Литмир - Электронная Библиотека

Я не знал, положено ли так чувствовать в неполные 18 лет, так звенеть внутри напряженными жилами, или это чувство не зависит от возраста и дается не всем, и не всегда, а только кому-то, раз в тысячу лет - нерационально и незаслуженно, по случайности, тогда как другие, более достойные, но менее удачливые, рассыпаются в прах на такой же дороге, по которой шли сейчас мы, так и не почувствовав тепла руки на своем плече.

И там и тогда мне не хотелось быть суперзвездой, не хотелось добиваться, лезть выше, прыгать дальше… Не хотелось желать и чувствовать ничего, кроме этого момента. Он был ответом на все вопросы, которые я когда-либо задавал, решением всех проблем, которые когда-либо возникали, самим смыслом и сутью всего моего существования.

***

Он летел обратно днем в воскресенье, через Копенгаген, где встречался с агентом. Мой рейс был вечером и, судя по пришедшему оповещению, задерживался. Мы приехали в аэропорт вместе и прошли досмотр, а потом, обняв меня на прощание и едва уловимо покачав из стороны в сторону, ласково и успокаивающе, он направился к выходу на посадку.

Сев в баре неподалеку, я наблюдал, как он, подавая посадочный для контроля, разговаривал с сотрудницей аэропорта. Дания, как и Норвегия, была опасной территорией, и я не светился среди возможных соотечественников, стоящих в очереди на вылет.

Наконец он сделал шаг по направлению к “рукаву” и, перед тем, как исчезнуть в нем, в последний раз обернулся. Я поднял руку, и он помахал мне в ответ.

У стойки я взял эль, и, благослови, господь, Англию и королеву, у меня никто не попросил удостоверения личности. Я вернулся за столик и от нечего делать уставился на большой экран над барной стойкой - шел полуфинал регби.

Я чувствовал себя хорошо. Мы только что провели вместе прекрасные выходные, между нами все было хорошо, вообще - все было хорошо. Лучше и быть не может.

И вдруг, совершенно неожиданно, посреди этого “хорошо”, я ощутил легкий, но вполне ощутимый укол.

Я прислушался к себе, но нет - все должно было быть в порядке, ничего такого, о чем следовало бы беспокоиться. Снова сделав глоток, я вернулся к матчу, но вот опять - опять тот же самый укол, что-то странное, неприятное… какое-то воспоминание, мысль, забытое ощущение - что?..

Оттого, что я никак не мог найти источник беспокойства, мне стало тревожно, как будто на меня надвигалась катастрофа, я это чувствовал, но не мог определить, куда бежать, в каком направлении - и тащить ли с собой весла или, наоборот, пожарный брандспойт. Я сосредоточенно искал в себе, ворошил в памяти недавние ощущения, ментальные фотографии, обрывки старых газет, разбрасывал валяющиеся тут и там концертные билеты, календари и использованные карточки метро, пытаясь найти хоть какой-то намек, ключ, разгадку.

И вдруг, в одно вспыхнувшее, оглушительное мгновение понял - нашел эту едва приметную занозу, не дающую мне покоя. Понял, и тогда слова плотным вихрем закружились вокруг меня.

Леа.

- Леа считает, что это отличный шанс засветиться.

- Леа права.

Леа считает.

Леа права.

Права.

Права.

Комментарий к 9.

* Название пиццерии в Осло

========== 10. ==========

В конце марта, практически одновременно с премьерой пьесы, у нас начались съемки четвертого сезона. Ничего не изменилось в сценарии, наших общих сцен было по пальцам пересчитать, так что на площадке мы проводили совсем немного времени.

Приезжали на разных автобусах, снимали дубли и почти сразу уезжали в разных направлениях. Я был занят в театре, пьеса шла отлично, каждый вечер зал был забит до отказа. Иногда, если я вдруг сбивался с ритма или опаздывал на дневной прогон, режиссер смотрел на меня с выражением “почему я должен работать с малолетками”, но потом, вспоминая, кто у нас в театре несет золотые яйца и обеспечивает аншлаги, всплескивал руками и нарочито кричал в воздух:

- Звезда с нами, можем начинать! - и вся труппа наигранно падала ниц, как самые настоящие идиоты.

Это было хорошее время.

Оно было заполнено событиями и делами, я всегда куда-то спешил, куда-то не успевал, влетал куда-то в последний момент, запыхавшись и разматывая на ходу шарф, будь то вагон метро, репетиционный зал или запланированное интервью.

И, как ни удивительно это было видеть, везде меня ждали, везде торопливо несли кофе и слегка удивленно улыбались, будто бы не верили в то, что я наконец пришел - не передумал, не нашел себе занятие поинтереснее.

Это было поразительно. Ко мне относились с какой-то удивленной радостью, словно бы каждый раз с облегчением понимали, что, к счастью, не ошиблись и что я действительно способен на многое. Что во мне есть что-то особенное, что мое стремление добиваться результатов велико и неиссякаемо и что та энергия, которую я выплескивал с экрана раз за разом, была чем-то большим, чем раскрашенный дым, вылетающий из пасти ярмарочного дракона.

День был забит под завязку: в перерывах между занятиями, театром и съемками Томас, мой агент, устраивал рабочие ланчи с продюсерами, чтобы где-то между консоме из куриного бульона и среднепрожаренным стейком на косточке те могли оценить мой потенциал, а ближе к смородиновому муссу на медальонах из белого шоколада решить, хорошо ли будут смотреться мои руки и глаза в контексте социальной драмы, переживаемой во время финансового кризиса 2008 года уволенными по сокращению лифтерами среднего возраста, страдающими Аспергером.

Другими словами, я продавался и, кажется, продавался хорошо. За последнее время я съел уже столько среднепрожаренных стейков, что начал вожделенно поглядывать на салат-латук.

В перерывах между блюдами я извинялся, вставал, клал на стол накрахмаленную до состояния картона салфетку и выходил в туалет. Закрывал кабинку, садился на край унитаза, доставал телефон и последовательно лайкал все фото, которые Леа успевала выложить в Инстаграм. Потом в поле нового сообщения писал ему что-нибудь вроде:

“Ты вылил вчера на себя всю смазку, чертов эгоист. У меня встреча с представителями мира капитала. У них железная хватка, и смазка бы мне сейчас пригодилась. Набиваю себе цену. Что ты хочешь на ужин?”

Он отвечал почти сразу:

“Мир суров и несправедлив, приятель. Не зарывайся. За небольшие комиссионные я всегда готов подъехать и показать им, как заставить тебя существенно снизить гонорар. Суши.”

“Окей”, - отвечал я и выходил, спуская воду в унитазе.

Он приезжал ночью, парковал машину на соседней улице, тихо поднимался и открывал своим ключом дверь. Я ждал его в спальне, не зажигая света. Он клал на прикроватную тумбочку телефон и медленно стягивал куртку, освобождая плечи и одну за другой свои длинные руки.

А потом мы сталкивались взглядами и через мгновение уже набрасывались друг на друга, словно кошки в пустой подворотне, кусаясь и царапаясь, шипя и прижимая рваные уши, слой за слоем раздирая когтями тонкую, податливую кожу, чтобы добраться до хребта. Он выступал на наших спинах неровной чередой острых костей, между которыми виднелись нервы, сплетенные в пульсирующие клубки, и когда они показывались, мы трогали их лапами - сначала отрывисто и грубо, отчего зрачки покрывались сетью мелких трещин и шерсть вставала дыбом на загривке, а затем все более осторожно, нежно, зализывая языком раны и глубокие царапины.

В спальне мы смотрели друг на друга, ели, смеялись, дышали, разговаривали и молчали. И было неважно, мог ли он остаться на ночь или должен был уехать, не дожидаясь рассвета, был ли молчалив или разговорчив, полон ли энергии или устал.

Все это были лишь второстепенные обстоятельства, не имеющие ничего общего с простым и понятным фактом: он был здесь, рядом, в моей постели, здесь и сейчас - мысленно и во плоти.

Здесь, сейчас, со мной.

Остальное не играло никакой роли в моей жизни, и так заполненной ролями под завязку. Мне было все равно, что мы не принадлежим друг другу публично, даже более того: плевать я хотел на то, что мы не выходим на светские рауты, не держимся за руку на улице и не прогуливаемся вместе между полками с консервами в супермаркете. Не выбираем двуспальный матрас в Икее и не планируем совместный отпуск на Ибице.

27
{"b":"662060","o":1}