- Хорошо, - не убирая ладони, я осторожно провел большим пальцем по его лбу, очертил бровь. - Хорошо, пусть будет так. Только скажи мне, когда этот период закончится, ладно?..

Пять дней и шестнадцать часов. И вот сейчас мы сидели в фойе гостиницы и ждали, пока за нами придут организаторы.

- Волнуешься? - спросил он, скользя взглядом по моему лицу.

- Волнуюсь? - я помотал головой. - Нет. Я просто в ужасе… А ты?

- Я тоже. Как представлю, так колени дрожат. Может, не пойдем?..

Я хмыкнул.

- Ну уж нет. Я потратил кучу времени на поиски подходящего костюма - неужели ты думаешь, что я вот так просто развернусь и уйду?!

- Ты прав, - он многозначительно поиграл бровями. - Он должен непременно оказаться на сцене, иначе потом, на полу моего номера, он будет выглядеть уже не так эффектно.

- Вот именно.

… Как описать вам эйфорию от победы? В какие слова облечь те чувства, которые я испытывал, стоя на сцене перед огромным залом - бок о бок с ним? Возможно ли это?..

Мне казалось, что я разбежался и прыгнул с Языка Тролля* - задержался на долю секунды на самом краю, а потом взмыл в небо, захлебываясь этой свободой и бесконечностью. Кровь пульсировала в венах, гудела и лопалась пузырями, и я ощущал себя концентрированным сгустком энергии, способным жить вечно.

Вероятно, все же к лучшему, что я не победил во второй номинации. Не уверен, что выдержал бы это.

Конечно, мы знали про кисс-камеру. Конечно же, мы не просто так сидели на этих местах, и, разумеется, все было оговорено заранее: с языком или без, кто начнет и сколько секунд это продлится. Для таких мероприятий существуют сценарии, и с той его частью, которая касалась нас - всех нас, пятерых, мы ознакомились на коротком брифинге до начала трансляции. Я, он, Марлон, Саша и Давид - наши роли, восторг, удивление, ожидание - все было расписано по кадрам и помечено крестиками в тех местах, где требовалась особенная отдача. Ожидаемо, запланировано, мастерски срежиссировано и качественно сыграно.

Потом мы давали совместные интервью - вернее, чаще всего говорил Холм.

То ли таким образом он реагировал на выброс адреналина, то ли так было задумано его агентом, но говорил он действительно много, воодушевленно, почти не останавливаясь - кроме тех моментов, когда обращался взглядом ко мне и будто выпадал из реальности. Тогда было слышно, как он на доли секунды замедлял речь, непроизвольно растягивая слова, словно старый проигрыватель, отчего-то вдруг тормозящий пластинку и царапающий иглой винил. Я чувствовал на себе его жадный, откровенный взгляд - он, похоже, и сам с трудом контролировал его, - слышал низкий, тягучий, словно жеваный звук его голоса, и мне мгновенно становилось жарко, уши краснели, и кожа начинала гореть под воротником рубашки. Потом он с усилием переводил взгляд обратно на интервьюера и набирал привычную скорость, снова говорил нужные фразы, смеялся, откидывая голову назад и красиво проводя рукой по волосам.

Мы играли свои роли как могли хорошо, в перерывах между вопросами набирая в грудь побольше воздуха, словно прозапас, а потом выпуская его осторожными мелкими выдохами. Нас лихорадило и в то же же самое время обжигало изнутри: мозг, словно заведенный, по-прежнему швырял в кровь адреналин, нас подхватывало на его волне и неуправляемо несло все дальше от берега - в какой-то момент я вдруг подумал, что уже не вполне представляю, что именно говорю, не понимаю, о чем меня спрашивают, и, в целом, плохо себя контролирую. Мир вдруг заскрипел на плохо смазанных рессорах, его вращение многократно усилилось, вокруг меня замелькали огни, постепенно превращаясь в непрерывные светящиеся линии. Я почувствовал, что начинаю задыхаться. Люди - их взгляды, улыбки, движения, вопросы, выражения лиц, запахи - все давило на меня, с каждой секундой сильнее, вертелось перед глазами, сжимало горло. Мне больше не хотелось успеха, мне хотелось оказаться дома, в тишине темной спальни, и чтобы он приложил к моему лбу ледяную ладонь.

Наверное, он исподволь наблюдал за мной, потому что как раз в то мгновение, когда я, инстинктивно оттягивая воротничок рубашки, чуть прикрыл глаза, с трудом втягивая в себя тяжелый, душный, словно разреженный воздух, он протянул руку и слегка сжал мое плечо, а потом скользнул вниз по спине - ничего особенного, обычный дружеский жест, поддержка старшего товарища, коллеги по съемкам.

Я машинально продолжал улыбаться, но уже плохо соображал от усталости и, должно быть, поэтому пропустил тот момент, когда нас вдруг перестал обдавать горячей волной переносной светильник, используемый при видеосъемке, и мы оказались чуть в стороне от репортеров.

- Как ты? - он соблюдал необходимую дистанцию, но смотрел беспокойно, тревожно. - Нормально?

- Да, - я перевел дух, - просто здесь очень душно… Все как будто плывет перед глазами.

- Давай выйдем, - он кивнул в сторону террасы.

Мы сделали несколько шагов к перилам, я оперся на них, подставил лицо ветру и снова прикрыл глаза, но теперь уже не в паническом страхе переполненного, замкнутого пространства, а облегченно, с наслаждением, вдыхая свежий воздух полной грудью.

- Еще немного, - сказал он все так же озабоченно. - Подыши, вот так… Еще чуть-чуть - и все… Или, если хочешь, пойдем прямо сейчас, плевать… Все равно мы уже сказали все, что могли, и я последние полчаса чувствую себя заезженной пластинкой.

Не открывая глаз, я улыбнулся.

- Холм, это твоя работа: отвечать на одни и те же вопросы. Так что привыкай. И потом, - я снова глубоко вдохнул и выдохнул, - все в порядке, мне уже лучше. Просто жарко внутри, вот и все.

- Да, это правда, - согласился он. - Но в любом случае, время общения с прессой заканчивается, осталось какие-то минут пятнадцать-двадцать, не больше.

- И что потом? - я покосился на него сбоку, напуская на себя невинно-удивленный вид.

- Вот именно такое - запомни его…

Он чуть откинул голову и оценивающе оглядел меня с головы до ног.

- Такое - что?

- Именно такое выражение лица у тебя будет, когда я затащу тебя в свой номер - между прочим, угловой… прекрасная звукоизоляция… Я же знаю, каким ты можешь быть… громким… когда по-настоящему хочешь… когда очень… хочешь… когда это единственное, что тебе нужно… Затащу и сниму с тебя вот этот твой помпезный костюм… Прямо напротив окна… Чтобы в тот момент, когда я тебя возьму, перед тобой был весь город. Представляешь?.. Весь город - как на ладони… А потом, если будешь хорошим, послушным мальчиком… таким отзывчивым, таким на все согласным… Потом я разрешу тебе кончить. И вот тогда у тебя будет именно такое выражение лица.

- …Слушайте, как там жарко! Вы не знаете, еще долго?..

Из-за спины раздался голос Давида, он тоже вышел на террасу и встал рядом, обмахивая лицо руками.

- Эй, а ты чего такой напряженный, - вдруг засуетился он, стараясь заглянуть мне в глаза. - Плохо тебе? Может, воды принести?..

Холм свел брови домиком и поддельно-участливо переспросил:

- Принести?.. Водички?

Ах.

Ты.

Сука.

- Все было в порядке, а потом он как-то резко покраснел, - обратился он с пояснениями к Давиду. - Пришлось выйти подышать…

- А-а-а, - протянул тот неуверенно. - Ну смотри… если надо, я сбегаю.

Я поспешно замотал головой. Холм хмыкнул, откровенно наслаждаясь моим видом внезапно выброшенной на берег рыбы, а потом, как ни в чем ни бывало, поинтересовался:

- Слушай, Давид, я все хотел тебя спросить: у тебя бабушки-дедушки живы?

- Да, - протянул тот, слегка опешив от такого перехода, - а что?

- Нет, ничего особенного, - Холм задумчиво потер подбородок. - Просто я думал, вдруг ты попадал в подобную ситуацию… Но, видимо, нет - забудь тогда.

Давид предсказуемо попался.

- Так а что, в какую ситуацию?

Холм бросил на него оценивающий взгляд, словно решая, стоит ли посвящать его в семейные тайны.

- Ну… Есть у меня приятель, а у него свой приятель, и у того приятеля приятеля тут как-то бабушка умерла, любимая, по папиной линии. И вот похороны, он сидит на первом ряду, священник уже отпевание закончил, и, значит, спрашивает, мол, никто не хочет сказать пару добрых слов об усопшей старушке?.. А он как раз - приятель мой, то есть приятель приятеля, речь подготовил, какая она чудесная была бабуленция, и все ждут и на него смотрят… А он встать не может…