– А я представляю, – радостно ответил Кротов, – скинем всё в КГБ, и пусть они там сами разбираются.

– Да, было бы неплохо, – одобрил следователь, – у меня ещё один геморрой из-за этих журналистов, которые в прессе изложили версию про клуб самоубийц. Надо запрос в ваш отдел кибербезопасности сделать на предмет того, на какие сайты с IP-адресов выходили потерпевшие. И всё это потом анализировать, как будто мне заняться больше нечем, как выискивать сайты самоубийц и проверять, не состояли ли там наши жертвы.

– Думаю, это будет лишняя работа, – согласился с ним Андрей.

– Конечно, лишняя, – возмутился Юревич, – но руководству виднее. Раз журналисты думают, что это самоубийства, значит, и эту версию отработать надо.

– У них же нет данных о красных глазах или запредельном количестве в крови адреналина, – в защиту журналистов бросил Кротов. – Меня Осипович вчера отправил приструнить журналиста, который первым всё разнюхал.

– И что? – спросил Юревич.

– Вот от тебя в редакцию и поеду, – ответил Кротов.

– Ладно, езжай, – кивнул следователь, – основные направления поиска определились, все запросы я дам, мелочовку доработаю. По любой информации звони мне сразу, если хоть что-то будет.

– Хорошо, ты тоже набирай, – сказал Андрей, выходя из кабинета следователя.

От следственного комитета на улице Первомайской до редакции «Вечернего Минска» на пересечении Козлова и проспекта Независимости было минут пять езды. За это время Андрей пытался обмозговать версию Юревича про «Моссад».

– Ну если бы они втроём вляпались во что-то по антисемитской теме, проще было бы устроить международный скандал, ноты протеста и всякое там такое, чем втихаря мочить. Ведь так никто ничего может и не узнать, за что их убили, тогда толку с таких убийств никакого. Нацисты или террористы на Олимпиаде 1972 года были же известны, а эти ничем таким вроде не «прославились». По возрасту не вязалось с 72-м годом. Овчинникову было тогда два года, Мурашко ещё не родился… Что-то не то, слишком маловероятно, что это убийства на антисемитской почве.

Кротов зашёл в редакцию, без труда нашёл кабинет журналиста Романа Преуспеваева и, не стуча, как учил начальник, зашёл. За столом сидел паренёк лет двадцати пяти, в очках, с патлатой шевелюрой, щуплого телосложения.

– Уголовный розыск, майор Кротов. Ну что, Рома, собирайся, – жёстко сказал Андрей, положив на стол журналиста наручники, – взяли банду «дельфинов», которая организовала тридцать четыре самоубийства через интернет, самые громкие из которых – Овчинников, Мурашко и Гусаков. Всех схватили, уже дают показания, говорят, ты был их идеологом.

Журналист сидел в полном недоумении, его словно паралич сковал, только немного тряслись губы. Через минуту гробовой тишины, глядя сквозь свои круглые очки, журналист выдавил:

– Я не был идеологом этой банды.

– А как же ты первым узнал про самые громкие дела банды «дельфинов»? – как на допросе продолжал Кротов. – Собирайся, поедем очные ставки делать, все на тебя показывают.

– Они лгут, – начал оттаивать журналист, – я не знаю про банду «дельфинов», про самоубийства мне сказал мой однокашник из Фрунзенского РУВД, а я уже всё сопоставил и написал статью о клубе самоубийц.

– Что ты врёшь? – наседал Кротов. – Фамилия однокашника!

– Терентьев, – выдавил из себя Рома.

– Проверим, – с подозрением сказал Андрей, – если не подтвердится, приду и арестую. Как надумаешь ещё хоть что-то написать про банду «дельфинов», только через меня, – и дал свою визитку. – А то наворотишь тут дел, что потом не разгребёшь. По любой информации о банде сразу звони мне, вместе будем думать, что с этим делать. Понятно?

– Конечно, понятно, – с облегчением выдохнул журналист.

Кротов взял со стола наручники и ушёл. А журналист ещё долго не мог прийти в себя, пытаясь анализировать, как он чуть не оказался в банде организаторов самоубийств.

Кротов тем временем набрал начальника Фрунзенского розыска Быкову:

– Здравствуй, Олег Владимирович, – как будто сто лет не видевшись, говорил Кротов. – Кто у тебя занимался делом прокурора вместе с Маевским?

– Привет, Андрей Андреевич, – тоже радостно ответил Быков, – Колосков и Полосович, а что такое?

– У тебя есть такой кадр – Терентьев?

– Да, есть, – подтверждал начальник розыска, – это молодой опер, конечно, он этим делом не занимался, он так, по мелочам.

– Понятно, пришли его ко мне в министерство, разговор будет.

– Хорошо, сейчас пришлю, сильно там его не нагружай, молодой он ещё, неопытный.

И Быков положил трубку.

«Молодой и неопытный, – про себя возмущался Кротов, – а расследование целой кучи опытных ставит под удар».

По пути в министерство Андрей набрал Куликовского, который в архиве переворачивал тома дел:

– Павлик, есть хоть что-нибудь? – с надеждой в голосе спрашивал Кротов.

– Ни-че-го! – растягивал Павел, – уже больше половины дел перепотрошили.

– Если будет хоть что-то, сразу звони.

Кротов шёл по коридору министерства к своему кабинету, как лоб в лоб столкнулся с Осиповичем.

– Ну что, Кротов? Что у тебя есть? – с «наездом» и одновременно с надеждой в голосе спросили шеф.

– Юревич думает, что это «Моссад», – быстро сообразив, что сказать надо хоть что-то значимое, среагировал Андрей, шокировав тем самым начальника.

– Только «Моссада» в центре Минска нам ещё не хватало, – схватился за голову Осипович, – а что у него на «Моссад» есть?

– Пока ничего, – объяснял Кротов, – просто почерк их.

– Где-то в мире были похожие самоубийства? – с надеждой в голосе спросил Осипович.

– Пока таких фактов нет, но мы работаем над этим, – бодро говорил Андрей.

– Думает, к делу не пришьёшь, – недовольно говорил начальник, – но версия хорошая, тогда мы это дело в КГБ передадим, и пусть они сами там с «Моссадом» разбираются. А сам ты что думаешь?

– А я думаю, что «Моссад» тут ни при чём, – задумчиво проговорил Кротов, – если бы тут была антисемитская тема, Израилю гораздо выгоднее международный скандал, чтобы наши дипломаты оправдывались и извинялись, чем мочить таинственным образом этих трёх человек. Хотя неизвестны обстоятельства того дела, за которое их могли убить.

– Вот именно, майор, – опять недовольно говорил полковник, – ничего не известно, копай, Кротов, копай быстрее. Ты с журналистом разобрался? Кто ему слил информацию, узнал? Уволим из органов к чёртовой матери.

– С журналистом разобрался, – уверенно ответил Андрей, – не колется, гад, говорит, журналистская тайна, источник информации не выдаст под угрозой расстрела. Но пообещал, что без нашего ведома больше ничего писать на эту тему не будет.

– Откуда они такие прыткие берутся? – продолжал возмущаться Осипович.

– Поначитаются западных СМИ о гласности и ведут себя потом нагло, – жаловался Кротов.

– Ладно, Андрей, накопай срочно хоть что-нибудь по этому делу, – уходя, дал наказ начальник.

Кротов пошёл в свой кабинет, напарника не было, он трудился не покладая рук в архиве. И можно было спокойно суммировать все факты по этому делу. Хотя как таковых фактов не было. Только догадки и предположения. «Почерк „Моссада“» – да это мог быть почерк кого угодно, – думал Андрей. Хотя проверить западные, да и русскоязычные СМИ на этот счёт не помешало бы, может где-то кто-то так уже «самоубивался». Вдруг, запросы Юревича что-то дадут, хотя вряд ли спецслужбы оставили какие-то следы.

Тут в кабинет постучали:

– Разрешите войти, – в кабинет зашёл молодой паренёк, – лейтенант Терентьев.

– Ой, заходи Терентьев, – вздыхая, сказал Кротов, – как зовут тебя, Терентьев?

– Саша, – уверенно ответил опер из Фрунзенского.

– Послушай, Саша, – недовольным тоном продолжал Кротов, – я расследую очень громкое дело, сам знаешь какое, над делом работает целая команда: полковник Осипович, полковник Юревич из следственного комитета и ещё куча наших оперов, включая фрунзенских, эксперты, участковые, отдел кибербезопасности и т. д… И все мы вынуждены терять время, доказывая руководству несостоятельность версии самоубийства только лишь по той причине, что опер Терентьев из Фрунзенского РУВД поведал однокашнику журналисту Роме свои домыслы по этому делу. Замечу, – очень недовольно продолжал Кротов, – который вообще не участвует в расследовании. И вот что мне со всем этим, опер Саша, делать?