И если сразу после приезда я не знал, что делать и как быстрее исправить ситуацию, то сейчас я просто-напросто не представлял, кто я такой. Кто я?.. Кто этот совершенно чужой, жестокий и опасный человек, что прятался внутри меня все это время, только и выжидая, чтобы нанести сокрушительный удар?…

Этот чужой только что разорвал меня, разодрал когтями - разодрал и ушел, оставив собирать ошметки и обрывки того, что совсем недавно так необыкновенно и ослепительно горело, так сияло, так переливалось. Ушел спокойно, уверенной походкой, не подав мне руки, не оглянувшись, и теперь, ползая по полу, мне хотелось выть - не стесняясь и не таясь - выть в голос от того, что я наделал.

Что я наделал?!

Если вы задаете себе подобный вопрос уже второй раз с перерывом всего лишь в сутки, а ваше сознание при этом сконфуженно молчит и только лишь разводит руками, значит, с вами что-то серьезно не так. Вы либо полный мудак и говно, либо имбицил, на котором врачи и родственники давно поставили крест. Либо и то, и другое.

Я прижал ладони к лицу, с силой надавил на веки, и перед глазами моментально закружились красно-оранжевые пятна. Большими пальцами я заткнул уши и покачался немного взад и вперед. Надо было подниматься с пола, двигаться, куда-то бежать - делать хоть что-то! - но здесь и сейчас сил хватало только на это слабое покачивание, только на жалкую имитацию осознанного выбора, не больше. Я словно бы говорил кому-то, кто укоризненно смотрел на меня сверху: “Смотрите, я реагирую, я стараюсь - я качаюсь из стороны в сторону”.

Минуты шли, я раскачивался взад и вперед, все сильнее погружаясь в какое-то подобие транса, гипнотизируя сам себя этим размеренным движением, и уже было совсем потерял связь с реальностью, как вдруг, откуда ни возьмись, подоспела помощь. Сквозь чехарду пятен и точек я снова разглядел его лицо - ужас и отвращение на нем - и мое тело, мое чудесное тело, на которое я так долго не обращал никакого внимания, мгновенно протянуло мне дружескую руку, с силой вырывая из круговерти галлюцинаций. Мгновение - и я почувствовал резкий спазм и сразу за ним - болезненный ком, летящий от желудка к горлу. Едва успев вскочить на ноги и сделать пару шагов, я упал рядом с унитазом, и меня тут же вырвало.

“Спасибо тебе, тело, - подумал я, сплевывая затем остатки желчи в раковину и умываясь. - Спасибо, что я вернулся”.

Из зеркала на меня смотрело красное, помятое лицо с кругами под глазами, с обезумевшим взглядом, но это все же был я - знакомый я, настоящий. Живой и готовый действовать. Секунды вдруг защелкали в голове одна за другой, время стало осязаемым, ускорилось троекратно, полетело - и вместе с ним полетел и я.

Нет - разумеется, это не конец.

Да - конечно, все еще можно поправить.

Нет - это не театр и не кино, это реальная жизнь. Моя жизнь. И я отказываюсь представлять ее без него. Я просто отказываюсь.

И да - он будет в ней, в моей жизни, со всеми этими его тридцатью тысячами разных улыбок, с глупыми шутками, с идиотскими куклами Барби, с одноразовыми бамбуковыми палочками, с дымом сигареты, с пальцами на поверхности чашки, с его губами, приоткрывающимися навстречу моим, с большими ступнями, которыми он терся о пальцы моих ног, с пошлыми намеками не к месту и не ко времени, с его голосом и смехом - с этим его моим смехом.

Он будет в ней, и ни в каких других вселенных, занавешенных шторами каких угодно цветов, этого не изменить. Потому что я - я так решил.

И, кивая своему отражению, я понял: сейчас я оденусь и побегу.

Добегу до его квартиры и позвоню в домофон, и, если он впустит меня, рвану на себя дверь и взлечу на его этаж. И там будет неважно, один он или нет, сидит ли в тишине пустой квартиры или, повинуясь первой ответной реакции, вколачивает кого-то в постель - незнакомого ли мужчину или женщину, которых несколько часов назад, в слепом угаре ярости, нашел в первом попавшемся баре - все это будет совершенно неважно.

Я останусь - если он позволит;

я встану у стены и буду смотреть - если он прикажет;

или выйду и буду ждать у двери, слушая стоны и крики, - если он захочет.

Все что угодно, лишь бы он простил меня.

Лишь бы потом, после, он был со мной.

Но сейчас - бежать!.. Я выскочил из ванной, неловко запнувшись на пороге и едва не влетев носом в противоположную стену, только чудом удержав равновесие. Схватил футболку, натянул кроссовки на голые ноги, рванул с вешалки куртку, распахнул дверь и вылетел на площадку.

Он… Он сидел на ступенях, пролетом выше, прислонившись к стене. Я встретился с ним взглядом и тут же почувствовал, как сердце, стукнув на прощание коротким ударом, со всего размаху ухнуло вниз, к ногам. Я выдохнул, на мгновение прикрыл глаза и чуть потряс головой, опасаясь, как бы все это не было просто наваждением, иллюзией - одной из тех, что мелькали передо мной совсем недавно.

Но нет. Он был там, на ступенях. Сидел и молча смотрел на меня.

Прошла секунда, другая, третья. Он не менял положения, не делал никаких попыток подняться, просто смотрел, почти не дыша, словно марионетка, снятая с деревянного “креста”, лишенная какого-либо движения и брошенная в углу.

Я подумал, что, вероятно, он не встает навстречу из брезгливости и отвращения, и от этой мысли меня замутило снова, но я заставил себя сглотнуть и дышать ровнее, и спазм исчез почти так же быстро, как и появился. Затем я пристально оглядел его и тут понял, а скорее даже почувствовал: он не может. Не может встать, сделать шаг, что-то сказать. В этот момент, на моей лестничной площадке, перед дверью - не может жить дальше, может только ждать, пока случится что-то, что придаст ему сил. Пока кто-то даст ему знак, что готов вместе с ним поднимать опрокинутое, чинить сломанное, клеить разбитое.

Что он не один.

Задержав дыхание, словно его, как птицу, можно было спугнуть резким звуком или неосторожным шорохом, я сделал небольшой шаг, потом еще один, и еще, пока не оказался совсем рядом.

Затем я чуть наклонил голову, давая понять, что все хорошо, и он в безопасности, и протянул руку. Несколько секунд он смотрел на мою ладонь, словно раздумывая, сопоставляя ее очертания с тысячей других известных ему предметов, после чего медленно подал свою. Я поймал его пальцы и осторожно сжал.

Сначала он не делал никаких усилий, чтобы встать, и какое-то время я просто держал его руку на весу, но затем, когда я почувствовал, что он готов, то ободряюще кивнул и легко потянул ее на себя. Он тихо оттолкнулся от ступеней и медленно, тяжело поднялся.

Тогда я развернулся и, не отпуская его руки, повел домой.

Меня не покидало чувство цикличности происходящего, некое дежавю, но я гнал от себя образы, подернутые дымкой прошлых ощущений, стараясь концентрироваться на одной-единственной вещи: он был здесь, я держал его за руку, он шел за мной, а я вел его за собой.

Я закрыл дверь квартиры, стянул кроссовки и бросил на пол куртку. Он по-прежнему стоял молча, не двигаясь, словно ожидая, пока его нити, завязанные на “кресте” намокшими узлами, окрепнут, наберут силу, снова задрожат и завибрируют, сообщая движения и ощущения всему телу, а до тех пор - он просто стоял и ждал, и я слышал его слабое, поверхностное дыхание.

Тогда я взял этот “крест” и, слегка наклонив, заставил его переступить. Он сделал шаг. Затем я наклонил деревянную основу в другую сторону - и он сделал еще один, и новый, и еще раз, и снова - пока мы не оказались в спальне. Там я выпустил “крест” из рук, отчего нити снова безвольно опали, и бережно, стараясь не повредить тонкую тканевую кожу на груди и шее, хрупкие глиняные руки и оси шарниров, раздел его и уложил в постель.

Я обошел кровать с другой стороны, сбросил джинсы и футболку, облокотился спиной на изголовье, а потом осторожно подтянул его к себе на грудь. Натянул одеяло ему на спину и обнял поверх. Так мы лежали какое-то время, по-прежнему не говоря ни слова, постепенно его дыхание выровнялось, и он уснул.