В Кремоне намечалась ярмарка, – конечно, не такая многолюдная, как в больших городах империи, но все же, – и бродячие лицедеи мечтали хорошо поживиться от щедрот благодарной публики.
Бродячих актеров вполне можно было назвать душой народа. Всегда и во все века они выступали против власти, которая боролась против них, иногда чрезвычайно жестоко. Вагантов[44] нередко отправляли на костер или вырывали у них языки. Церковь даже запрещала хоронить лицедеев в освященной земле наряду с самоубийцами, что считается в христианстве самым тяжким грехом.
Однако вольный дух творчества был неистребим. В последнее время странствующих комедиантов даже начали допускать (правда, очень редко) во дворцы. В Священной Римской империи благодаря Оттону допускалась некоторая степень вольнодумства. Разнообразные пьески, мастерски написанные, позволяли бродячим актерам выступать и перед народом, и перед власть имущими.
«Чудно…», – думал восхищенный Хаго, наблюдая за ужимками лицедеев, которые при свечах разыгрывали перед ним, единственным зрителем, блестящее представление. Что касается оруженосца Горста, то он спал как убитый. Его мог разбудить разве что глас Господний, призывающий на Страшный суд, или сердитый оклик господина.
А в это время Бамбер и Вим ссорились едва не до драки. Бамбер даже схватился за свой знаменитый нож палача, а Вим вооружился дубинкой.
Причина выяснения отношений была весьма серьезной. После того как закончились бои, мрачный Вим, который проиграл заклад, полез в кошелек, дабы расплатиться, отдав несколько монет устроителю захватывающего зрелища, и с ужасом обнаружил, что в кошельке вместо золота и серебра лежат обычные камушки! Это было непонятно и невероятно.
И только хорошо присмотревшись, Вим сообразил, что кошелек чужой, а его «казну» прибрал к рукам искусный вор. Он так ловко подменил кошелек, срезав кожаные шнурки, которыми тот был привязан к поясу (притом под плащом!), что Вим ничего не почувствовал. А как почувствуешь, если по весу оба кошелька были почти одинаковы.
Теперь у бандитов возникла большая проблема – где взять деньги на дорогу. У Бамбера в тощем кошельке лежало полсотни пфеннигов на мелкие расходы, но что толку? В Италии все было очень дорого из-за неурожая; здесь даже хлеб пекли не из пшеницы или ржи, а из растертого в порошок миндаля.
Он, конечно, получался вкусным, но не всем по карману. В конечном итоге бандиты помирились и пошли в таверну заливать свое горе крепким и недорогим итальянским вином для простолюдинов, где заказали две пузатые бутылки-фиаски, каждая вместимостью в один канна…[45]
Следующий день был самым обычным в череде дней, которые остались за спиной путешественников. Тем не менее Себальд чувствовал волнение. Как встретит его епископ? Лиутпранд был весьма странной личностью, и уговорить его, тем более обмануть, предложив себя и Геррика в качестве телохранителей, представлялось нелегкой задачей.
Родился Лиутпранд в Северной Италии в 920 году. Он был выходцем из лангобардской фамилии, его отец считался приближенным короля Италии Гуго. В 927 году отец ездил послом к ромеям для укрепления связей нового короля с империей, но по возвращении в Италию умер, оставив Лиутпранда ребенком. Мать вышла вторично замуж, и ее муж имел при дворе большое влияние, а Гуго за хороший голос взял Лиутпранда в капеллу.
Когда Гуго был изгнан из Италии в 945 году, семья Лиутпранда вместе со многими другими аристократами приняла сторону его более счастливого противника Беренгария II, а отчим молодого человека успел даже устроить пасынка секретарем короля. Беренгарий II обнаружил такое доверие Лиутпранду, что отправил его в 949 году послом в Константинополь.
Но вскоре Лиутпранд, поссорившись с новым королем, бежал из Италии в Германию ко двору императора Священной Римской империи. В 963 году, когда папа Иоанн XII объединился с сыном Беренгария Адальбертом и затеял заговор против Оттона, Лиутпранд вместе с императором отправился в Рим, где принял участие в тайном собрании епископов. Результатом этого собрания стало низложение папы 4 декабря 963 года, а затем и суд над ним.
После этого его сделали епископом Кремоны (еще при Беренгарии он получил звание дьякона Павийской церкви). Лиутпранд всецело посвящал себя делам своей новой епархии, по-прежнему оставаясь близким лицом к императору Оттону…
Себальд ехал, не обращая внимания на Геррика, которой балагурил практически без умолку. Рыцарю из Вайсенбурга все было интересно: и деревушки вдоль дороги, и стада овец, пасущиеся на лугах, и крестьяне, которые везли на городской рынок на продажу птицу, рыбу, фрукты на повозках, степенно топая рядом. Иногда он и вовсе оживлялся, когда их обгоняла повозка с бархатными занавесками, из-за которых выглядывала обладательница прелестного личика. В таких случаях Геррик гордо выпрямлялся в седле и его взгляд становился орлиным.
Дороги, по правде говоря, были скверными. Построенные во времена римской империи или вновь проложенные, они оставались без присмотра. К тому же они были настолько узкими, что больше напоминали тропы, а зимой или в дожди они и вовсе становились непроезжими.
Мосты в большинстве случаев были построены монастырями, а не правителями, поэтому въезжать на них приходилось с большими осторожностями – а ну как провалится. Обычно они возводились арка за аркой, по мере накопления средств, и часто оставались недостроенными. Поэтому небольшие реки приходилось преодолевать вброд.
Рыцари знали, что в более-менее сносном состоянии поддерживались всего две дороги, проложенные ранее римлянами, которые связывали Северную Европу с Италией. Первая шла из Аугсбурга через Тааль на Этш, к Вероне, вторая выходила из Брегенца через Хур и тянулась к берегам озера Комо, а затем к Милану. О них заботился сам император Оттон, чтобы его армия могла совершать быстрые переходы. Но эти дороги остались в стороне, и Себальд с Герриком полностью прочувствовали на своей шкуре все «прелести» бездорожья.
На улицах в городах не было тротуаров, а чтобы отводить дождевые воды от оснований домов, мостовым придавали вогнутый профиль, и улица напоминала большой желоб.
Кремона, расположенная у левого берега реки По, встретила путешественников нестерпимой жарой. Они сильно изголодались, поэтому постарались как можно быстрее найти таверну, где можно было спрятаться от палящих лучей солнца и набить желудки. Это желанное заведение находилось неподалеку от строящейся колокольни – кампанилы. Если судить по фундаменту и мощным стенам из красного кирпича, это сооружение должно было стать просто громадным.
Похоже, весело перекликающимся каменщикам, работающим на лесах, жара была нипочем. Возможно, потому, что наверху дул легкий ветерок.
Зато внизу царил сущий ад. Рыцари не стали заходить в душное помещение таверны, а расположились в тени раскидистой сикоморы. Как появилось в Кремоне это восточное дерево, можно было только гадать. Возможно, саженец сикоморы привезли купцы. Или матросы. Ее ствол был густо облеплен созревающими плодами, которые, по утверждению немало попутешествовавшего Себальда, были очень вкусными. Они напоминали фиги.
Им подали зайчатину под красным пивом, очень неплохое вино и «торроне» на десерт – смесь жареного миндаля с медом и каким-то вкусными специями. Рыцари и их оруженосцы дружно набросились на еду, и вскоре от двух зайцев остались лишь обглоданные кости.
Попивая с удовольствием охлажденное вино и закусывая «торроне», Себальд с интересом рассматривал дома Кремоны с покатыми терракотовыми крышами, благо таверна находилась на небольшой возвышенности, и вид перед ним открывался поистине сказочный. В его душе царили спокойствие и умиротворение, – наконец они прибыли к месту назначения! – чего нельзя было сказать про Хаго.
Юный воришка, а теперь паж рыцаря, не находил себе места от волнения. Он, как и его господин, глазел по всем сторонам. Только его совсем не интересовали архитектурные красоты города. Он выискивал в толпе бандитские физиономии подручных херра Альдульфа. Но их нигде не было видно, и мальчик постепенно успокоился.
