- Ну, правда же?..

- Конечно, - с готовностью подтвердил я. - Разумеется. Видишь, как я валяюсь по кровати от смеха?..

Запихнув остатки корочки в рот, он потянулся за салфеткой.

- Это просто у тебя нет чувства юмора.

- Да, именно поэтому, почему же еще… Ты все, наелся?..

- Кажется, да.

Я сложил коробку, спустил ее на пол и забрал у него использованную салфетку. Потом повернулся и вдруг заметил, что он пропустил капельку соуса в уголке губ. Машинально, не задумываясь, я протянул руку и вытер ее.

Он тут же поймал мое запястье и лизнул от центра ладони, щекотно и остро, вверх по длине пальца. Потом медленно взял его в рот. Я резко вдохнул, и сердце мгновенно заколотилось, отскакивая рикошетом от ребер. Не спуская с меня глаз, он медленно снялся, но только на секунду, только для того, чтобы тут же захватить снова – уже два – и, придерживая их языком, стал насаживаться - сначала растянуто и неторопливо, дразняще, а потом сильнее, отрывистее, набирая темп.

С каждой секундой меня все больше бросало в жар, член вздрагивал и плотнее упирался в шов боксеров; я инстинктивно отдергивал руку, но он крепко удерживал меня на месте, движение за движением словно всасывая в глубину расширенных зрачков, так что мне ничего не оставалось, кроме как со всхлипами забирать воздух и, не в силах отвести взгляда, завороженно наблюдать, как он то надевается ртом до упора, то отпускает и водит языком по фалангам, от основания до подушечек, задерживаясь на чувствительной коже на сгибах, толкаясь в перепонки, то снова плотно обхватывает пальцы губами и вводит их в себя глубоко, почти до горла.

***

Знаете, что происходит, если вам нет ещё восемнадцати, а вас уже номинируют на национальную телевизионную премию?.. Дважды номинируют, попрошу заметить.

Сначала вы долго не можете поверить собственным ушам, потом орете, триумфально потрясая в воздухе кулаками, потом приходят друзья и приносят алкоголь, потом вы немного не уверены в том, как дошли до кровати, а потом, следующим утром, вы стоите в душе - голова раскалывается, и такое ощущение, что по вам проехал танк, но ничего не поделаешь: придется собраться и привести себя в норму, потому что через пару часов вас ждут родители, чтобы ехать за новым костюмом (свершение подобного рода вам одному пока не доверяют).

Дальше вы пыхтите в примерочной, натягивая одну пару брюк за другой, тихо проклиная похмелье, всех друзей вместе взятых, сам Гульрутен и тот час, когда вас дернуло подать заявку на прослушивание в этом чертовом сериале, да блять, кто шьет эти брюки, какие криворукие камбоджийские дети, в них же невозможно влезть.

Впрочем, это быстро проходит. Головная боль и приступ ярости по отношению ко всему человечеству и производителям одежды как наиболее отвратным его представителям - тоже. Проходит.

Он приезжает вечером, на этот раз раньше, чем обычно, и может остаться до утра. Новый костюм висит в чехле на дверце шкафа, он в вашей постели, и вы жметесь к его телу, жметесь, жметесь…

- Ты можешь себе представить? – он улыбается в темноте и бережно водит ладонями по вашей спине.

- Нет, не могу, - отвечаете вы, потом поднимаете голову, облокачиваетесь подбородком на его грудь и улыбаетесь в ответ. - Не могу.

Потом целуете его, мягко и тепло, куда можете дотянуться:

- Не могу, не могу, не могу…

Все же это был потрясающий период. Разумеется, раньше в моей жизни не было ничего подобного, и я был совершенно не уверен, что когда-либо он может повториться, так что совсем неудивительно, что все время до церемонии я, да и он тоже, испытывали не что иное, как чистую эйфорию.

Мы были уверены, что именно в тот момент наша будущая карьера стала наконец абсолютно реальной, получила четкие контуры, начала набирать цвет и яркость. Шутка ли: самая престижная телевизионная премия страны!.. Да любой актер нашего возраста отдал бы обе почки в придачу с селезенкой (все равно никто не знает, зачем она вообще нужна) ради такой возможности, а мы - наши почки были по-прежнему при нас.

И эти несколько недель… Мы чувствовали себя так, словно вот-вот сорвем джек-пот, словно еще секунда, еще только одно деление рулетки - и сверху на нас хлынет золотой ливень конфетти. Мы буквально захлебывались, рисуя друг перед другом картинки одна заманчивее другой, раскрашивая их такими яркими красками и так щедро осыпая блестками, что это заводило почище грязных разговоров и откровенно-пошлых взглядов, которыми мы иногда обменивались украдкой.

Успех заводил, подстегивал… Эти уже почти такие реальные перспективы, двери, которые вдруг распахнутся для нас - казалось, нет и не может быть ничего более естественного и ожидаемого, и в этом нас охотно подогревали агенты, нанося широкие экспрессивные мазки на холст нашего самолюбия. И сама премия, и церемония должны были стать неким отправным пунктом, после которого театры и киностудии выстроятся в очередь под нашими окнами, наперебой предлагая контракт века. Мы были неопытны, но амбициозны и учились мыслить широко.

Мы были счастливы. Берген казался нам землей обетованной: там должны были исполниться наши мечты, там мы должны были стоять на сцене в переполненном зале, принимая главный приз года под шквал аплодисментов.

Кроме того - и это было мое личное, персональное счастье, которому я предпочитал улыбаться в одиночестве - в Бергене не было Леа.

В Бергене, среди толп людей, мы были одни.

***

Накануне вечером у меня был спектакль, так что прилететь заранее не получилось. Я сел на первый утренний рейс и, когда добрался до гостиницы, он уже был на месте: вместе с Марлоном и Давидом сидел в лобби и ждал, пока их заберут на грим. Я встретился с ним взглядом сразу, как вошел - будто он точно знал, в какой момент и из какой двери я появлюсь.

- Привет.

- Привет, - он улыбнулся - на секунду тепло и ласково, только мне, а потом снова дежурно, “для всех”, молниеносно натягивая на лицо привычную усмешку. - Ты усталый какой-то… Ночью не спалось?..

И подмигнул.

- А давайте вот этого не будем, - неожиданно подал голос Марлон, переводя взгляд с меня на него и обратно.

- Чего не будем?..

- Давайте не будем делать вид, что Холм не в курсе, чего это тебе ночью не спалось, а ты не будешь строить из себя невинность. Не унижайте наш интеллект.

Холм фыркнул.

- Я не знал, что тебя интересуют подробности, Марлон… Ну что же ты, надо было раньше сказать! Мы бы держали тебя в курсе всех деталей, правда… милый? – и он посмотрел на меня, кусая губы от смеха.

- Конечно, - поддержал я с готовностью. - Вот, например, буквально недавно как забавно получилось: я как раз приготовил дилдо, но тут… Странная история: оказалось, что у Холма…

- Блять, - сказал Марлон и, демонстративно закрывая уши, встал.

- Зачем вы травмируете мальчика, - укоризненно покачал головой Давид и, расхохотавшись, поспешил за ним. - Подожди, я с тобой!

Мы остались одни.

- Привет, - снова сказал он и снова улыбнулся.

- Привет, - я пересел в кресло рядом, мельком дотронувшись до его пальцев на подлокотнике, и улыбнулся в ответ. – Давно не виделись.

- Пять с половиной дней….

Пять дней и шестнадцать часов, если быть точным.

Последнее время он был занят, все время занят, и, засыпая к середине ночи, я думал, что отныне нам придется привыкать именно к такому ритму. Теперь на первый план вышла работа, но… разве не об этом мы мечтали с самого начала?.. Разве не об этом мечтает любой начинающий актер?..

Я звонил ему вечером или звонил он сам или писал короткие сообщения, и говорил что, к сожалению, еще не закончил, что еще в студии, и интервью задерживается, или что фотографии получились не те и не так, и надо переделывать, или что-нибудь еще.

На первый план вышла работа, и с ней в моей жизни стало больше ощущаться присутствие Леа.

- Мы, - говорил он, и это было не то “мы”, не наше “мы”, чужое “мы”.

Мы приглашены. Мы пойдем. Мы будем.