнулся в язык, обволакивающим движением прошел от уздечки к кончику.

- Мне нравится твоя шея, - промычал он, не отрываясь, - и уши… и твоя задница… и ямочки на пояснице… и спина… и даже… даже…

Недвусмысленно толкнув его пахом, я закинул на него ногу и притерся ближе.

- Даже?..

- … даже… даже твои кривые мизинцы на ногах…

- В каком… В каком это смысле?!

- В прямом, - промычал он все так же мне в рот, но теперь в голосе явно слышались смешинки, - то есть… в кривом… но это неважно…

- Да вот еще!..

В показательном возмущении вырываясь из плена его губ - и стараясь при этом не засмеяться раньше времени, - я потянул в сторону одеяло.

- Какие еще кривые?!

- Да, - с таким же притворным сочувствием он изогнул брови, - увы, это так… очень жаль, конечно…

- Что за…

- Но ты не переживай…

- Не переживать?! Что значит не…

- Не переживай, - в том же тоне продолжил он, уже прикусывая губу, - я не брошу тебя из-за этого… я уже смирился… не переживай…

Секунду я смотрел на него - чисто для приличия, чтобы дать фору, а потом изо всех сил задергался, выбираясь из его рук, выпутываясь из одеяла. Он расхохотался и тут же навалился сверху, спеленывая меня собой, обездвиживая, снова нацеливаясь на губы.

- Я тебе докажу, - пыхтел я, нарочно вертя головой и сам уже едва сдерживаясь. - Я тебе докажу, а потом… хрен ты их… больше увидишь… мои… мизинцы… и вообще… Я тебе…

- Конечно, - смеясь, он вытягивал мои руки по сторонам подушки и мокро, от души чмокал, куда попадал - в уголки губ, в кончик носа, в подбородок, - разумеется: ты все мне докажешь… конечно…

Наконец он настиг меня окончательно: смял губы и проник внутрь. Не знаю, почему, но в тот момент я вдруг почувствовал… нежность… Секунду назад мы дурачились и боролись под одеялом, а теперь во мне билась какая-то упоительная, горькая нежность, оглушающая и необъятная, словно этот на первый взгляд ничего не стоящий момент был на самом деле, под шелухой насмешек, крайне важным, наполненным особым смыслом, поворотным - красивым и тревожным одновременно… будто бы в нем была целая вечность, в этом одном-единственном моменте.

Наша с ним вечность.

Я скользнул ладонями по его плечам, безотчетно сжал их - цепко, со всей силы, до мгновенно вспыхнувших алым следов, а потом потянул на себя, то ли прижимаясь к нему сам, то ли прижимая его. Мне стало казаться, что его тело непостижимым образом вдруг теряет вес, становится прозрачным прямо в моих руках, каждую секунду грозит исчезнуть, раствориться утренним туманом на парковой дорожке. Я сжимал его все крепче, впиваясь пальцами в спину, в шею, толкая на себя затылок и снова переходя на плечи, и в этом не было ничего жаркого, привычно возбуждающего, я не чувствовал нарастающей тяжести в паху, как каждый раз, стоило ему оказаться рядом. Нежность - я чувствовал только лишь ее, только нежность, какую-то едва уловимую хрупкость, скоротечность момента и неясную тревогу - далекую, еле слышную, ноющую одинокой скрипичной нотой.

Наконец он словно понял меня, почувствовал - или, быть может, те метки, которые я оставлял на его теле - они вдруг дали о себе знать, стали саднить и дергать, или он ощутил что-то такое сам, что-то непривычное и странное. Отпуская мои губы, он напоследок прошел языком по контуру, а потом накрыл ладонью мое лицо и осторожно погладил подушечкой большого пальца висок.

- Я люблю тебя, - сказал он, и тут же, как по мановению волшебной палочки, тяжесть и тревога улетучились, испарились, как буквально минуту назад, мне казалось, мог испариться он. C невероятным, оглушающим облегчением я вытолкнул из себя воздух и прикрыл глаза, а он повторил: - Я люблю тебя. Тарьяй Сандвик Му. Всего тебя. Всегда - с тех самых пор, как увидел.

В груди гулко стукнуло, словно предупреждая о важном, давая знак, предвещая. Я сглотнул и непроизвольно затаил дыхание.

- С тех самых пор?

- Да, - он улыбнулся ласково, снова погладил кожу. - Я увидел тебя, и все было… со мной все было ясно: я знал уже тогда, что всегда буду тебя любить. Только тебя.

Он всегда… Он будет любить меня - всегда. Меня!..

Вот оно!.. Глухой, одиночный стук мгновенно усилился, перешел в гул: сердце застучало, зазвенело, запело: вот оно!.. Он остается!..

С каждой секундой горло пережимало все сильнее - я боялся, что если выдохну сейчас, пошевелюсь, выпущу наружу хотя бы один звук, то более уже не смогу сдерживаться: плотину прорвет, и я просто разревусь - от облегчения, от радости, от… от невыносимого облегчения…

Он остается со мной!.. Он не решил это спонтанно или под давлением, под воздействием обстоятельств или эйфории только что пережитого оргазма… Это не обещание изменить жизнь, перестать курить и заниматься спортом, которое вы даете себе утром первого января и которое, как правило, не держится позднее вечера того же дня - нет!…

Мы не виделись неделю, я не хватал его за руки, не напоминал о себе, ни на чем не настаивал: он решил это сам!.. Он знает, что я, быть может, не смогу дать ему всего, что он хочет, он понимает, что это решение, вероятно, повлияет на его карьеру, на мечты и планы - и все равно!..

Я просил его выбрать - и он сделал выбор!.. Он говорит мне об этом - сейчас, другими словами - да, но мне не нужно заставлять его сказать те самые!.. Нам это не нужно!.. Нам не нужны слова и объяснения, это все совсем не нужно, это такие мелочи, это не главное…

Он остается со мной.

Он остается.

Со мной.

И как только последний звук отзвучал у меня в голове, внутри словно что-то разорвалось - горячей, влажной волной окатило грудь и горло, и я больше не мог сдерживаться: тело бросилось к нему - снова, как совсем недавно у двери, будто к источнику воды после долгого и изнурительного перехода через пустыню, будто и не льнуло, не ласкалось к его рукам все это время, будто не дрожало и не захлебывалось его прикосновениями несколько минут назад.

Он почувствовал это - как неуправляемо меня захлестывает, и тут же ярко вспыхнул сам: навалился, опалил мои губы, завел колено между ног и раскрыл.

Каждый раз, как он делал это - это в общем-то бесхитростное, простое до банальности движение - каждый раз, как он разводил мне ноги или вдавливал в постель запястья, или фиксировал голову, обездвиживал, я чувствовал сладкую, ноющую, томящую беспомощность, в другое время, в других обстоятельствах не только не связанную с удовольствием, но даже скорее раздражающую, противоречащую моему существу: мне никогда не хотелось чувствовать себя беспомощным, ведомым, безропотным - слабым. Я не хотел быть таким и уж точно не собирался давать окружающим повода думать обо мне так.

Но он… Он - его руки, его голос, взгляд, жар его тела, воля… Его воля. Я не мог ей сопротивляться, не мог - не умел, не знал, как, не представлял, как это вообще возможно - сопротивляться ему. Он всегда был внутри меня, если не буквально, в тот момент, членом, пальцами или языком, то фигурально, улыбкой, голосом, запахом - всегда; он был частью меня, как рука, нога или почка - неотделимой частью. И как бы я смог сопротивляться самому себе?.. Как это вообще возможно?

Не знаю, что так возбуждало меня в этом - в том, как он обездвиживал меня, подчинял себе. Может, то самое удовольствие рабской принадлежности, которое я испытал, ощутив его руки на горле, или облегчение от того, что мне не нужно принимать никаких решений и можно просто отдать ему контроль, вручить себя и истекать потом в его ладонях - когда он сочтет это возможным, когда позволит мне, когда вид моего обессиленного, изломанного тела снова скажет ему лучше всяких слов, что я весь - его. А после плыть, плыть…