И я протянул ему руку.

Он перевел на нее взгляд - медленно, опасливо, как на змею, а потом, так и не двинувшись навстречу, спросил:

- Ты правда этого хочешь? Именно этого?

Я опустил руку - держать ее в пустом ожидании ответного жеста было невыносимо. И улыбнулся снова.

- You can’t always get what you want*, Холм. Это старая песня, но ты должен ее помнить - она примерно одного с тобой возраста.

Без тени ответной улыбки он кивнул.

И я кивнул вслед за ним, мысленно ставя точку.

Я хорошо держался. Очень хорошо: Арнфинн, увидь он меня сейчас, остался бы доволен. Сказал бы что-нибудь вроде: “Посмотрите на Сандвика - не совсем уж он полный идиот! Что-то в нем все же есть - там, на самом дне. Поначалу-то, конечно, хуй разглядишь, но потом… Потом - да…”

Я держался хорошо, оставалось совсем немного: дождаться, пока он уйдет, надеть ботинки и куртку, открыть дверь, оставив за собой белизну стен и запах антисептика. Пройти по коридору, оказаться на улице, а потом…

Потом будет еще одно новое начало моей новой жизни. И я постараюсь сделать ее другой. Постараюсь, чтобы она наконец перестала напоминать опустевший диван, все еще хранящий вмятины от его тела, сплющенные под его локтем подушки и оставленную на подлокотнике его чашку. Нет, это будет совершенно новая жизнь - теперь уже точно. Теперь я действительно постараюсь ее начать.

И старые ключи… Они мне больше не нужны. Все, что я думал буквально несколько секунд назад - нет, я перечеркиваю это. Я не стану хранить их, смотреть на них, вспоминать, как они лежали в его ладони. Не стану!.. Я справлюсь и без них, без этих бесполезных отрезков металла, болтающихся на кольце. Мне вообще не нужны ключи, я поставлю кодовый замок - да, точно!.. Кодовый замок. Закажу сегодня же!..

Осталось немного.

… Он рассматривал меня. Пока я думал, решал, приходил к выводам и тут же их опровергал - все это время он рассматривал меня. Вглядывался, плотно сжав губы, сведя брови, скользя взглядом вверх и вниз ото лба до подбородка, словно сосредоточенно выискивая что-то, просеивая тонны песка, чтобы найти одну-единственную ценную крупинку.

“Не найдешь, - подумал я, четко держа дружелюбно-приветливое выражение. - Не найдешь, я спрятал ее глубоко, ты не найдешь. А я ничем себя не выдам.”

Он вдруг подобрался и без какого-либо предупреждения, по-прежнему молча и ничего не объясняя, оттолкнулся от стула и пересел ко мне на кровать. Я подвинулся, инстинктивно стараясь избежать прикосновения.

- У тебя вот здесь, - он поднял глаза вверх, куда-то мне на лоб и, игнорируя намеренное расстояние между нами, подался ближе.

От его внезапной близости кровь хлестко ударила по щекам, опалила влажным жаром грудь и плечи.

- Что? - спросил я отчего-то шепотом.

- Здесь…

Медленно, растягивая движение почти по кадрам, плавно и осторожно, как накрывают рукой сидящую на земле птицу, он накрыл мое лицо…

- Здесь у тебя осталось…

… и где-то у виска осторожно потер большим пальцем.

- … немного грима.

Такой простой и легкий жест, такой его… Такой привычный, такой знакомый, такой… мой…

Что произошло потом, в какой последовательности, я вряд ли смог бы объяснить. Сначала ли в меня ударил его запах - прямо в центр, в солнечное сплетение, и оттуда, сметая преграды и заслоны, выстроенные дамбы и сигнальные вышки, ворвался во вселенную и затопил ее сразу всю, каждый самый темный угол, каждую потайную комнату, подвалы и чердаки, сорвал засовы и приколоченные к окнам крест-накрест доски, с легкостью выкорчевывая арматуру защитных сооружений?..

Или это прикосновение - сначала я ощутил его, кожа к коже, и там, где он коснулся меня, закоротило и зашипело, взорвалось и хлынуло дождем ослепительных искр… Или его взгляд в этот момент - глубокий, цепкий и внимательный - им он, как прежде, видел меня насквозь…

Или все вместе, сразу, будто кто-то одним движением вырвал из меня позвоночник: ухватил покрепче у шеи, с невероятной силой дернул и, вспарывая кожу, разрывая мышцы и сухожилия, с кровью и слизью вырвал, а вместе с ними - любые мысли, все притворство, всю ложь и браваду… Напрочь, начисто!..

И прежде, чем я смог что-либо понять, прежде, чем придумал ответ или очередную реплику в унисон с теми, что уже произнес, прежде, чем успел вообще о чем-либо подумать, тело решило за меня: я схватил его ладонь, вцепился изо всех сил, обеими руками, как если бы тонул или висел над пропастью - схватил и прижал к лицу, глотая ртом скудный воздух, будто рыба с вырванными жабрами, плотно перебирая пальцами по тыльной стороне, вдавливая нос в ямочку в центре - внутрь, вглубь, до мяса, до костей… с силой вдыхая, потираясь о кожу, собирая на себя его запах - весь, до самой крохотной синей капли, до самой украдкой ноты… обнюхивая каждую тоненькую складочку, каждую морщинку, сгибы, подушечки… лихорадочно целуя… целуя…

В висках стучало, под веками исступленно метались какие-то точки, а я все прижимал к себе его ладонь, и мне хотелось выть… по-звериному выть… и умолять его не слушать всей той ерунды, что я только что говорил… не слушать… и не бросать меня, пожалуйста, не бросать… и никогда не отнимать руки… никогда… пусть будет, как будет… как угодно, пусть будет, как он захочет… пусть он никогда не будет моим днем, неважно… только потом, ночью, пусть он возвращается ко мне…

Мгновение - и я уже обнимал его, впиваясь пальцами в шею, комкая свитер на спине, вдавливаясь как можно глубже. Внутри бесновалась надежда - я потратил столько времени, чтобы уничтожить ее, выжечь, вытравить крысиным ядом, а эта тварь оказалась живой!.. Живее всех живых, и теперь орала и царапалась когтями, билась в ребра, как обезумевшая от яркого света летучая мышь.

И под ее истошный визг я тащил его - со всей силой, на которую был способен, упираясь ногами в жесткую землю больничной кушетки, где, может быть, до меня кто-то тоже корчился от боли, кто-то умолял помочь, размазывая по лицу кровь и колючую асфальтовую крошку, где, быть может, кто-то умирал. Я тащил его вверх, в небо, обратно в свою жизнь, по миллиметру, кусок за куском, вцепившись намертво руками, зубами, когтями, щупальцами, наматывая на него слой за слоем, петлю за петлей свои волосы, свои вены и жилы - тащил к себе… его улыбку, его взгляд, его смех, его сонное мычание, его запах, его наклон головы, его синеву… его уши и его перепонки между пальцами… его спину, склоненную над одноразовым контейнером службы доставки, его скрещенные по-турецки ноги на кровати… его спутанные волосы… его, жующего бутерброд… его, устраивающего потоп в ванной… его, прихлебывающего кофе… его, ищущего ключи от машины… его усталого… его радостного… его раздраженного… его любого… его…

Его, его, его…

Меня лихорадило, тело бросало поочередно то в жар, то в холод, колотило в нервном припадке, но я только сжимал зубы, только упорнее замыкал руки на его спине, только сильнее вклинивался между его ребер, не давая отодвинуться ни на мгновение.

И он не пытался - отодвинуться или высвободиться, он позволял мне терзать его, дергать, толкать, захватывать в кулак волосы, до бордовых полос тянуть пальцами тонкую кожу на шее. Ждал, пока меня отпустит, пока руки и плечи ослабнут, сбросят с себя каменную тяжесть судороги.

Шли минуты, за дверями неслась дальше жизнь - кто-то пробежал по коридору, сильно топая ботинками, раздался плач ребенка, озабоченные восклицания матери… Мало-помалу ко мне возвращались внешние ощущения: запах лекарств, холодок остывающей испарины, шуршание пластыря, пощипывание на коже у локтя, где стоял катетер.

Наконец я смог вздохнуть - глубоко, расправляя грудную клетку, - а потом длинно выдохнуть. Он успокаивающе погладил меня по спине, по плечам, подержал немного, чуть покачивая из стороны в сторону. Мягко отстранился.

У него снова были синие глаза. Синие-синие, и светлые искорки в глубине. И морщинки у уголков.

- Поедем домой…

- Ко мне? - зачем-то спросил я.