- Я так боялся, что опоздаю, - повторял он снова и снова, выдыхая где-то у меня в волосах. - Что опоздаю, что будет поздно…

Кажется, только лишь мгновение назад он вызывал скорую, принимал мою куртку и ключи из рук медиков, смотрел, как я медленно въезжаю в капсулу томографа, как медицинская игла подхватывает края рассеченной кожи на моем виске, как из руки вытягивается гибкое щупальце капельницы. Подавал мне воду, помогал одеться, усаживал в холле на один из стульев в зоне ожидания, чтобы затем в очереди к раздаточному окошку аптеки то и дело встревоженно выглядывать в окно и, найдя меня взглядом - все еще в сознании, все еще сидящего ровно, - так же встревоженно улыбаться; вызывал такси, придерживал за мной дверь, обнимал на заднем сиденье, следил, чтобы я не уснул, позволял опираться на себя, поднимаясь по ступеням… Решал, брал на себя ответственность, вел, действовал.

Действовал. Теперь, когда события этого длинного вечера остались позади, когда мое физическое состояние вошло в относительную норму, когда больше не было необходимости бояться за мой пульс, давление или дыхание - теперь он вспомнил, как мы оказались здесь. Посреди ночи, на коврике у моей входной двери.

Как мы здесь очутились, что нас сюда привело. Что мы сделали друг с другом и чем все это время расплачивались за это.

Он вспомнил, и вот тогда страх накрыл его с головой, стальными тисками сжал пальцы на моей куртке.

- … что я приеду, а ты не захочешь меня видеть… что у тебя кто-то есть, и ты наконец счастлив, как никогда не был со мной… что я тебе противен, что ты… что ты меня не простил… что ты никогда меня не простишь…

Я уткнулся ему в шею, нашел губами жилку - она стучала часто, нервно, будто, срывая голос, кричала что-то, объясняла, умоляла, захлебывалась.

- Но мне и в страшном сне не могло присниться, что я найду тебя так: навзничь, на земле, - он осекся, - в крови…

- Ты преувеличиваешь, - я поцеловал эту пульсирующую ниточку - раз, другой, третий. - Ничего страшного не произошло… ничего не случилось.

- Но могло…

Он конвульсивно стянул руки сильнее, почти проминая ребра, и я едва успел сдержать невольный стон.

- Могло, и тогда я не знаю… как бы я…

- Не надо, - я поднял голову, стараясь заглянуть ему в лицо, найти взгляд, вернуть его обратно, - не надо об этом сейчас. Все прошло, все плохое позади, не думай об этом…

- Ты был белый… совсем белый…

Он все никак не мог остановиться: смотрел перед собой расширенными слепыми глазами и безостановочно бормотал, словно внутри у него разворачивалась пружина:

- И я знал, что это я виноват: ты увидел меня и шагнул прямо перед машиной… не посмотрел, из-за меня… я думал, я убил тебя… я думал… я убивал тебя так часто, пока мы были вместе, и вот теперь… наконец… я хотел, чтобы умер отец, я хотел убить его… а вместо этого убил тебя…

Последнее он выдохнул уже мне в рот - я нашел его губы, захватил их, вцепился мертвой хваткой, вылизывая, с силой высасывая из него этот остекленелый ужас, это время, которое мы провели вдали друг от друга, эту боль, что теперь сочилась из него; зубами выгрызая слова и страхи, будто колючий репей, раздирающий нежную кожу, глотая его, пряча в себе, поглубже, подальше от него.

С той самой минуты, как я вновь ощутил его запах, с того мгновения, как на меня вновь упали брызги его синего взгляда, я снова был его, снова принадлежал ему, снова от него зависел, и в этом не было никакого сомнения.

Но точно так же и он теперь снова зависел от меня. Снова был в моих руках, снова жил и дышал в моей вселенной - и теперь, когда между нами больше не было Леа, больше не было никого другого, - теперь днем так же, как и ночью. Теперь он зависел от меня, теперь я отвечал за него, теперь настал мой черед о нем позаботиться - поправить подушку, подоткнуть под ноги одеяло, и, черт меня побери, я не собирался упускать этой возможности!.. Не собирался больше уходить в тень и снова предлагать ему оставить меня на потом, на завтра, на “когда ему будет удобно”…

Нет!.. Что бы ни случилось между нами в прошлом, что бы ни ждало в будущем - теперь он был здесь. Теперь он был снова мой. Теперь я был снова его.

Поэтому теперь я целовал его. Сначала ужалив, уколов, выпустив из него дурную кровь страха, высосав ее и проглотив, - теперь целовал так, как мечтал, как видел во сне, как представлял каждый раз, закрывая глаза: лаская, выглаживая изнутри, зализывая ранку от собственных зубов, закрывая ее, залечивая.

И он отвечал мне!.. Отвечал - мало-помалу пробуждаясь, все с возрастающей силой, перебегая руками сначала по спине, а потом, осмелев, вниз по бокам, к бедрам - с каждой секундой все более нетерпеливо, почти отчаянно, ощупывая словно везде разом, отряхивая чужие следы и отпечатки, сминая, как кусок глины, и тут же вылепливая заново. Воздух, кажется, закончился целую вечность назад, кожа горела, и нужно было хотя бы освободиться от одежды, хотя бы от верхней, хотя бы… если уж дойти до комнаты нам не суждено… хотя бы сбросить ее с плеч… хотя бы вытащить руки из рукавов… или скинуть ботинки… или… хотя бы…

Куда там!.. Тела, мое и его, жили своей жизнью и не желали слушать никаких уговоров. Их будто держали впроголодь, а потом вдруг спустили с поводка в супермаркете за минуту до закрытия, и теперь, не отдавая себе никакого отчета, не в состоянии сдерживаться, рыча от нетерпения, они хватали с полок все, до чего успевали дотянуться, и, не спрашивая об условиях, о цене, о сроке годности, не интересуясь вообще ничем, едва-едва успев сорвать упаковку, запихивали в рот все подряд: мясо, рыбу, фрукты, печенье - все… Быстрее, быстрее, быстрее… Пока не отобрали, пока снова не дернули поводок, скорее… Опаляя губами губы, неосторожно прикусывая, переплетаясь языками, успевая только выдохнуть в секундных паузах:

- Я скучал по тебе.. и я скучал… скучал, скучал…

О, да: он хотел меня!.. Все еще, по-прежнему - он меня хотел!.. Он отзывался на мои прикосновения, отчаяно искал их, бросался им навстречу и в унисон хватал ртом воздух - поверхностно и часто, то и дело прижимаясь пахом, заполняя собой каждую мою выемку, огибая каждый выступ, вклиниваясь бессознательно и привычно - естественно… Все эти месяцы у него была своя, скрытая от меня жизнь, наполненная незнакомыми предметами, людьми и событиями, но и она, кажется, ничего не изменила, не сделала меня только лишь тенью, воспоминанием, мимолетным и почти безболезненным уколом прошлого… Нет!.. Он все еще меня хотел… моих объятий, моих прикосновений… меня… меня - не идеального… может, не самого подходящего, но меня… меня…

И нет, он не мог притворяться! Эта крупная дрожь, что то и дело пробегала сейчас по его телу, и то, как он целовал меня… как, кажется, не целовал никогда… мыча и тычась мне в лицо ртом, носом, подбородком - как попадет… как слепое, голодное животное… Он не мог - если бы не любил… Если бы все еще меня не любил!.. Все еще… И я держал его… изо всех сил… и прижимал к себе, толкал вперед, и не замечал, как мычал и подавался навстречу сам… и не было в тот момент ничего правильнее этого… ничего…

Он очнулся, когда я сжал в ладони его член.

Через джинсы, путаясь в полах куртки, продираясь через препятствия, с силой вклинивая руку и напрягая пальцы, чтобы почувствовать его сквозь слои ткани и выпуклый шов молнии. Я сжал его и - о, он был твердым!.. Он был восхитительно горячим и твердым!.. Мне не было нужды воскрешать это ощущение в памяти, я и так прекрасно знал, каким горячим и твердым он может быть, каким раскаленным… Как он ходит внутри, как к этому ритму подстраивается мое дыхание, мой пульс, стук крови, как отзывается на него мой собственный член, как ноет, как исторгает из себя первые капли, как… как…

- Подожди, постой, - забормотал он лихорадочно, по инерции еще продолжая тянуться губами, но уже стараясь отодвинуть мою ладонь. - Подожди…

- Нет! - другой рукой я схватил его за затылок, чтобы он не смог отвернуться. - Нет!

- Тебе нельзя…