Какое-то время мы стояли молча, потом я заметил:
- У тебя есть ключи.
Он кивнул и, сглотнув, облизал губы.
- Я не хотел, - начал он чуть более хрипло, чем обычно, и снова запнулся, как только что на лестнице. Потом прочистил горло и продолжил: - Я не хотел тебе мешать.
- Мешать, - повторил я. - Угу. Ты не хотел мне мешать.
- Можно войти?
Я вдруг осознал, что стою в дверном проеме без футболки, в одних только джинсах и босиком, и уже хотел было посторониться и пропустить его внутрь, как вдруг что-то щелкнуло во мне, щелкнуло и потянуло, будто поднимая некий занавес, и тут же какой-то другой “я”, незнакомый, чужой, вышел самовольно на сцену, вступил на ярко освещенное софитом пятно и, сузив загримированные глаза, ответил вопросом на вопрос:
- А ты зачем пришел?
Он не ожидал этого, он не мог себе такое даже представить - это я понял по тому, как мгновенно расширились его зрачки и как он резко и коротко забрал в себя воздух. Там, внутри себя самого, я точно так же застыл, парализованный этой фразой, не находя ни сил двинуться с места, ни какого бы то ни было разумного объяснения происходящему.
И тогда, воспользовавшись паузой, этим замерзшим в пространстве моментом, тот другой “я”, о существовании которого я раньше и не подозревал, высоко поднял бровь и снова спросил - и, к моему ужасу, в его голосе явственно прозвучала грязная и оскорбительная насмешка:
- Ну что, закончил дела? Освободился? Теперь есть время потрахаться?..
Он смотрел на меня уже с нескрываемым ужасом, широко распахнув глаза, инстинктивно качая головой, словно не веря собственным ушам. А другой “я” в это время растянул вымазанные театральной помадой губы:
- Это можно. Но не сейчас, приятель, прости. Сейчас я занят. Дела у меня. Вот я освобожусь - тогда. Я тебе скину, как только у меня появится время и настроение, идет?..
И каждое мое слово, каждая отрывистая фраза, била его - я видел: била в лицо, по глазам, по губам, которые он кусал сейчас до белых пятен, по коленям, в солнечное сплетение.
А я хватал в это время руки этого другого “я”, пытаясь оттеснить его от двери, умолял остановиться, прекратить, ударить меня, если надо, но только не его, только не этим, только не так!.. Но другой “я” меня не слышал - или не хотел слушать. Он отпихнул от себя мои руки и, с легкостью удерживая их в стороне, сделал то, отчего я вдруг застыл, как вкопанный:
- Впрочем, - сказал этот “я”, цинично скалясь и многозначительно оглядываясь на темноту за спиной, - если хочешь, оставайся. В конце концов… чем больше народу, тем веселее, не так ли?.. Ну или можешь смотреть, я не против…
И сделал приглашающий жест, шире раскрывая дверь.
Он с шумом вдохнул и, не выдыхая, смотря на меня с таким же ужасом, попятился назад, к лестнице. Я ничего не видел в его глазах, не видел, какого они были цвета - впрочем, я мало что видел в тот момент. Вокруг меня висела плотная белая завеса, вздрагивающая в такт оглушительным ударам в висках.
Тогда другой “я” вышел на финальный акт и, безразлично пожав плечами, сказал:
- Нет?.. Ну как знаешь.
И закрыл дверь.
Комментарий к 12.
* Бар на главной улице Karl Johan, в основном, посещаемый туристами
========== 13. ==========
Не знаю, сколько времени я провел на полу в прихожей, по-прежнему босиком, привалившись к двери. На капитанском мостике моего сознания было пусто и тихо, вселенная скользила по темной воде сама собой, ровно и прямо, не загребая носом и не кренясь, все системы работали нормально.
Переборки слегка поскрипывали, респираторный отсек докладывал стабильное дыхание, сердечные клапаны открывались и закрывались с положенными интервалами, приборы давления показывали норму. Стрелка уровня кислорода находилась в пределах допустимого.
Тело функционировало исправно, за период несения вахты отклонений не обнаружено, происшествий не зафиксировано.
При этом отсутствовал штурман. Что случилось с ним - свалился ли он с приступом желтой лихорадки, отравился ли лежалыми консервами, по ошибке забытыми коком на раздаточном окошке камбуза, или, глотнув за рундуком контрабандного спирту, выпал за борт - никто не знал. Он просто исчез, оставив после себя навигационные приборы, которые никто не умел считывать, старые пожелтевшие карты и ворох служебной документации, расчерченной таинственными линиями и испещренной крохотными буквами и цифрами.
Штурман был единственным человеком, кто мог точно сказать, по какому курсу двигалась вселенная, где опасаться мели и рифов и как направить ее к безопасному фарватеру. Единственным, кто мог сказать, что мне теперь делать.
Однако штурмана не наблюдалось, и, поворошив для видимости морские карты и бесцельно постучав пальцем по круглому стеклу приборов, я потерянно вышел из его рубки.
Что это было?.. Кто был этот другой “я”, откуда он взялся и почему я позволил ему вот так просто, парой фраз, разнести в щепки то, что было самым ценным в моей жизни? Как это произошло?..
И сейчас, когда я сидел на полу темной прихожей, концентрированно уставившись в никуда, - почему сейчас его не было рядом, чтобы предложить мне тысячу и одно решение, хлопнуть по плечу и сказать: “Не бери в голову, кэп, отсюда будет только лучше”?
Я размышлял так, пребывая в легком, почти приятном оцепенении, спокойно и отрешенно, ничего не чувствуя и ни о чем особенно не беспокоясь, словно бы кто-то добрый и сострадательный со всего размаху воткнул мне шприц с морфином прямо в мозг, и с той секунды ужас и отчаяние, боль и гнев просто перестали существовать.
Это было приятно… Так приятно - плыть по течению и ни о чем не думать, ничего не помнить… просто плыть… плыть…
Но, к сожалению, ничто не длится вечно. И, уж тем более, спокойствие и умиротворение.
В какой-то момент вселенная вдруг резко накренилась, зависая носом над водой, и тут же завыли аварийные сирены, зажглись сигнализационные лампы, снизу послышался лязг задраиваемых люков. Судно задрожало, зарываясь килем в мель, треща обшивной и вибрируя, раздался страшный грохот, и в этот момент вся недавняя сцена заново встала перед моими глазами.
Я запустил руку в волосы, оперся лбом на ладонь и вспомнил его лицо. Его объятое ужасом лицо в тот момент, когда я дал ему понять, что не один, что нашел себе кого-то на ночь, с легкостью заменил его, и что я при этом настолько циничен, что предлагаю ему войти и… присоединиться?!.
Мои слова, его движения, мои жесты и его взгляд - я отдал бы так много, чтобы ничего этого не знать, не помнить, не чувствовать, как начинает гудеть сердце, как перехватывает дыхание, как холодеют и дрожат руки… Чтобы не стоять теперь мысленно перед дверью с надписью “Худший день твоей жизни”.
Худший день жизни. Я повернул в замке тяжелый, ржавый ключ и…
И в ту же секунду воспоминания нахлынули на меня, словно тяжелый осенний ливень - ледяной, пробирающий до костей. Я увидел, как он поднимался по лестнице, и я увидел его взгляд, его руки, которыми он цеплялся за перила, будто подтягивая вверх отчего-то ослабевшее тело, острую складку у переносицы, плотно сжатые губы, словно бы он боролся с собой, не выпуская наружу слова и фразы, которые могли быть истолкованы двусмысленно и подлить еще больше масла в огонь, его напряженную позу и редкое, сбивчивое дыхание.
И как все это вдруг отступило на второй план, как мгновенно распахнулись его глаза в ужасе и отвращении, как он откидывал голову, безуспешно пытаясь уйти от моих ударов, как колотились вены на его висках, как он сухо и натужно сглатывал…
Как он стоял, как он дышал, как молчал, как смотрел. И как в самый последний момент его зрачки мгновенно сузились в тонкие пунктирные линии, а затем лопнули и растеклись тяжелыми масляными дорожками прямо по синеве.
Мое бегство из Бергена и все, что произошло между нами ночью, - все это было гротескным и глупым, в чем-то, быть может, даже истеричным и злым, и я наверняка ранил его, но это не шло ни в какое сравнение с тем, через что я заставил его пройти только что - или недавно, у меня по-прежнему не было никакого ощущения времени.
