Я потер пальцем висок.

- Ах, да! И что-нибудь из еды. Кухня закрыта? Только сэндвичи?..

Я оглядел свои войска, при слове “сэндвичи” кавалерия согласно закивала головами.

- Отлично, сендвичи подойдут! И чипсы какие-нибудь, вот как в минибаре у вас - побольше… Спасибо огромное, мы ждем.

Минут через пятнадцать в дверь постучали и слегка заспанный, но очень вежливый официант вкатил в номер тележку, уставленную тарелками. Между ними высились четыре запотевшие бутылки с красными печатями на золотой фольге горловины.

- Мне показалось или я заказывал три?.. - я озадаченно оглянулся.

Официант улыбнулся.

- Одна - комплимент от отеля. Поздравляем еще раз.

- Как это приятно, - протянул я, улыбаясь в ответ. - Когда я стану мировой знаменитостью, то в Бергене буду останавливаться исключительно у вас.

- Премного благодарны, - ответил он, глазами показывая, что видал он нас всех известно где и известно в какой обуви.

- Ну что, - я потер руки, и в ту же секунду Марлон хлопнул первой пробкой.

***

В следующий раз я проснулся оттого, что мне было тяжело дышать. Рядом храпел Давид, сверху были в беспорядке навалены руки и ноги. Я раскидал чужие конечности, под аккомпанемент сонного мычания выбрался из-под завала и оглядел комнату. Левая прикроватная лампа свисала на шнуре с тумбочки, вокруг кровати виднелись грязные тарелки, на полу валялись пустые бутылки, но в целом, разрушения хотя и были заметными, однако же на фатальные не тянули.

- Твою мать! - я задел мизинцем одну из бутылок.

На звук моего голоса Марлон приподнял голову и открыл один глаз.

- Спи, спи - громко прошептал я.

- Ты куда? - также прошептал Марлон, отпихивая от себя руку Давида, которую тот немедленно закинул ему на грудь.

- Пойду к себе.

- А, ладно… Пока тогда.

- Пока, - сказал я и, подхватив валяющийся у двери пиджак, тихо вышел.

Было четыре часа утра, и на моем телефоне не высвечивался ни один пропущенный звонок, ни одно новое сообщение. Я добрался до своего номера, снял рубашку и брюки и вместе с пиджаком затолкал в сумку.

Потом принял короткий душ и переоделся, достал из рюкзака лэптоп, открыл крышку и перебронировал билет. Мой рейс вылетал в Осло в 6:30, у меня была пара часов в запасе, и я успевал еще взять кофе в аэропорту.

Только добравшись до квартиры, я почувствовал, как на самом деле устал. Не разбирая, бросил сумку у двери, стащил свитер и джинсы и подошел к кровати.

Мне хотелось упасть на нее и растянуться по всей ширине морской звездой, но вместо этого я аккуратно откинул одеяло и лег слева, оставив ему его сторону.

Комментарий к 11.

* Язык Тролля - каменный выступ на горе Скьеггедаль на высоте 700 метров

** Kinomagasinet - популярный журнал, посвященный киноиндустрии

========== 12. ==========

Я проснулся ближе к вечеру оттого, что за окном кто-то кричал.

В тишине четко различались два голоса - женский, постарше, и мужской, более высокий, молодой. Вероятно, ссорились мать и сын. Оба кричали на арабском, сын едва-едва не срывался в слезы, его голос, неровно карабкаясь вверх, в какой-то момент срывался и словно осыпался на землю острыми каплями. Он захлебывался, сдавленно замолкал, и несколько последующих секунд воздух резал только голос матери - голос человека, который уверен в том, что знает лучше, и давным-давно потерял терпение, доказывая это. Затем сын набирал воздух в грудь, и все повторялось снова до тех пор, пока крики резко не оборвались: похоже, кто-то из них, махнув рукой, зашагал в противоположном направлении.

Пошарив у подушки, я нащупал телефон. Было около пяти, и на дисплее высвечивалось новое сообщение: Марлон интересовался, что случилось, где я и все ли в порядке. Я написал ему, что у меня внеплановая репетиция в театре и поэтому пришлось улететь рано утром.

Потом снова закрыл глаза. Голова не болела - вообще, удивительным образом, похмелья я почти не чувствовал, просто слегка сдавливало виски, и веки, несмотря на довольно продолжительный сон, были тяжелыми, словно присыпанными песком.

Положа руку на сердце, я предпочел бы, чтобы все было наоборот. Я предпочел бы оказаться сейчас в ванной, согнувшись в три погибели над унитазом, чтобы меня выворачивало до кишок. И чтобы все эти спецэффекты и долбисерраунд: чтобы слезы выползали наружу горячей проволокой, чтобы раздирало горло и чтобы спазмы, едва-едва отпустив, неконтролируемо возвращались снова, отзываясь на резко ударяющий в нос запах рвоты. Потом я обессиленно валился бы на пол и лежал бы так, не двигаясь, бездумно улыбаясь в потолок, а в голове - светлой и легкой - чистым церковным экстазом звучало бы: “Господи, спасибо Тебе! Да славится во веки веков и все такое!..”

Но - нет. Ничто не падает сверху, просто так, и счастье хорошенько проблеваться надо еще заслужить.

Поэтому я делал что мог: лежал в постели, закутавшись в одеяло и не открывая глаз.

Вся круговерть вчерашней ночи, которая теперь вставала передо мной разрозненными кадрами, постепенно сменяющими друг друга, мелькающими быстрее и быстрее, отчетливо походила на странное немое кино, в котором я не был больше участником, но которое смотрел будто бы со стороны, из зрительного зала.

Направленный луч света бил у меня из-за спины в плохо натянутое полотно экрана, и я видел: вот садится самолет, подают трап, и камера моими глазами обозревает сначала взлетное поле, потом серо-коричневое небо, облака у горизонта, улыбающуюся на прощание стюардессу в старомодной форме и белых перчатках.

Секундный провал в темноту - и новый кадр: Марлон с Давидом стоят в фойе отеля и машут мне рукой. Следующий кадр - сидя в кресле, он смотрит на меня и улыбается.

Кадр - он спускается по эскалатору из номера в фойе, уже одетый для церемонии, камера вдруг вздрагивает, неловко кренится - вместе с ней тут же заваливаются вбок и он, и открытое лобби отеля, и все люди вокруг… Через секунду она выпрямляется снова, оказывается на столе, стабилизируется… захватывает нас обоих… я появляюсь сбоку, из неосвещенного ее глазом угла, подхожу к нему, мы стоим рядом, смотрим вглубь линзы и смеемся.

Следующий кадр - кулисы, сумрачно, он быстро приближается, неотрывно смотрит, приоткрывает губы, камера подрагивает, снимает неровно, нечетко… Новый кадр - аплодисменты и залитый светом зал, мгновенно за ним еще один - мы на сцене, он рядом, справа, держит приз и, судя по движущимся губам, что-то говорит.

Еще кадр - интервью, дальше - Марлон и Саша, хохоча, тащат по коридору металлические ведерки, откуда торчат бутылки, дальше - он открывает дверь своего номера.

Кадр - поднятые вверх бокалы;

кадр - Саша валится на кровать, задыхаясь от смеха;

кадр - Давид переворачивает лампу;

кадр - дисплей телефона;

кадр - текст сообщения;

кадр - ступени;

кадр - лобби;

кадр - бар;

кадр - глянцевый пол туалета;

кадр - смятая салфетка;

кадр - закрывающаяся дверь;

кадр - иллюминатор самолета;

кадр - тележка с кофе в проходе;

кадр - ключ;

кадр - подушка;

кадр - темнота.

И все это под треск кинопроектора, и тапер оголтело стучит по клавишам пианино.

Что я наделал?!

Я задавал себе этот вопрос снова и снова, с каждым разом все крепче зажмуриваясь и хватаясь за подушку холодеющими пальцами. Что я наделал?!

Все было хорошо, все было в порядке, все шло так, как должно - в какой момент я перестал трезво оценивать ситуацию?..

Когда первый шот врезался мне в голову, вливаясь по пути в адреналиновую волну? Или когда его догнал второй - догнал и поднял мутную пену и холодные брызги, осевшие на моем берегу странными смс-сообщениями? Или третий, обнаживший поднятый со дна песок, куски разбухшей древесины и ошметки скользких водорослей?

В какой момент я почувствовал это в себе? В какой момент занес руку и, размахнувшись, швырнул это ему в лицо? И почему?!

Почему - это был хороший вопрос.