Но он двигался тихо и мягко, с каждым шагом все более уверенно, чуть-чуть припадая к земле, словно большая кошка, готовящаяся к броску. У двери он помедлил, вопросительно глянул на меня, я кивнул. Он нажал на ручку и вошел.
Я вошел следом.
И закрыл дверь на ключ.
И именно в этот момент стало оглушающе ясно, что теперь я исчерпал весь запас рациональных и осмысленных движений: мне больше некуда было его вести, не на что указывать, не к чему побуждать. Поэтому делать вид, что я знаю, что делаю, отдаю себе отчет и контролирую ситуацию, с каждой секундой становилось все труднее.
Я вдруг увидел себя со стороны: по-прежнему стоя лицом к двери, я держал пальцы на ключе, торчащем из замка, и не мог заставить себя повернуться. В комнате было так тихо, что через какое-то время я уже начал сомневаться, не приснилось ли мне это все, не была ли эта странная встреча какой-то глупой игрой моего воображения.
Но как только я почти убедил себя, что это так, что его внезапное появление - это просто странный, запутанный сон - из тех, что заставляют вас висеть между мороком и явью, - в этот самый миг я почувствовал его ладонь у себя шее. Подушечкой большого пальца он осторожно дотронулся до моих волос и мягко погладил кожу над воротником.
Тогда я медленно повернулся.
Знаете… Я хотел бы лучше запомнить тот момент. Хотел бы сохранить в памяти цвет его глаз или губ, хотел бы, чтобы во мне возникли ассоциации с чем-то, что я видел раньше - вживую или на видео, на каких-нибудь картинках… Чтобы потом я мог смотреть на эти предметы и думать: такие у него тогда были глаза, такая кожа, такие волосы. Или, по крайней мере, я хотел бы, чтобы впоследствии мозг сам дорисовал детали, сам раскрасил их подходящими красками, сам осветил мягкими бликами темные углы. И я сказал бы тогда: так, мне кажется, он выглядел.
По правде говоря, когда я разглядел его лицо перед собой, его непривычно темные, почти черные глаза и ниспадающие на лицо волосы, мне вдруг показалось, что это совершенно незнакомый мне человек. Чужой, быть может, опасный, забравшийся в мой дом посреди ночи с неизвестными намерениями: грабитель, наркоман, маньяк. Я невольно задержал дыхание и инстинктивно подался назад. Он заметил этот мой непроизвольный испуг, его ресницы дрогнули, и он медленно наклонился ко мне.
- Привет, - сказал он тихо и осторожно дотронулся холодными губами до моих.
Я почувствовал его запах - тот самый запах, который все это время не давал мне покоя; тот его ни с чем не сравнимый, естественный запах, который преследовал меня, окутывал каждый раз, как на площадке мы стояли близко, и от которого я потом не мог избавиться, когда он снова ускользал. И вот тогда, в тот момент, еще до того, как он раскрыл мне рот, и до того, как я почувствовал его язык, - тогда мир вокруг хлопнул новогодней петардой, вселенная взорвалась и, не давая мне никакого шанса прийти в себя, закружилась, разгоняясь по кругу, словно бешеная карусель, слетевшая с привычной орбиты вместе со всеми раскрашенными лошадками, витыми поручнями и разноцветными ярмарочными огоньками.
Я схватился за его плечи как утопающий, как холерный больной, цепляющийся за одежду уходящего врача - так, как будто от этого зависела моя жизнь. Буквально бросился на него - сразу, всем телом; пальцы сами скользнули к затылку, я сжимал и разжимал в кулаке его волосы, толкал его голову ближе, входил в его рот языком, принимал его язык в своем рту, и мне казалось, что я могу забраться прямо в него, внутрь, прямо сейчас, и тогда я буду в нем, и он будет во мне, и так будет всегда. Я не знал, где находились его руки - мне казалось, они были повсюду, и от его прикосновений кожа горела под одеждой. Я жаждал скинуть ее, как чешую, и одновременно оттянуть этот момент, чуть отдышаться - по правде говоря, перед глазами плясали пятна, и я плохо представлял, где заканчивается мое тело, а где начинается его.
Вдруг он остановился и, переводя дыхание, снова заглянул мне в глаза, буквально на секунду - и этого оказалось достаточно, чтобы в них я увидел собственное отражение: себя, прижавшегося спиной к двери, растрепанного, обезумевшего. Я стоял, запрокинув голову и открыв рот, губы саднило и холодило от слюны, дыхание вырывалось из груди захлебывающимися хрипами; меня била крупная дрожь, и раз за разом я судорожно сглатывал воздух.
Все это был я - подлинный, без прикрас, такой, как есть: мое нутро, звенящее и живое, и это до него дотронулся он только что своими губами. И мне хотелось, чтобы именно таким он меня и запомнил.
Он как будто понял и как будто выдохнул с облегчением - как будто…
Ждал этого момента?!.
Будто он ждал и одновременно был уверен, что ничего подобного никогда не произойдет, и теперь, когда мы вдруг оказались так близко, когда оба дышали сорванно, безумно таращась друг на друга, кусая губы и до ломоты в пальцах сжимая чужую одежду, не в силах вымолвить ни слова… В мгновение что-то в нем изменилось, словно щелкнуло, и от его нейтральной доброжелательности, от его усталого взгляда - от него такого, какого я всегда знал, не осталось и следа: в глазах заплясало пламя, и между языками этого пламени, сквозь разливающиеся искры, я увидел физический, животный голод.
Он перевел взгляд на мой рот, а потом, обнажив клыки, с шумом втянул в себя воздух. Пару минут назад он крался по темному дому, выжидая и маскируясь, а теперь совершал свой прыжок, и я, как жертва, покорно стоял перед ним, добровольно вытягивая для укуса шею, обнажая пульсирующие вены, подставляя грудь, куда он мог бы вцепиться когтями и сбить меня наземь с первого мощного удара.
Наконец он не выдержал: бросил на меня последний темный взгляд и снова впился в мои губы. Мне показалось, я закричал от острого, распирающего толчка, пронзившего все мое тело, но крик, задушенный его языком, вырвался наружу только глухим стоном.
Он не удерживал моих рук, не придавливал их к двери, не фиксировал, но, по правде говоря, спроси меня кто-то в этот момент, я все равно не смог бы сообразить, где они находятся - где вообще кончается его тело и начинается мое, и что мне с ним делать: гладить ли его спину, обвивать ли шею, толкать ли на себя, прижиматься, тереться или что-то ещё: перед глазами вертелось все быстрее, и с каждой секундой мне все труднее было удержаться на ногах.
В какой-то момент он отпустил мои губы, напоследок широко проведя языком, словно запечатывая до той поры, пока ему не захочется напасть на них снова, а потом, не давая опомниться, рванул от ворота в сторону мою футболку, обнажая ключицу и плечо. Сквозь плотное марево его поцелуев я чувствовал, как в тех местах, где он дотрагивался до меня, саднило и обжигало, как там бурлили волдыри и чернела кожа, и бесконечного продолжения этой пытки я желал так, как ничего и никогда в жизни.
Затем он вновь чуть отстранился и, не спуская с меня взгляда и хрипло дыша, рванул шнур на поясе моих тренировочных брюк, ослабляя и тут же развязывая узел. Тело мгновенно дернулась к нему - полетело навстречу, подставляясь, выпрашивая ласку, стремясь ощутить его самое первое, самое острое и сладкое прикосновение.
Он накрыл мой член ладонью, сразу же крепко сжимая пальцы, и от этого у меня в голове забурлили пузыри, точно на поверхности лавового потока. С оглушающим ревом лопаясь в висках, они разбрызгивали вокруг раскаленные капли, плотной огненной пеленой застилая глаза. Если я плохо видел и соображал до этого, то теперь - теперь я просто ослеп: вселенная сузилась в точку и сконцентрировалась на его руке, и все, что мне оставалось - это бессознательно толкаться в нее, мыча и рывками заглатывая воздух.
Не переставая двигать ладонью, он смотрел на меня - темно и жгуче, не отрываясь, втягивая в бездну расширенных зрачков, впитывая каждый излом моего тела, каждый стон, каждую вспышку наслаждения.
Вскоре он, должно быть, почувствовал, что мне осталось недолго: оргазм летел на меня горной лавиной, а я стоял внизу, у подножия - беспомощный, остолбеневший, начисто лишенный воли, удерживаемый в реальности только его рукой, и мог лишь таращиться в пустоту остекленевшим взглядом.
