Что случилось со мной? Отчего я вдруг словно сошел с ума?!
Он не сделал ничего, что могло бы спровоцировать такую реакцию, ничего экстраординарного. Ничего, что унижало бы мое достоинство, что вытолкнуло бы меня, голого, на потеху улюлюкающей толпе - ничего подобного. Наоборот, он был корректен, вежлив, спокоен - терпеливо ждал, пока я, как подросток пубертатного периода, бился в истерике и не желал внимать доводам рассудка. Он пытался объяснить мне мотивы, а я не слушал - затыкал уши пальцами и не слушал!.. И в итоге не нашел ничего лучше, чем задрать подбородок и выйти со сцены, громко хлопнув дверью театральной декорации.
Это было так глупо… Это был такой гротеск.
И отчего, почему?!
Да, он не мог подняться в номер тогда, когда этого просил я. - Ну и что?! Он работал.
Да, я ждал, что он уйдет со мной, а он остался. - Ну и что?! Это не повод топать ногой и обижаться, что он не бежит по первому зову.
Да, он не хотел, чтобы все произошедшее отразилось на его только-только набирающей обороты карьере. - Ну и что?! Он долго шел к этому, и если условием успеха являлся безупречный образ Джеймса Бонда… ну и что?! Я знал всю эту кухню, знал, как именно обстоят дела.
Да, одним из журналистов оказался ее близкий родственник. - Ну и что?! У нее был этот контакт, эта ниточка, и если интервью на развороте самого читаемого журнала о новинках киноиндустрии могло чем-то помочь, сгладить ситуацию и придать правильное направление - ну и что?! Ему нужна была эта ниточка, и какая разница, кто ее дернул?!
Да - Леа, очевидно, участвовала в его карьере. Да - она принимала какие-то решения, да - она что-то “считала” целесообразным, правильным или необходимым - и действовала, руководствуясь этими соображениями. - Ну и что?!
Да, она не была марионеткой, не была всего лишь бумажным платьицем для картонной куклы. - Ну и что?!
Да, она существовала в его жизни. И в моей.
Ну и что?!
Ничего из перечисленного не было для меня сюрпризом, шоком, катастрофической новостью, репортаж о которой вы с ужасом смотрите по телевизору, забыв опустить поднесенную ко рту чашку кофе. Я все это знал заранее, мы обо всем этом говорили - как раз для того, чтобы подобных ситуаций не возникало. Я сам - сам! - согласился играть эту роль, меня никто не заставлял.
И все шло нормально, все шло хорошо, все катилось по рельсам с ветерком. Почему же сейчас, щурясь и кашляя, прикрывая ладонями разбитые локти и прихрамывая, я отхожу в сторону от лежащего на боку вагона поезда, вокруг которого поднимаются клубы пыли и дыма, а вдали уже слышен вой сирен?.. Когда и почему случилась эта катастрофа?!
Я не мог найти ответа ни на один из этих вопросов, и чем больше пытался, тем хуже представлял, что делать теперь, после всего этого, чего ждать от него и - самое главное - от себя. Это было очень странное чувство… какой-то подслеповатой беспомощности, и я варился в нем, как в котле, периодически высовывая на поверхность красную разбухшую руку, подкручивая огонь и добавляя по горсти стыда, сомнений и страха.
И - да: лучше бы я блевал до звезд перед глазами. Однозначно лучше.
Все, что угодно, лучше, чем вот так вертеться в постели и твердить раз за разом: “Ну какой же ты идиот!”
Уснуть снова я так и не смог, делать ничего не хотелось, идти было некуда. Я включал телевизор, рылся в меню Netflix, только чтобы с раздражением понять, что ничего нового там нет, переходил на новости, затем на ток-шоу, потом опять на новости, и опять на Netflix… чтобы снова выйти из себя, выключить телевизор и отбросить в сторону пульт. Я пробовал Playstation и разнообразные плейлисты в Spotify, надевая наушники, чтобы звук обволакивал меня как можно более плотной, желательно и вовсе непроницаемой стеной.
Я пробовал есть: в морозилке нашлась пачка готового обеда “Тикка-масала”. Я бросил смесь на сковородку и, сидя у плиты, смотрел, как нарезанный кубиками замороженный соус расходится по горячей поверхности. Потом насильно запихнул в себя пару ложек и выкинул остальное в мусор.
Я стоял в душе, поочередно крутя краны горячей и холодной воды, снова включал телевизор, пытался читать сценарий - съемки очередного эпизода начинались на следующей неделе, - но бросал сразу, как только доходил до “Исак и Эвен”.
Я дошел уже до такой степени отчаяния, что начал оглядываться по сторонам и прикидывать, не стоит ли мне сделать уборку и пропылесосить. Комната вертелась перед глазами, я чувствовал, что с каждой минутой все больше вхожу в какую-то спираль, словно бегу по колесу в беличьей клетке, и с каждой проносящейся мимо меня перекладиной все меньше соображаю, как из него выбраться.
В какой-то момент я открыл окно и заставил себя лечь на диван и дышать. Дышать глубоко, размеренно, концентрироваться на шуме прибоя, на четком и стабильном ритме часов, на стрелке воображаемого метронома. Вдохнуть, задержать дыхание на счет и на счет медленно выдохнуть - все то, чему нас учили в театре: как расслабиться перед выходом на сцену, правильно растянуть мышцы шеи и опустить сведенные нервной судорогой плечи.
Не сразу, но у меня все же получилось успокоиться: пляшущие перед глазами красноватые пятна стали замедлять ход, дыхание выравнивалось, постепенно возвращалась способность мыслить адекватно, соображать, выражать себя разумными, понятными фразами. Бешеная карусель моих “почему?!” притормаживала, и центробежная сила постепенно ослабляла жесткую хватку.
Через час я почувствовал себя лучше настолько, что снова включил телевизор, ткнул курсором в первый попавшийся фильм и даже сумел сосредоточиться на сюжете. Было уже начало двенадцатого, и я очень надеялся, что очень скоро мозг пожалеет меня и опустит тяжелый рубильник сознания.
И мне повезло. Где-то под тусклой лампой общественного туалета ночного клуба сильно потрепанный ангел в балахоне с пятнами собрал обслюнявленным пальцем остатки белой дорожки с кромки раковины, привычно втер их в десну, а потом глянул на меня и, прищурившись, дунул:
- Все, этому хватит.
На следующий день я вернулся к жизни рано, около семи утра.
Телефон по-прежнему молчал. Молчал и я - как и он, я тоже не знал, что сказать. Некоторое время мы недоуменно смотрели на дисплеи друг друга, сведя брови, раздумывая, не случилось ли какой-то неувязки или поломки, не заблокированы ли мы оба: как знать, может, где-то глубоко внутри нас светлячками бились непрочитанные или ненаписанные смс, непринятые звонки, неполученные или неподанные сигналы - стучали хрустальными крылышками в стенки запертой банки, доверчиво загорались теплыми зеленоватыми огоньками, поводили тонкими усиками.
Но нет - в нас было пусто и темно, и мы не знали, что сказать друг другу.
Семь утра воскресенья. Время вставать.
Я принял душ, заставил себя съесть пару хлебцев с сыром и глотнул кофе. Потом оделся, натянул кроссовки для бега, пристегнул к предплечью телефон и выбрал плейлист.
***
Звезда вы или не звезда, сжимаете ли в потной ладони самый главный телевизионный приз страны, оплачиваете ли сами счет за горячую воду и имеете ли мнение относительно того, какое средство для мытья паркета чистит лучше и сохнет быстрее, воскресные обеды с родителями - это святое. На этих обедах вам снова десять лет, вам подкладывают в тарелку вареные овощи, отец дразнит вас и смотрит поверх очков.
- Как твои дела?
- Хорошо, - легко ответил я. - Отлично!
- Как слава, не давит?
- Немного, - я подхватил тон, - но в целом в порядке. Справляюсь.
- Держись, сын… Испытание славой - самое суровое.
И он важно закивал.
- Подожди секундочку, - я положил приборы и сделал вид, что привстаю. - Я сбегаю вниз за блокнотом, запишу эту мысль, чтобы никогда не забыть.
- Запиши, сынок, запиши. Учись, пока я живой.
- Ага.
Я склонил голову в театральном жесте сыновней благодарности.
- Папа намерен отойти от дел и писать мемуары! - крикнула мама от плиты.
- Неужели?
