- Леа давно нет. Слышишь?.. Ее давно нет.

- Ну, не Леа - неважно, - пробормотал я, малодушно отводя взгляд. - Неважно, кто-то, может… тебя ждет, а ты тут… всю ночь…

Он крепче сжал руки и слегка встряхнул, заставляя замолчать, привлекая внимание.

- Никого нет - ни Леа, ни кого-то еще. Никого: есть только ты. Я приехал к тебе. И если ты, - на секунду он запнулся, и пальцы тут же выдали его: дрогнули, очертили скулы, просительно и ласково погладили, - если ты примешь меня обратно, если позволишь мне исправить… быть рядом… То мы поедем домой: ты и я.

- Ты и я, - повторил я эхом. И улыбнулся. - Только ты и я.

Протяжно выдохнув, словно наконец избавляясь от тяжелого груза, он опустил плечи и облегченно расслабился.

- Поедем домой, Холм, - я снова улыбнулся, и он - впервые за все это время - улыбнулся мне в ответ. - Давай поедем домой.

***

В такси было тепло, почти жарко. Он подождал, пока я закрою дверь, обошел машину и сел с другой стороны. Обнял меня, притянул ближе. Повторил водителю адрес, попросил выключить радио.

Я положил голову ему на плечо и в особенном тепле, исходящем от его тела, в облаке его запаха, в какой-то укачивающей умиротворенности прикрыл глаза.

- Нет-нет, - откликнулся он тут же, словно все это время за мной наблюдал, - не спи. Не спи, слышишь?..

- Я не сплю, - пробормотал я, инстинктивно зарываясь в него глубже.

- Не спи, здесь совсем недалеко, слышишь?.. Тарьяй!

- Да…

- Открой глаза, - он слегка потормошил меня, - вот так… Мы почти приехали… Поговори со мной… Ну же… Скажи что-нибудь.

Он стал осторожно подталкивать меня плечом, одновременно двигая руками, чуть нажимая, встряхивая, не давая расслабиться.

- Уже почти приехали… Дома я сделаю хлопья, как сказал врач… Или ты хочешь что-то другое? Суп?.. Я могу сварить, а ты пока отдохнешь… Хочешь?..

Я накрыл его ладонь своей, сжал пальцы. Снова вдохнул поглубже и закрыл глаза.

- Эй, - он улыбнулся голосом. - Не спи.

Наконец машина затормозила. Он расплатился и вышел первым, затем помог мне. Осторожно подергал подъездную дверь - как ни странно, та поддалась сразу: должно быть, кто-то из припозднившихся жильцов не защелкнул “собачку”.

Внутри было тихо и сумрачно, тусклый свет ночной подсветки пробивался со двора через окна, тут же мелкой моросью рассеиваясь у подоконника. Пахло влажностью и отчего-то свежей древесной стружкой.

- Что-то со светом?

- Может быть, - я пожал плечами. - Недавно была какая-то рассылка из домоуправления по поводу сенсоров, но я толком не посмотрел…

- Ничего…

Он взял меня за руку и улыбнулся:

- Ничего, эту дорогу я найду с закрытыми глазами. Пойдем.

Мы поднимались по ступеням вверх и вверх, шаг за шагом. С неба смотрела ночь, он вел меня за собой, поглядывая искоса и изредка улыбаясь, осторожно потирая большим пальцем мою ладонь, и это нежное, почти робкое прикосновение, поскрипывание половиц в спокойной, мирной тишине и его запах, переплетающийся с запахом стружки… Мне казалось, я следовал за ним вглубь какого-то бесконечного леса, ориентируясь по звездам и петляя между вековых деревьев, внутри которых спала теперь жизнь - безмолвная и одновременно полная неясных шорохов. Босыми ногами мы неслышно ступали по мягкому настилу, он держал мою руку и слегка покачивал в такт, и я думал, что хотел бы идти так вечно, пока не кончится время или пока мы сами не превратимся в деревья, не переплетемся корнями и не срастемся кронами, пока на нем не набухнут и не распустятся мои почки, а на моих ветвях не зазеленеют его листья, так что будет невозможно разобрать, кто - где, невозможно отличить нас одно от другого - до тех самых пор…

Или пока я не запнусь и не упаду.

То ли из-за лекарств, то ли общая усталость давала о себе знать, или мозг просто коротило, и он все никак не мог поверить в происходящее, но в какой-то момент стены, пол, и вместе с ними весь мир, вдруг дрогнули, тронулись с места и закачались, выбивая из-под ног опору, опрокидывая назад.

- Тебе плохо? - он молниеносно напряг кисть, удерживая меня в вертикальном положении, тревожно заглянул в лицо. - Передохнешь?

Я отрицательно помотал головой, сглотнул мгновенно взлетевший из желудка тяжелый комок, глубоко вдохнул и выдохнул. Осторожно переступая, мы поднялись еще на пролет. У двери он попытался нащупать в кармане ключи, но со мной, мешком повисшим у него на одной руке и пакетом из аптеки в другой, сделать это было непросто. Предприняв пару безрезультатных попыток, он наконец сдался, бросил торопливый взгляд за плечо и, чуть попятившись, усадил меня на ступени.

- Посиди немного, я сейчас…

Пока он тихо, стараясь не бренчать, доставал связку, пока примерялся к новым замкам, поднося тот или иной ключ ближе к узкой полосе света от окна, пока осторожно вставлял их в скважины, - все это время я наблюдал за ним, прислонившись затылком к стене, снова во власти отчетливого дежавю.

И этот спящий дом, похожий теперь на древний лес с гигантскими деревьями, и темнота, и какая-то недосказанность между нами, какая-то все еще словно украденная надежда - все это, кажется, уже тоже было, происходило когда-то - и трудно было сказать, давно или недавно; все это мы проживали раньше, все уже однажды видели в глазах друг друга. Теперь круг замыкался окончательно, и вселенная, совершив виток, возвращалась на исходную позицию.

Это и была моя жизнь, моя подлинная, настоящая жизнь - та, в которой существовал он. Жизнь, в которой, однажды возникнув, он стал самой непреложной аксиомой, самой простой и самой основополагающей истиной.

Та моя жизнь, в которой у него были ключи от входной двери. Та, где едва слышно скрипели половицы, где мы говорили шепотом и прятались по углам, где дотрагивались друг до друга украдкой, посылая по коже незаметную стороннему глазу электрическую рябь. Где не работали датчики движения, и свет едва-едва пробивался сквозь окна подъезда.

Моя жизнь.

Она была подпольной, эта жизнь, подозрительно-настороженной, и ей не хватало простора, воздуха… не хватало неба. Но она была такой, какой была, и именно она была настоящей. И, выбрав однажды, именно ее я выбирал потом постоянно, каждый раз, снова и снова отмахиваясь от очевидного, от любых аргументов против, от всех принципов и понятий.

Я любил его, всегда его любил, и хранил эту подлинную жизнь - как второе полотенце, как подушку, как его старую кружку с собачьей мордой - вопреки обиде и принятым решениям, несмотря ни на что, так и не сумев окончательно вытравить надежду, что он когда-нибудь вернется. Хранил - втайне от всех и от самого себя.

И понимать это сейчас, сидя перед ним на ступенях, было… правильно. Естественно и правильно. Понимать, что никакого иного пути у меня не было, не могло быть: он должен был снова открыть эту дверь - уже новыми ключами, должен был оставить на них отпечатки своих пальцев. Перешагнуть порог и остаться внутри.

Внутри меня, и я должен был позволить ему сделать это. Должен - и не было ничего проще и понятнее.

Наконец замок поддался, дверь отворилась, и я отчетливо услышал приглушенный щелчок: вселенная дошла до нулевой отметки и встала в пазы.

Он медленно повернулся. Затем вдохнул полной грудью, на пару секунд задержал дыхание, словно перед прыжком, и выдохнул. Сделал шаг и протянул мне руку.

Не раздумывая, я подал ему свою.

И он повел нас домой.

***

Потом мы стояли в прихожей, не зажигая света, не раздеваясь. Было душно и не хватало воздуха, но он крепко прижимал меня к себе, обвивая руками, цепляясь за капюшон куртки, и мне не приходило в голову даже двинуться с места.

Наверное, именно в тот момент, когда за нами закрылась дверь, мы осознали окончательно: мы живы.

Мы оба были живы и оба словно отходили от затяжного наркоза, в который несколько месяцев так отчаянно стремились погрузиться: теперь тело отвергало его, это суррогатное счастье забвения, исторгало из себя вместе с испариной и тяжелым дыханием, крошило в пыль ударами сердца прямо по солнечному сплетению. И прямо у двери, не в силах сделать и шага, раздеться и поднять взгляд, мы льнули друг к другу, искали друг в друге убежища, жались крепче и крепче, внутрь, глубже, будто голые черви с мягкими, беззащитными телами, после засухи влезающие во влажную землю.