Конечно же, потом я ворочался в постели без сна - в последнее время это вошло в привычку. Казалось бы, алкоголь и усталость последних недель должны были бы сделать свое дело и милосердно вырубить меня из сознания, но не тут-то было: уснуть я не мог. Сначала мне было жарко, потом холодно, потом в голову полезли совершенно идиотские мысли вроде “что будет, если скрестить носорога с мышью”. Потом я снова вспомнил его, как он выглядел сегодня, как улыбался, как мог бы… Как мог бы улыбаться мне, как мог бы смотреть на меня - и видеть, как мог бы… мог бы быть со мной… если бы захотел… если бы я был интересен ему… если бы…

… Да что же такое!.. Даже тут, даже сейчас он не дает мне покоя, что за напасть такая!..

- Нет, - думал я. - Нет, хватит. Хватит тратить на него время, хватит позволять ему занимать мои мысли, хватит мечтать. Пора взять свою жизнь в руки и послать его подальше - не на словах, а по-настоящему. В конце концов, не сошелся на нем свет клином - подумаешь!.. Сколько их таких еще будет… Просто именно он оказался… особенным… Нет, не особенным - нет в нем ничего особенного!.. Совершенно ничего!.. Я, очевидно, плохо себя чувствовал в тот день - должно быть, отравился или что-то в этом роде, вот мне и примерещились всякие… ангелы… Что за глупость!.. Как будто кого-то можно кому-то подарить… Как будто люди друг другу… уготованы. Суждены, предписаны… Что за чушь! Что за гребаная чушь, и я - полный идиот, раз хоть на секунду в это поверил!.. Ну уж нет, я не желаю больше так бездарно тратить время! Все, хватит!.. Хватит.

Часы на телефоне показывали два ночи. Может, не самый лучший час, но и не самый плохой: меньше вероятность встретить знакомых, с кем придется здороваться за руку, расспрашивать о здоровье матушки и обсуждать цены на сливочное масло.

Я встал, надел тренировочный костюм со светоотражающими полосками на рукавах, сверху жилет, закрепил на предплечье айфон и протянул от него наушники. Чтобы найти нужный плейлист, пришлось довольно много промотать вниз, но я его нашел.

“Бег” назывался он, просто и со вкусом. Бегал я в последнее время мало, скорее убегал постоянно, и теперь мне захотелось вспомнить то ощущение, которое так нравилось когда-то: когда тело идеально слушается вас, все системы исправны и работают как надо, механизмы налажены, полет нормальный. Кроме того, когда вы бежите, мысли сами собой приводятся в порядок, голова становится ясной, и все кажется простым и понятным.

Именно этого мне сейчас и не хватало: простоты и легкости, поэтому в прихожей я тихо натянул шипованные кроссовки, осторожно открыл дверь и, выбирая первый трек, не глядя, ступил на улицу.

Для эффектности описания, для более объемной картинки я мог бы сказать, что шел дождь, ветер хлестал по лицу жесткими ладонями, а подвижные фонари метались по сторонам, отбрасывая демонические тени на гравийные дорожки. Что деревья в ужасе заламывали к небу голые руки, и что вообще на улице был пиздец. А я, значит, как птица Феникс, возродился из пепла и полетел навстречу буре.

Слышите, играет музыка, как в американских фильмах? Дать вам бумажный платок?..

На самом деле ничего подобного не было. Был ноябрь, слегка моросило, и кое-где лежали белыми пятнами клочья мокрого тумана. Вот, пожалуй, и все. Ничего особенного.

И было тихо.

Настолько тихо, что, когда слева от меня раздался негромкий звук, я непроизвольно вздрогнул. На секунду перед глазами пронеслись фотографии первых полос завтрашних газет и крупным шрифтом: “Убит и ограблен известный актер, лидеры всех стран шлют соболезнования, в стране объявлен траур”.

Я медленно повернул голову и не поверил глазам. Он… Он сидел на одном из столов для пикника во дворе, ногами на скамье, упираясь локтями в колени. Лицо было скрыто тенью от козырька бейсболки, но я узнал его сразу - конечно узнал!..

Зачем он здесь?.. Что-то случилось?.. Он пьян? Сошел с ума?

Или по дороге домой выкурил косяк и подумал, что заявиться к кому-то посреди ночи - почему нет?! Не знаю - у него вдруг возникла гениальная идея по поводу съемки следующей сцены, или он придумал очередную блестящую шутку, которой просто должен был поделиться… или что-то еще в том же роде?..

Или это все, вся эта нелепая встреча сейчас - всего лишь розыгрыш, над которым мы дружно посмеемся в понедельник? По-хорошему, мне надо было бы подойти к нему и сказать: “Упси-дейзи, а я и не заметил, что ты тут сидишь. Какие дела, чувак?” Или вот еще так: “Какого хрена ты тут забыл, приятель?”

Ну или какую-то такую емкую и едкую фразу. Мне надо было бы подойти и сказать хоть что-то, чтобы не стоять истуканом, но я по-прежнему не мог пошевелиться, будто врос землю, а он сидел на столе в пятидесяти метрах от меня.

Мимо проехала машина, и когда фары вырвали из темноты его силуэт, я заметил, что там, где его кроссовки упирались в скамью, блестели небольшие лужицы; что ладони он старался спрятать в рукава куртки, и что его дыхание, вырываясь наружу, тут же превращалось в слабый пар. И вот этот пар, его неторопливое движение, и вывел меня из оцепенения. Я наконец сделал шаг, за ним еще один, а потом снова. Наушники волочились по мокрой, грязной траве, но я их не замечал.

Расстояние неумолимо сокращалось, я подходил к нему ближе, не имея при этом никакого понятия о том, что скажу, и никакого представления о том, что скажет он.

Наконец шаги кончились, будто вытекли песком в часах, и я оказался с ним лицом к лицу. Никакой вступительной фразы я так и не придумал, поэтому просто молчал. И он молчал тоже, пристально глядя на меня.

Несколько секунд мы рассматривали друг друга, затем он вздохнул и вдруг резко и зябко вздрогнул. Я скользнул взглядом вниз: покрасневшими, влажными от мороси пальцами он инстинктивно пытался забраться под рукава куртки. Я снова поднял глаза, и тут меня словно что-то толкнуло: слегка подавшись вперед, я накрыл его пальцы ладонью.

Когда я понял, что только что сделал - что, в буквальном смысле, натворил, - то в ужасе замер. Сердце заколотилось в горле, перекрывая кислород, на секунду мне показалось, что меня сейчас вырвет от напряжения, прямо ему на ноги. Я прикрыл глаза, заставил себя пару раз вдохнуть и выдохнуть, сглотнуть неприятный ком, и через какое-то время тошнота отступила.

Он не убрал руку, не вытянул пальцы из моей ладони, но и не сжал ее, будто бы не решался это сделать, ждал от меня какого-то сигнала. Я открыл глаза и снова встретился с его взглядом.

Он выглядел… усталым.

Это было так странно, почти невозможно: я никогда не видел его усталым до этого момента, никогда не видел по-настоящему серьезным, никогда не знал, как выглядит его лицо, когда у него напряженно сведены брови и крепко сжаты губы.

Я никогда не видел его таким… как все. Узнать, что Хенрик Холм сделан из плоти и крови, было странным откровением.

По-прежнему удерживая его пальцы, мокрые и холодные - еще до того, как успел подумать, что именно делаю и зачем, я отступил и осторожно потянул его за собой. Он подался вперед, одну за другой спустил ноги со скамейки и, упираясь свободной рукой в стол, легко спрыгнул на землю.

Теперь мне следовало бы, наверное, отпустить его, но я так и стоял рядом, не в силах разжать ладонь. Он не выдернул руку, только вопросительно смотрел на меня, словно ожидая какой-то подсказки.

Тогда я развернулся и повел его к дому.

Он шел тихо, ничего не говоря, будто всегда ходил так рядом - будто это было самое естественное, что можно себе представить: вот так, сцепившись мокрыми пальцами, идти вдвоем по ноябрьской холодной траве.

Отперев дверь, я повернулся к нему и жестом попросил быть тише, одновременно показывая в направлении своей комнаты. Он понимающе кивнул, снял у порога куртку и мокрые кроссовки, взял их в руки и сделал пару шагов вглубь дома.

Учитывая его рост и легендарную неуклюжесть на съемках, мне казалось, что он непременно на что-нибудь наткнется в темноте, свалит на пол какую-нибудь вазу и перебудит весь дом. “Мама и папа, - сказал бы я тогда выскочившим на грохот родителям, - это Хенрик Холм, и я люблю его с той самой минуты, как впервые увидел, можно он переночует у нас, ему родители разрешили”.