— Смотрите! Вот она!

Феб, выйдя на балкон, попытался увести невесту в комнату, слегка приобняв за талию.

— Уйдёмте, дорогая, не стало бы вам дурно на этаком зное.

Флёр-де-Лис, начиная догадываться, сердито сузила глаза:

— О, нет! Если это она… Я хочу видеть всё до конца!

*Шаперон — средневековый мужской головной убор. Являлся частью формального наряда законников.

========== Глава 6. Спасена ==========

Крепкая гнедая лошадь нормандской породы медленно и торжественно влекла по улицам повозку с осуждённой. Стражи ночного дозора, двигающиеся в авангарде, бранью и палочными ударами прокладывали ей путь в плотном людском потоке. Рядом с повозкой ехали несколько всадников в чёрном — члены верховного суда, из которых особо выделялись двое. Одним был мэтр Жак Шармолю, королевский прокурор — одутловатый старик с коршунячьим носом и седыми клочковатыми бровями над сверкающими злобой глазами. Непривычный к верховой езде, он едва не падал с лошади, кренясь то на один бок, то на другой, но ни на секунду не утрачивал сурового выражения лица. Во втором легко было узнать Жоаннеса Фролло, главного судью Дворца правосудия. Облачённый, как и его коллеги, в чёрную мантию, с кинжалом на поясе, он с подчёркнутой грацией красовался на своём Марсе. В отличие от других законников, Жеан путешествовал верхом чаще, чем в карете, поэтому уверенно держался в седле. Пурпурная шёлковая лента — рондель, украшавшая чёрный шаперон, ниспадала на плечо, слегка трепетала под дуновениями ветра, словно маленькая орифламма*, маячила зловещим кровавым пятном. На бледном осунувшемся лице лихорадочно блестели запавшие глаза. Наблюдательные зрители могли приметить, что судья старался держаться поближе к цыганке, шныряя по сторонам прожигающим взглядом. Уличный мальчишка подобрал было ком грязи, чтобы швырнуть в колдунью, но, пригвождённый этим взглядом к месту, струхнул и выронил метательный снаряд.

Мрачную процессию окружали лучники в чёрно-лиловых ливреях, с белыми Андреевскими крестами на груди. Сколько сил собрано ради того, чтобы уничтожить одну беспомощную девушку!

Повозка сотрясалась на камнях мостовой. Эсмеральду швыряло, ударяя о борта, но она, безучастная ко всему, впавшая в оцепенение, не обращала внимания ни на тычки, ни на выкрики зевак. Спутавшиеся волосы в беспорядке рассыпались по плечам, рубаха из грубого сукна то и дело сползала, оголяя плечи, шею охватила петля-удавка, верёвка стянула руки за спиной, в лице ни кровинки — так выглядела несчастная, отправленная в последний путь. Цыганка сидела, смежив веки. У ног её лежала связанная, жалобно блеющая козочка, которой суд уготовил участь хозяйки. Одна-единственная мысль назойливо повторялась в помутнённом сознании Эсмеральды, снова и снова, как заведённая — слова, которые шепнул ей судья, когда её выволокли из камеры:

— У собора к тебе подойдёт священник, чтобы исповедать. Это будет мой брат. Проси у него убежища!

Но фразы, крутившиеся в мозгу, утратили для обречённой всякий смысл. Всё вокруг происходило словно не с ней. Подобного просто не могло случиться с жизнерадостной, пышущей здоровьем девушкой. Она с рождения находилась в дороге, перевидала множество людей и городов, её существование, чаяния, мечты не могут так безжалостно оборваться сегодня, сейчас. Только не в такой солнечный майский день.

— Проси убежища… Проси убежища…

О каком убежище он сказал? Кто дерзнёт дать ей приют?

Даже сейчас она, выставленная на утеху кровожадной толпе, была прекрасна. Первозданная привлекательность, притягивающая мужские взоры, сменилась величественными линиями мраморной статуи, но всё же в заострившихся чертах угадывалась прежняя Эсмеральда, маленькая цыганская плясунья, не в добрый час пришедшая в Париж. Не одна душа дрогнула, поражённая горестным видом обречённой, не один взгляд преисполнился состраданием, не в одну голову закралась крамольная мысль: правильно ли губить столь совершенное создание?

Флёр-де-Лис не была жестокой от природы. Она не желала смерти цыганке. Однако жгучая ревность, помноженная на неприязнь, заставляла её впиваться глазами в бледное лицо осуждённой, следить за мрачной церемонией.

— Нет сомнений, это та самая цыганка! — воскликнула девушка.

— Какая, душа моя? — спросил Феб, стараясь придать голосу беззаботность.

— Как, разве вы не помните? Плясунья, которая развлекала гостей на нашей помолвке. Её учёная коза показывала всякие уморительные штуки. Забыли? О, Феб, ведь это она чуть не убила вас!

— А, в самом деле! Кажется, припоминаю. Ничего, ангел мой, колдунье уж не вырваться на волю. Видите того человека в чёрном рядом с повозкой?

— Тот, с алой лентой?

— Он самый. Это судья Фролло, знаменитый охотник на цыган. Если уж он взялся извести чертовку, то не успокоится, пока она не засучит ногами на виселице.

— Ах, Феб! Какие ужасные вещи вы говорите!

Процессия остановилась напротив центрального портала собора. Двери с траурным скрипом растворились, предоставив любопытным взорам возможность созерцать внутреннее убранство храма. Гул толпы смолк. Только тогда цыганка открыла глаза, в детском изумлении озирая окружающее. Только тут к ней вернулась способность ощущать, только здесь настигли стыдливость и страх. Подрагивая, стуча зубами, она слушала торжественное монотонное пение на неизвестном ей языке и сердце её падало, внимая словам псалма. От ужаса несчастная ничего не соображала. Когда чьи-то руки развязали путы и сдёрнули её с повозки, цыганка снова услышала знакомый голос, донёсшийся извне:

— Ничего не бойся!

Босая, с растрепавшимися волосами, с волочащейся верёвкой, она безропотно шла по мостовой по направлению к собору, навстречу торжественной шеренге священников. Освобождённая Джали, цокая копытцами, подпрыгивала следом. Бесцельно блуждающий взгляд цыганки остановился на представительном священнике, возглавлявшем шествие. Что-то смутно знакомое почудилось ей в его одухотворённом лице. Те же тонкие губы, форма носа, разрез глаз — она видела их раньше. Всё те же зловещие черты повторились в священнике, только не такие резкие, как бы смягчённые. Несомненно, это и есть брат судьи Фролло. Она должна что-то ему сказать.

Эсмеральда не слушала произнесённую над ней формулу публичного покаяния. В чём ей каяться? Она никого не убивала. Она не заключала сделок с нечистым. Вся вина её в красоте, танцах да нехитрых фокусах, которым она обучила козочку. Крикнуть о законе? Потребовать справедливости? Горло, схваченное спазмом, не могло издать ни звука.

Стража по знаку Клода Фролло отступила. Эсмеральда оказалась словно бы наедине со священником.

— Девица, — величественно вопросил он, — молила ли ты Бога простить тебе твои прегрешения? Раскаиваешься ли в своих заблуждениях?

Сейчас, вот сейчас ей надлежит попросить, как велел судья. Но она не могла говорить. Клод Фролло, наклонившись к её уху, ободряюще шепнул:

— Не бойся, дитя! Проси убежища!

Помертвевшая, она посмотрела на небо, перевела взгляд на собор, на дома. На одном из балконов цыганка увидела нечто, заставившее её пошатнуться. Капитан Феб де Шатопер, живой и невредимый, стоял, обнимая какую-то девицу, и смотрел прямо на Эсмеральду. От волнения она забыла, что должна сказать, забыла о священнике, о судье. Горло судорожно сжималось. И вдруг страх отступил. Над площадью, поверх людских голов, пролетел ликующий крик, исполненный радостного облегчения:

— Посмотрите, он жив! Жив! Меня не за что казнить! Правосудия!

— Дурёха! — завопил судья Фролло, пугая собравшихся. — Скорей проси убежища!

— Взять её! — гаркнул Шармолю. — Пора заканчивать!

— Убежища! — не растерялся священник.

Но было уже поздно. Стражники, бряцая алебардами, приближались, чтобы схватить колдунью. Жеан Фролло опередил их. Внеся смятение в ряды солдат, оттолкнув ногой помощника палача, он вихрем подлетел к девушке, нагнувшись, перехватил её поперёк туловища — так волк схватывает ягнёнка, и закинул в седло. Марс, храпя, взвился на дыбы. Буравя окружавших его стражей диким взором, судья крикнул в полной тишине: